Савва васильевич ямщиков: интервью. Издательство родная ладога

Савва Васильевич Ямщиков
(1938-2009)

Председатель Ассоциации реставраторов России, художник-реставратор высшей категории, искусствовед и публицист, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, член Союза писателей России, вице-президент Российского международного Фонда культуры, член Комиссии по рассмотрению вопросов о возвращении культурных ценностей Савва Васильевич Ямщиков отошел ко Господу утром 19 июля в Псковской областной больнице, где находился с 15 июля и перенес операцию.

.

Напомним, что Председатель Ассоциации реставраторов России Савва Ямщиков оценивал сохранность чудотворной иконы "Живоначальная Троица" письма прп. Андрея Рублева как вполне удовлетворительную для временного переноса на 3 дня в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру во исполнение последней воли почившего Патриарха Алексия II. Вместе с тем Савва Ямщиков публично заявил, что таких клинических типов, как сотрудник Третьяковской галереи Левон Нерсесян, развязавший грязную провокацию вокруг рублевской "Троицы", нельзя подпускать к древнерусским иконам даже на пушечный выстрел:

Наш сайт публикует текст последнего выступления Саввы Васильевича Ямщикова, которое стало его духовным завещанием потомкам.

Савелий Ямщиков: Остановить разрушение русской культуры!
(Выступление на конференции «А.С.Пушкин как мировоззренческое явление национальной традиции». Москва, 10 мая 2009 года)

Прошлым летом, когда готовилось телешоу «Имя Россия», была проведена подготовительная передача «Национальный интерес». Её целью было обсудить, как лучше это шоу построить, чтобы нанести как можно меньший вред России, ее именам, ее истории. Я предложил Пушкина в список обсуждаемых кандидатур не включать. Как на фестивалях, когда присваивается звание «За заслуги» по совокупности. Но меня не послушали. И вы видели, что происходило. Я знал, во что выльется это обсуждение. Я знал, что Зюганов будет представлять Ленина и одновременно будет говорить, какой Достоевский хороший писатель, забыв о том, что Достоевский написал «Бесов». Я знал, что Черномырдин, вместе с Ельциным доведший нашу Россию до того состояния, в котором она находится, будет выступать «державно».
Наиболее страшным из итогов 25-летнего нашего так называемого «постперестроечного» времени я считаю то, что за это время нас заставили потерять память. С этого началась вся эта бархатная революция, которая стоила нам не меньше жертв, чем война и революция не бархатные. Помните, с чего всё начиналось? Кого они прославляли на страницах журналов? Бухарина. Бухарина, который сказал, что большевикам имя Есенина вспоминать не нужно, что если мы будет хвалить Есенина, то не дай Бог и до Тютчева «докатимся». Это было продолжение той же самой троцкистско-ленинской революции. Чего было ждать от этих подразгулявшихся ребят? «Московские новости» Егора Яковлева говорили о демократии, а он в то же время продолжал снимать 90-серийный фильм о Ленине, обобрав все Останкино за свой сценарий. А был уже 1989 год… Уже вовсю звучали призывы к демократии - их демократии. Лиля Брик, Бухарин, прочие - социально близкие им люди.
Месяца полтора тому назад в подмосковной усадьбе в Люблино, где мы представляли книгу о русской усадьбе, у меня произошла одна встреча. Книга эта, кстати, совершенно замечательная: об усадьбах преимущественно не дворянских, а промышленников - Мамонтовых, Морозовых, Рябушинских. Там я повстречал Бориса Евгеньевича Пастернака, внука поэта, и меня потрясли его слова. Он сказал, что за последние 25 лет все усадьбы вокруг Москвы, которым посвящен этот альбом, уничтожены. Я думал, что такое происходит только в Пскове, что рядом с Москвой уничтожено только Абрамцево, а оказывается, что и другие подмосковные уничтожены.
Не буду рассказывать вам о наших бедах во Пскове. Могу сказать, что все это делается людьми, которые хотят уничтожить не Пушкинский праздник, а нашу память. У этих людей нет совести. Они могут действовать через прокуратуру, через что угодно, но самое главное - я это официально заявляю и не только с этой трибуны - речь идёт о целенаправленном разрушении, целенаправленном уничтожении памятников культуры! В течение четырёх лет со страниц всех газет, по телевидению мы говорили, что Абрамцево уничтожается по специальному плану. Удар был осуществлён руками поставленного туда директором выпускника иезуитского ватиканского колледжа г-на Пентковского. Придя на царствование, он заявил: «Духа мракобеса Гоголя в Абрамцеве не будет». Они уничтожали Абрамцево и уничтожили под корешок. Мы создали общественное движение в защиту Абрамцево, провели конференцию, где выступило более 40 человек - искусствоведы, реставраторы, священники, филологи. Что через «Московские новости» нам отвечал г-н Швыдкой? «Через полгода там будет все в порядке». Сейчас мы снимаем репортаж для Российского телевидения с Аркадием Мамонтовым. Слезы выступают на глазах, когда видишь, во что превратилось Абрамцево, о котором Павел Флоренский в 20-е годы писал дочери Мамонтова: «если будет цело хотя бы одно бревнышко, Абрамцево, Россия не умрет».
Я официально заявляю, что наш бывший министр культуры Швыдкой делал и делает все для уничтожения нашей памяти и нашей культуры (). Разве может быть министром культуры человек, который проводит провокативную программу «Культурная революция»? Её темы: «Пушкин устарел», «Музеи - кладбища культуры»…. И это министр говорит об этом! Он доболтался до того, что заявил: «русский фашизм страшнее немецкого». Мы сейчас объявляем движение о привлечении его к ответственности. Уже стало гулять это выражение - «русский фашизм». В России однозначно не может быть фашизма! Россия - православная страна. Я сказал-таки ему, что, вам нравится немецкий фашизм? А про печи Дахау и Освенцима вы помните? Никто ничего не слушает. Он поет и пляшет на всех каналах. А мы продолжаем терять памятники нашей культуры.
4 года мы боролись за то, чтобы достойно отметить юбилей Н.В.Гоголя. Нас кто-то в этой борьбе поддержал? Нас поддержал председатель Союза писателей Ганичев? Нас поддержал председатель Российского фонда культуры Михалков? Нас поддержали другие творческие союзы? Нас поддержал прежний министр культуры Швыдкой? Нет, он нас обвинил в том, что не Гоголь нас интересует, а материальная корысть. Какой может быть Пушкинский праздник в провинции, если в Москве Гоголевский юбилей прошел если не сказать страшно, то печально. Если идёт торжественное заседание в Малом театре, а одновременно дают премьеру фильма «Тарас Бульба» в кинотеатре «Октябрь» - значит это кому-то надо. Я, как говорится, нелюбимое дитя тоталитарного режима, но помню, как мы слушали по радио в 1952 году заседание в Большом театре по поводу 100-летия со дня смерти Гоголя. Четыре часа, и диктатор сидел все это время на сцене. У нас это все прошло более скромно. Один только новый министр культуры пришел и всё. Первый канал в этот день в программе «Время» не сказал, что сегодня юбилей Гоголя. Зато 15 минут чествовали 75-летие господина Познера. Разве показали посвящённое Гоголю заседание в Малом по телевидению? А Жванецкого юбилей три с половиной часа транслировали. И растяжка висела в зале Чайковского «Жванецкий - это Россия». Если Россия это Жванецкий, то это не моя Россия. Россия - это Пушкин, это Гоголь, это Достоевский.
Президент Путин учредил свою литературную премию 5 лет назад. Кто ее получает? Распутин, Астафьев, Белов? Нет. Жванецкий. Что вы хотите? Вот у нас вчера был круглый стол в газете «Известия» по поводу музея-заповедника «Михайловское». Я сказал, обращаясь к нынешнему министру культуры, что ему надо быть 6 июня в Михайловском. Потому что не должно быть так, чтобы общероссийский праздник вытаскивали на своих плечах только псковичи - Георгий Николаевич Василевич, новый советник губернатора по культуре Игорь Валерьевич Гаврюшкин.
А скажите, кто у нас представляет Россию на книжных ярмарках? Одни и те же писатели: Ерофеев, Быков, Попов... У нас что, берут на эти книжные ярмарки Курбатова, Золотусского, Распутина? Нет. Они только между собой встречаются. И когда мы подписали несколько месяцев назад письмо президенту по поводу того, кому предоставляется телевидение, нам ответил г-н Лошак, редактор «Огонька». Он написал: не дождетесь, господа, ваше время прошло, мы указываем, что главное.
Знайте, они будут уничтожать нашу культуру! Они радуются, что Псков уничтожают. Они радуются, что идут скандалы вокруг Пушкинского заповедника. Что канала «Культура» как действительного проводника культуры нет.
Помню 4-ый общеобразовательный канал в советские годы. Если там выступали люди, то только те, кто в своем деле был № 1. Если литературоведение - Лотман, если археология - Янин, история - Рыбаков. Что такое канал «Культура» сегодня? Это «Культурная революция», это пошлейшая болтовня в «Апокрифе» Ерофеева, человека, который написал, что русская литература - это отстой, что о ней говорить невозможно. Или же абсолютно откровенно русофобская передача г-на Архангельского, в которой на вопрос газеты, почему он приглашает людей одной национальности, он ответил: «я не виноват, что они умные» (http://arkhangelsky.livejournal.com/49144.html). Один из его умников, выдаваемый за великого знатока древнерусского искусства, г-н Лифшиц, договорился до того, что сказал о своей благодарности революции за то, что она позволила ему увидеть подлинный лик Владимирской Богоматери и «Троицы» Рублева (). Я бы еще две тысячи лет ждал, чтобы увидеть подлинный лик Владимирской Богоматери и «Троицы» Рублева, но только бы не было революции, которая уничтожила сколько церквей! А сколько икон было сожжено, скольких священников казнили! Если речь заходит об опере или балете, то «Культура» показывает только спектакли западных театров. А разве дождешься, чтобы канал «Культура» приехал осветить какую-нибудь серьёзную выставку?
Нас замучили современным, так называемым «посмодерновым» искусством. Всякими «пожираниями» сделанного из шоколада тела Ленина, как это делал Марат Гельман, всякими «новыми памятниками», которыми «унавожена» Москва. Вам не страшно от этих отрубленных рук, от этих «петров»? Посмотрите, во что Москва превратилась!
Нет у нашей новой «элиты», так она себя называет, совести. Они настоящую русскую культуру или ненавидят, или не знают. И если мы вместе с руководителями нашего государства и вместе с Александром Сергеевичем Пушкиным не поставим на их пути заслон, мы канем в бездну.

- ), известный реставратор, ученый и писатель.

В Марфо-Мариинской обители Савва Ямщиков проработал двадцать лет. Одним из итогов многолетнего труда стала грандиозная выставка "Реставрация и исследование музейных ценностей", ставшая в конце 1980-х событием для всей страны. Именно на этой выставке были открыты миру удивительные провинциальные русские мастера прошлого Ефим Честняков, Николай Мыльников, Федор Тулов, Григорий Островский и другие.

На организованных Ямщиковым в Москве выставках демонстрировалась древнерусская живопись Карелии, Пскова, Ростова Великого. Кроме реставрационных выставок Ямщиков сумел в непростые годы познакомить современников с сокровищами частных коллекций Москвы и Ленинграда – от икон до лучших образцов авангардного искусства.

Большую часть своей жизни Савва Ямщиков провел в русской провинции, сначала занимаясь профилактическими реставрационными работами на произведениях иконописи, а затем обследуя музейные запасники, составляя реставрационную "Опись произведений древнерусской живописи, хранящихся в музеях РСФСР" и отбирая иконы для восстановления в Москве. Савве Ямщикову удалось возродить сотни произведений иконописи, уникальные собрания русских портретов XVIII–XIX вв. из различных музеев России, вернуть многие забытые имена замечательных художников.

Савелий Ямщиков смог собрать уникальную выставку ста икон "Живопись древнего Пскова", отреставрированных под его руководством во Всероссийском реставрационном центре, которая легла в основу псковской музейной экспозиции.

Савва Ямщиков одним из первых в СССР стал заниматься вопросами реституции культурных ценностей, вывезенных в годы Великой Отечественной войны. Во многом благодаря его усилиям возвращена в Псков из Германии православная святыня ‑ Псковско-Покровская икона Божией Матери .

В последние годы жизни Савва Ямщиков вел активную борьбу за сохранение исторического облика древнего Пскова, заповедника "Пушкинские горы".

Ямщиков издал десятки книг, альбомов, каталогов, опубликовал сотни статей и интервью в периодической печати, много лет вел постоянные рубрики на Центральном телевидении, снимал редкие сюжеты в различных городах России и за рубежом.

Савва Ямщиков один из основателей Советского фонда культуры, член его президиума. Организовывал и возглавлял Ассоциацию реставраторов СССР, был председателем Ассоциации реставраторов России. Ямщиков – первый реставратор, получивший за двухсотлетнюю историю Российской Академии художеств ее почетную медаль.

Заслуженный деятель искусств России, академик РАЕН (отделение "Российская энциклопедия").

Савва Ямщиков был ведущим специалистом Всероссийского института реставрации (ГосНИИР), вице-президентом Российского международного Фонда культуры, членом президиума Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Многие годы руководил Клубом коллекционеров Советского фонда культуры. Был членом Союза художников, Союза журналистов и Союза писателей России.

Награды

Являлся лауреатом премии Ленинского комсомола, был награжден серебряной медалью Академии художеств СССР, орденом Св. князя Даниила Московского, орденом Св. князя Александра Невского, орденом Республики Якутия (Саха).

Работая всю жизнь художником-реставратором и одновременно занимаясь популяризацией этого редкого, сложного, интересного труда, я никогда раньше не тяготел к мемуарному жанру. В книгах, статьях, телепередачах рассказывал о свежих, только что состоявшихся открытиях, выставках, научных дискуссиях. Но, видно, всему своё время. Годы, а главное болезнь, на несколько лет прервавшая моё общение с миром, заставили сосредоточиться на прошедшем и по-новому вспомнить тех, с кем благодаря профессии художника-реставратора довелось работать, дружить, иногда – конфликтовать. Люди это были замечательные, уникальные. Правда, кому-то они сегодня покажутся странными чудаками, но я-то рассчитываю, что меня будут читать люди, заинтересованные тем делом, которому посвятили себя герои этой книги. Для них главным в жизни стало сохранение памятников, традиций народа, а значит – сбережение его памяти.

Пожалуй, нет такого места, связанного с развитием древнерусской архитектуры, иконописи, литературы, где бы я ни побывал. Причем побывал не наскоком. Многие месяцы и годы прошли в работе с иконами, русскими портретами XVII – XIX веков в музейных собраниях Вологды, Петрозаводска, Костромы, Ярославля, Ростова, Переславля Залесского, Смоленска… Трудясь реставратором, я обычно только треть года проводил в Москве, всё остальное время – экспедиции, походный быт, ночёвки в палатках, домах-вагончиках, а случалось, и в крестьянских избах. Теперь уже знаю точно, что лучшее время жизни прошло в деревне Ерснёво, в доме плотника Бориса Федоровича Елупова, любовно и как-то очень просто сохранявшего рукотворные жемчужины Кижей.

Там, в тихих деревнях и древних городах провинциальной России, я открывал для себя, какой он – подлинный патриотизм, и начинал постигать мудрую философию народной жизни.

Я, выросший в бараке на Павелецкой набережной, лишённый наставничества погибшего в войну отца, опекаемый бабушкой, ибо мама с утра до вечера трудилась, чтобы не умерли мы с братом с голоду, сам занимался своим образованием и устройством в жизни. Мне бесконечно повезло на встречи с уникальными людьми, начиная с университетских профессоров и кончая выдающимися спортсменами, сотрудниками провинциальных музеев, одарённейшими реставраторами, плотниками, сохранявшими сокровища Кижей, блестящими русскими офицерами, кинооператорами, писателями и просто одарёнными натурами.

В политической науке я не сильно подкован, с диаматом и истматом в университете не «дружил», хотя основные марксистские труды изучил. На веру принять их постулаты не мог, ибо я из старообрядцев и незаконно раскулаченных. Большинство родичей сгинуло вдали от родимых мест. Дед по матери сидел и умер в селе Шушенском. До сих пор храню его письма с обратным адресом, который ранее помечал на своих конвертах вождь революции. Всё, чем мне довелось заниматься в жизни – реставрация, искусствоведение, телевидение и пресса, – было не благодаря, а вопреки. Известную балерину спросили: как-то стимулировала ли её творчество закулисная борьба? Недолго думая, она ответила, что иногда травля заставляла мобилизоваться, но лучше бы грязных склок не было. А мне всё время приходилось собачиться с министерскими чиновниками и дураками, приставленными к нашему делу. Каждое открытие, выставка, каталог, альбом, книга давались с кровью. Некоторые полупрезрительно называли меня везунчиком. Если и везло мне в работе, то исключительно по воле Божией. Наряду с тупоголовыми начальниками, довелось мне в те времена встретить редкостных людей. Прежде всего университетские учителя помогли мальчишке из бараков найти своё место в науке, а значит, и в жизни. В. М. Василенко, В. И. Лазарев, В. В. Павлов, Е. А. Некрасова, В. В. Филатов не только открыли передо мной мир прекрасного, но и научили родное Отечество любить. А Николай Петрович Сычёв, отправленный на 20 лет в ГУЛАГ с поста директора Русского музея, ещё до революции входивший в золотую плеяду русских учёных, целых семь лет занимался со мною в маленькой квартирке на Чистых Прудах. Во Пскове его первый ученик Л. А. Творогов, прошедший с наставником каторжный путь, многие годы являл мне пример мужества и преданности любимому делу. Родившийся инвалидом, обречённый на неподвижность, он до 83 лет оставался героем, которому любой кадет из «Сибирского цирюльника» в ноги поклониться должен. Он создал во Пскове первую в мире библиотеку из библиотек: от рукописей XII века из Мирожского монастыря до книжных собраний Ганнибалов, Яхонтовых, Назимовых, Блоков и других псковских семей. Американские и английские слависты восторгались его немногочисленными статьями, а в местном музее, да и в Пушкинском Доме зачастую посмеивались над странным калекой, играющим на костылях в волейбол и кормящим из скудной получки десятки собак и стаи голубей. Во Пскове же встретил я Л. Н. Гумилёва, приехавшего к здешним кузнецам заказывать крест на могилу матери. Встретил, подружился и до последних дней талантливейшего ученого и замечательного человека окормлялся от щедрот его. А сколько мне богатств подарили годы общения с К. Я. Голейзовским – прекрасным художником, учеником М. А. Врубеля и В. А. Серова, основоположником современного балета, как его именуют мировые словари хореографии. В той эпохе было немало людей высокой культуры и истинной интеллигентности.

Реставрацией икон я занимался целых двадцать лет. Это были самые счастливые годы. Будучи человеком глубоко верующим, я никогда не перестану славить подвиги таких подвижников музейного и реставрационного дела, как семья Федышиных в Вологде, Л. А. Творогова и Ю. П. Спегальского во Пскове, П. Д. Барановского, Н. П. Сычёва, Н. Н. Померанцева, жизни не щадивших во имя спасения духовного наследия Отечества.

Когда говорят, что музеи отнимали у церквей иконы, мне больно: я-то знаю, что такое труд музейщика. За нищенскую зарплату в течение семи десятилетий именно музейщики сохраняли наше духовное наследие, и очень многие при этом рисковали не только своей свободой, но и жизнью в буквальном смысле слова. Вспомним Барановского, который за свои убеждения реставратора пошёл в тюрьму. Но не надо забывать, что и духовенство тоже страдало – и в тюрьмах, и в лагерях. И больно, когда пытаются противопоставлять сегодня труд одних и веру других.

Я родился в Москве, но, наверное, давно бы сошёл с круга, если бы не проводил большую часть времени во Пскове, Петрозаводске, Кижах. Что такое Москва? Это конгломерат. Была бы она заштатным тихим городом, если бы не деловые ярославцы да костромичи, которые ещё в позапрошлом веке приспособили её для себя. Провинция – это чистота духовной жизни, которая всегда питала меня.

Трагичность нашей демократической ситуации в том, что каждый лишь думает, как бы побольше урвать, – и в столицах это захватило всех, а провинция сопротивляется этому, российская глубинка осознала, что без заботы о культуре мы просто погибнем. Да, я всегда с особым удовольствием еду и в Вологду, и в Новгород, и в Кострому, и, конечно, в Ярославль. Это спасительные оазисы после Москвы. В Москве царят мразь и запустение. Да и в Петербурге то же самое. К счастью, это не коснулось пока провинции. Москва и Петербург усиленно разлагают культуру. Провинция ей – мать, а столица – мачеха.

Затворничество последних лет открыло мои глаза на друзей истинных и случайных, относившихся ко мне потребительски, а иногда под личиной приятельства таивших зависть и даже злобу. Бог им судья, но уже сейчас видно, во что превращаются нередко одаренные от природы люди, лавируя между правдой и ложью, попирая принципы порядочности и честности и забывая время от времени перечитывать провидческие страницы гоголевского «Портрета».

Истинных друзей осталось немного, но мал золотник, да дорог. Постоянно я ощущал заботу и внимание со стороны коллег по работе в Институте реставрации, да и служащих в других реставрационных учреждениях; ни на минуту не оставлял меня без внимания Валентин Лазуткин, один из тех, на ком держалось и держится отечественное телевидение. Трогательность и деликатность уроженца тёплой, благодатной Рязанщины помогала мне преодолевать тяжелые периоды полного отчаяния. Поддерживал меня своим сибирским духом и пониманием ситуации замечательный русский писатель Валентин Распутин, а его публицистические выступления и наши беседы о судьбах родной земли надолго отвлекали меня от повседневного уныния. Присылая книги с тёплыми автографами и советами, как надо лечиться травами, Виктор Петрович Астафьев не давал мне расслабляться и потерять веру в силу мужской дружбы. Очень переживал я, когда любимый писатель, пойдя на поводу своего не всегда уравновешенного характера и запальчивости, дал повод «демократической черни» записать его к себе в единомышленники, перессорить с товарищами по перу и даже проглотить наживку с ворованными премиальными от березовского «Триумфа». Знаю, как тяжело и больно стало его раскаяние, о котором он говорил своему постоянному собеседнику и младшему товарищу Валентину Курбатову. Описывал, как снится ему часто В. Г. Распутин и всё, что связано с прошлым писательским братством.

Вспоминая русского реставратора, искусствоведа и общественного деятеля С. Ямщикова

Стоит Россия праведниками... Савва Васильевич Ямщиков святым, конечно, не был. Чуть было не сгубил себя, предаваясь известному русскому пороку, и в результате почти 10 лет провел безвылазно в депрессии в своей квартире в Москве. Легко порой терял друзей и так же легко наживал могущественных врагов. Но он был тем человеком, на которых наша Россия держится - неистовым в страстях, с бурным темпераментом борца, яростным и бесстрашным защитником и пропагандистом русской культуры, ее православных традиций.

В роковые девяностые он был чуть ли не единственным, кто громко и отважно публично поднял голос против тех, кто пытался погубить и распродать национальные сокровища России, Савва Васильевич возродил и спас многие шедевры. Называл негодяев по именам, обличал и открыто их разоблачал. Страстно ненавидел тех, кто под аккомпанемент сладких речей про «демократию и свободу» разрушил великую страну.

«Сейчас даже отнюдь не смышленому человеку понятно, чем обернулась для России бархатистая перестроечная революция конца прошлого века, - говорил Савва Васильевич. - В повседневном труде нарабатывавшиеся многострадальным нашим народом богатства пущены были на ветер комиссарами - исполнителями воли Лениных, Троцких, Свердловых и иже с ними. Растерзанная в клочья нация сумела за короткий срок воссоздать государственную мощь, удивив мир достижениями в экономике, науке и культуре. И снова воспитанные партячейками последователи «верных» марксистов без зазрения совести прихватизировали оставшееся бесхозным народное добро. Горбачев и Ельцин, словно зазомбированные, униженно взирали на стаи предприимчивых грабителей, провозглася страшный девиз «Берите, сколько сможете утащить». И утащили, оставив миллионы людей страдающими, преждевременно уходящими из жизни, погибающими в Чечне или от ножей и пуль разгулявшейся рвани, едва сводящими концы с концами».

Особенно доставалось от Саввы Ямщикова тогдашнему министру культуры Михаилу Швыдкому. «Его пошлейшее шоу «Культурная революция» бездарно, - считал он. - О нем и говорить-то противно. Министр культуры вещает: «Музеи - кладбища культуры»; «Пушкин устарел»; «Русский язык без мата невозможен». И, наконец, договорился пигмей еще вот до чего: «Русский фашизм страшнее немецкого».

Возмутили С. Ямщикова попытки министра «безвозмездно» передать немцам Бременскую коллекцию, и он яростно против этого боролся.

«Хорошо, что Губенко подключил прокуратуру и предотвратил преступление, - отмечал Савва Васильевич. - Выступая на российском телевидении, я заявил: «Господин Швыдкой, вы не можете участвовать в спорах по поводу Бременской коллекции после вашего восхваления немецкого фашизма. Вам лучше защищать интересы Гитлера, Геринга и Гиммлера!».

При этом он решительно отметал обвинения в своей якобы ксенофобии. «Если кто-то мне скажет о моих ксенофобских позициях, могу ответить, что сегодняшнее утро начал с того, что позвонил в Ярославль Илье Борисовичу Рабиновичу - человеку, который возродил Рыбинский музей, который прошел войну, был капитаном первого ранга, - заявил Савва Васильевич. - Ему уже под девяносто лет. Он еврей, но для меня это не имеет никакого значения. Прежде всего, он человек, который служил государству как воин, а потом - как музейный работник. И таких у меня много. Нет, «господа швыдкие» - это не национальность, это каста тех, кто ненавидит нашу культуру».

Другой персонаж его неустанных и страстных разоблачений - телекомментатор Владимир Познер. Рассказывая о необыкновенных метаморфозах девяностых, С. Ямщиков отмечал, что больше всего его поразило случившееся с этим журналистом.

«Только что поносивший Америку на чем свет стоит, изничтожавший устои капиталистического мира в «Московских новостях» и других умеющих ловчить модных информационных изданиях, всегда находивший рабочее место в самых номенклатурных пропагандистских подразделениях, он самозабвенно слился в страстном телевизионном экстазе с американским до мозга костей шоуменом Донахью и стал насаждать в ничего не понимающей России заокеанские образ и стиль жизни с завидной настойчивостью, похожей на насильственные методы разведения в былые времена столь нелюбимого русскими людьми картофеля, - писал Савва Васильевич. - Помаленьку новоиспеченный телешоумен и совсем перестал вспоминать о своем советском прошлом и столь ловко мимикрировал в страстного апологета самозваных хозяев мира - американцев, что никто даже не удивился, когда он громогласно заявил о счастье своем быть американским подданным. Представьте себе на минуточку, как на главном канале телевидения США политическую актуальную программу ведет бывший советский или нынешний российский гражданин, восхваляя при этом родные отечественные ценности».

Все в Савве Ямщикове - и внешность русского богатыря, и происхождение - из семьи старообрядцев (Василий Шукшин даже хотел пробовать его на роль Степана Разина), и характер - смелый и независимый, и даже исконно русская фамилия, превратили его в настоящий символ русского сопротивления «либеральной чуме».

Помню, как после темпераментного выступления на одной из выставок, где он безжалостно громил новоявленных модернистов с «инсталляциями» из унитазов, кто-то из публики растерянно, но с явным уважением пробормотал, глядя на мощную фигуру Саввы: «Колоритный дядечка!».

И родился Савва Васильевич 8 октября 1938 года, наверное, неслучайно - в день преподобного Сергия Радонежского. Вырос же он в рабочем бараке на Павелецкой набережной, по соседству с Андреем Тарковским. Позже он станет консультантом на съемках его легендарного «Андрея Рублева». Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. После неудачной попытки устроиться в музеи Кремля поступил на работу во Всероссийский реставрационный центр, в отдел реставрации иконописи в Марфо-Мариинской обители.

Большую часть своей жизни Савва Васильевич провел в русской провинции, прежде всего в Пскове, занимаясь реставрационными работами произведений иконописи, обследуя музейные запасники, составляя реставрационную «Опись произведений древнерусской живописи, хранящихся в музеях РСФСР» и отбирая иконы для восстановления в Москве. За сорок с лишним лет ему удалось возродить сотни произведений иконописи, уникальные собрания русских портретов XVIII—XIX веков из различных музеев России, вернуть многие забытые имена замечательных художников. Савва Ямщиков сам, упорно и энергично преодолевая все преграды, организовывал выставки, на которых показывали новые открытия реставраторов, ставшие неотъемлемой частью отечественной культуры. На них воспитывались молодые художники, историки искусства, писатели и все те, кому дорого художественное наследие России.

Савва Ямщиков сумел в советское время познакомить современников с сокровищами частных коллекций Москвы и Ленинграда — от икон до лучших образцов авангардного искусства. Владельцы личных собраний избрали его председателем Клуба коллекционеров Советского фонда культуры. Он издал множество книг, альбомов, каталогов, опубликовал сотни статей и интервью в периодической печати, вел постоянные передачи на Центральном телевидении, снимал документальные фильмы в различных городах России и о русских сокровищах за рубежом. Смог собрать уникальную выставку ста икон «Живопись древнего Пскова», отреставрированных под его руководством.

Савва Ямщиков одним из первых в СССР стал заниматься вопросами реституции культурных ценностей, вывезенных в годы Великой Отечественной войны.

Во многом благодаря его усилиям возвращена в Псков из Германии православная святыня - Псково-Покровская икона Божией Матери. В последние годы жизни он вел активную борьбу за сохранение исторического облика древнего Пскова и заповедника «Пушкинские горы».

Я познакомился с Саввой Васильевичем в Греции, где работал корреспондентом ТАСС. Вместе с ним, еще в советские времена, мы съездили на Святую гору Афон, жили в русском монастыре Святого Пантелеймона. Для Саввы, как выдающегося знатока икон и православного искусства, эта поездка имела особое значение. После 1917 года связи Афона - земного Удела Богородицы - с Россией были утрачены. Некогда богатый и процветающий русский монастырь, основанный около тысячи лет назад, пришел в упадок и оказался буквально на грани гибели. Из трех тысяч русских насельников в нем осталось всего 27 монахов, в основном, глубоких стариков. Власти выдали им греческие паспорта, а новых насельников из России на Афон практически не пускали.

В атеистическом же СССР судьбой русского монастыря за границей, где в течение веков были собраны огромные сокровища русской православной культуры, на официальном уровне никто не интересовался.

Мы прибыли в Пантелеймонов монастырь на кораблике под характерным названием «Достойно есть». Нас тепло встретили и поселили в монастырских кельях. Днем осматривали церкви, скиты и столицу Афона Карею, а по вечерам в келью Саввы началось паломничество монахов, желавших «поговорить по душам» - гости из России тогда были в монастыре большой редкостью. Святогорцы приносили с собой густое монастырское вино в бутылках, заткнутых вместо пробки бумажкой - они делали его сами из своего же винограда. С помощью такого угощения дружеские беседы затягивались далеко за полночь. Ночь, за окном, затянутым лозами винограда, блещет под Луной гладь залива Сингитикос, а русские монахи сидят с гостями из России в тесной келье и говорят, говорят… До службы, которая в монастыре начиналась в 4 часа утра - там жили и живут до сих пор по византийскому времени.

Савва охотно рассказывал святогорцам о России, о состоянии церкви в СССР, о монастырях и, прежде всего, о Пскове и Псково-Печерском монастыре и его легендарном настоятеле отце Алипии, которого он боготворил.

Бывший офицер, участник войны, отец Алипий поднял монастырь из руин и превратил его в коммунистическом СССР в процветающую обитель. Причем, сделал это в те времена, когда Н. Хрущев, развернувший против церкви еще более жестокие гонения, чем даже во времена И. Сталина, обещал скоро «показать всему миру последнего попа». По его приказу еще оставшиеся монастыри закрывали по всей стране, а церкви безжалостно взрывали. Но когда в Псково-Печерский монастырь пришло указание Н. Хрущева его тоже закрыть, то отец Алипий категорически отказался. «У меня, - решительно заявил он партийным функционерам, - половина братии - фронтовики. Мы вооружены, будем сражаться до последнего патрона. Посмотрите на монастырь - какая здесь дислокация. Танки не пройдут. Вы можете нас взять только с неба, авиацией. Но едва лишь первый самолет появится над монастырем, через несколько минут об этом будет рассказано всему миру по «Голосу Америки». Так что подумайте сами!». Так произошло невероятное: монастырь, чуть ли не единственный в СССР, удалось отстоять, власти не осмелились послать против бывших фронтовиков в рясах милицию и солдат. Святогорцы слушали рассказы Саввы, открыв рот, с удивлением покачивая головами. В монастыре тогда не было ни радио, ни газет и они не знали, что происходит на родине…

У Саввы Ямщикова уже тогда возникла идея спасти еще и Пантелеймонов монастырь. Снимать на Афоне тогда было категорически запрещено, но мы, каюсь, совершили правонарушение, провезли через таможню любительскую кинокамеру и тайком сняли фильм о Русском монастыре. Но, увы, когда привезли его в Москву, то оказалось, что показать пленку по телевидению нельзя - качество изображения этого не позволяло. Пришлось ограничиться газетными и журнальными публикациями.

Вместе с Саввой мы посетили и проживавшего тогда в Греции легендарного коллекционера Георгия Костакиса. Московский грек, он сумел собрать самую большую в мире частную коллекцию русского авангарда. В его собрании были тысячи картин - Кандинский, Малевич, Шагал, Родченко, Филонов и многие другие. Но власти в СССР, где признавался только социалистический реализм, стали преследовать коллекционера, и Г. Костакис - у него был греческий паспорт - решил уехать.

Посетив его, Савва Ямщиков, хотя и не был поклонником авангарда, загорелся, вернулся в Москву и вскоре снова приехал в Афины, но уже с телевизионной группой. О подвижнике-коллекционере, спасителе русского авангарда, целого пласта нашей культуры был снят фильм. На этот раз это сделали профессионалы, и фильм был показан по центральному телевидению. Имя великого коллекционера при помощи Саввы Васильевича было извлечено из забвения…

Скончался неутомимый подвижник 19 июля 2009 года в Пскове, и был похоронен в Пушкинских Горах, на кладбище у храма Георгия Победоносца, рядом с могилой хранителя Пушкинского музея-заповедника Семена Гейченко и около родового некрополя Осиповых-Вульф.

Из Псково-Печерского монастыря приехали монахи и молились у его гроба всю ночь…

«Если меня спросят, - подчеркивал Савва Ямщиков, - что для меня основное, работа реставратора, чем я занимаюсь всю жизнь, работа искусствоведческая, чем я тоже занимаюсь всю жизнь, моя публицистическая деятельность, чем я занимаюсь в последние годы... Я отвечу: основное для меня - это память, которую я должен сохранить. Самое большое чувство, которое я испытываю сейчас - благодарность к Богу за то, что он дал мне прожить, к людям, которых я встретил на своем пути».

Специально для Столетия

Ее задумали и создали еще в 2000-е годы Павел Пожигайло и Савва Ямщиков – выдающийся реставратор и популяризатор наследия, принципиальный борец за его сохранение. Сегодня силами волонтеров ВООПИК идет ремонт фасадов Дома Палибина (1818 г.) в Москве. Этот памятник архитектуры в свое время был спасен и отреставрирован, благодаря усилиям Саввы Васильевича. Там же находится его последний кабинет, ставший фактически мемориальным. В кабинете осталось все, как было при жизни хозяина. А хранителем является дочь – Марфа Ямщикова. С ней мы поговорили о работе и личной жизни Саввы Васильевича Ямщикова.

Вижу, что в кабинете много книг, целая стена дипломов, но … спрошу про пепельницы. Бросается в глаза их обилие. Это коллекция Саввы Васильевича? Ведь он не был заядлым курильщиком.

Нет, не был. Это шуточная коллекция. Савва Васильевич вообще любил пошутить. Всегда говорили, что Ямщиков коллекционирует иконы. Действительно, он был связан с иконами с самого начала своей деятельности. Специализацией в университете у него было древнерусское искусство. На втором курсе университета отец начал работать в мастерских Грабаря как реставратор темперной живописи. Иконы были его жизненным выбором, конечно. Но он никогда ничего не коллекционировал.

И вот эта подборка пепельниц возникла «в пику» расхожему мнению. Он решил: ну, пусть будут пепельницы. Эта идея возникла в перестройку, когда его стали выпускать за границу. До этого 25 лет он был невыездным, можно было только по России путешествовать. Так вот, когда он стал выезжать, привозил пепельницы. Можно было ведь попросить пепельницу в любом заведении, чтобы на память подарили, это как реклама. Но папа подшучивал, что пепельницы эти иногда он пытался украсть, и если это видел гарсон или кто-то из обслуживающего персонала, то подходили и спрашивали: «Может быть, вам завернуть? Мы сделаем вам подарок».

Уже незадолго до смерти папа перевез из дома сюда все пепельницы. Они всегда привлекают внимание... Ну а дипломами папа решил стену украсить пустующую…

- Которой из наград Савва Васильевич больше всего дорожил?

Очень дорожил вот этой - премией Ленинского комсомола. В 1980-м году ЦК ВЛКСМ наградил папу – за популяризацию произведений русских художников XVIII-XIX веков, и Сергея Сергеевича Голушкина – за реставрацию. Они много лет работали вместе. Смеялись, что были как «толстый и тонкий», Голушкин – реставратор, отец - организатор выставок. Так вот они были первыми, чьи заслуги в сфере реставрации отметил комсомол. За «Ярославские портреты»: именно в 1980-м году открыли эту выставку в Ярославле.

Как реставратор папа работал только первые 10 лет своей деятельности. Потом, зная весь процесс изнутри, занимался популяризацией профессии, устраивал выставки, издавал альбомы и каталоги, работал как искусствовед.

Вот – диплом к ордену святого Даниила Московского от Русской Православной церкви. Это за проект – Фонд "Сохранение", папа был председателем его Попечительского совета. Это награда 1995-го года. Дело было так. У папы была пара друзей, которые занимались покупкой и продажей икон. Разбирались в этом. Все вместе придумали сделать фонд. Находили иконы, привлекали банки для того, чтобы их приобрести, и – безвозмездно передавали в храмы. Это были 90-е годы, Церковь только-только «поднималась», не было еще особенно никаких спонсоров и благотворителей. А Фонд привлекал крупнейшие банки – Чара, Инкомбанк, Менатеп, Мост. У меня хранится много приглашений на акции Фонда – 20-25 акций состоялись. А ведь надо понимать, что каждая акция – это «начинка» в церковь. За один раз передавалось до 40 икон. Так они оформили Казанский собор на Красной площади, храм Большого Вознесения и многие другие храмы.

Вот благодарность от министра культуры СССР Демичева – «за успешное участие в культурной программе Олимпиады-80 в Москве».

- Я ожидала, что будет много наград, связанных с Псковом.

Псков – это один из этапов жизни Саввы Васильевича. И последние годы он к Пскову прикипел. Папа долго болел и после болезни, когда он почти 10 лет не выходил из дома и не знал вообще, вернется ли к своей привычной жизни и работе, он все-таки поправился и поехал во Псков, Петрозаводск, Ярославль. Первое, что он делал в каждом городе – это шел на кладбище: многие из его друзей уже были там.

И, конечно, последние годы папы были ответной волной тем местам и людям, которых он любил. Он стал писать «Мой Псков», вспоминания, как что было. Он видел, какой город был, как его возрождали после войны реставраторы - в основном его друзья. И как после перестройки это все стало «проседать». Савва Васильевич писал, что после войны Псков выглядел лучше, чем вот как сейчас, когда его так запустили.

Невозможно не обратить внимание на вот эти две работы: фотография тебя с папой в странной такой технике и портрет отца с первой женой в стиле художников Возрождения.

Да, всегда спрашивают, что это за фототехника. Недавно нас снимал телеканал «Культура» и оператор Игорь Иванов сказал, что это просто не очень хорошо выдержанная фотография, которая со временем дала эффект старения. То есть была нарушена технология. А снимал Юрий Рост в мастерской на Пречистенке.

Ну а на портрете - папа с Велиной Братановой, его первой женой. Это был молодой университетский брак. Они вместе учились. Она была из Болгарии Ее отец был дипломатом. Их союз не выдержал проверку на взросление, хотя отец с большим уважением и благодарностью всегда к ней относился. И кстати, он познакомил её с будущим мужем.

Папа вообще поженил несколько пар. У него был какой-то дар сказать: «А не сойтись ли вам?» Так, он поженил художника, сценографа Сергея Михайловича Бархина, тот до сих пор вместе со своей супругой Еленой Козельковой.

Папа чувствовал вину перед Велиной, но – он был слишком широким человеком, эмоциональным, ему не хватало узкого семейного коридора. Она была другая, очень переживала их разрыв. Савва Васильевич был ей очень благодарен. Она получила прекрасное образование в МГУ, у нее было два свободных языка – помимо болгарского и русского, еще французский, итальянский. Они вместе путешествовали. То есть такая утонченная девушка и мальчик из барака.

Она его «приподняла» в плане образования, скажем так. Но, судя по письмам, он был взрослее житейски. Он принимал важные семейные решения, она всегда ждала его мнения.

У папы была еще вторая жена. Ну а третьей стала моя мама. Они познакомились на Московском конкурсе балета в Большом театре в 1972 году. Причем его специально Владимир Васильев позвал на нее посмотреть. Такая, говорит, красивая узбечка танцует.

И отец влюбился с первого взгляда, развел маму с первым мужем: она была замужем за своим коллегой, тоже танцовщиком Кировского балета и не собиралась разводиться. Но Савва Васильевич же был, как танк, если чего-то хотел. Они прожили вместе четыре года.

- Потом он не женился?

Нет. Это был уже третий брак, он очень переживал разрыв и, видимо, принял решение, что – все, хватит. Тем более что ребенок, к счастью, у него появился. Но вообще надо понимать, что у отца - старообрядческие корни. Его мама, моя бабушка, из староверов, и он, и я крещены в Успенском храме на Преображенке. И вот эти его, скажем так, разгулы пресекались усилием воли, рефлексией и переживаниями. По его записям, письмам, видно, что он все время думал: куда я движусь, к чему это все – алкоголь, связи какие-то.

Так что он, в конце концов, видимо, принял решение остановиться. Я росла с бабушкой в Москве. Мама в Ленинграде продолжила карьеру, она впоследствии вышла замуж.

- А папа был верующим человеком… в классическом понимании?

Он не мог воцерковиться по обычной схеме, конечно же. Но я думаю, что вообще его жизненная позиция во многом объясняется именно старообрядческими корнями. Старообрядцы – бунтари. Революционеры. Не зря они поддержали 1917-й год. Они могут не согласиться с чем-то так, что выйдут из системы. И такая позиция давала внутреннюю свободу. Плюс советское образование и свободный взгляд отца на вещи… Он обожал Микеланджело. Попробуй нашему даже продвинутому иконописцу сказать, что Микеланджело – это хорошо. Да, он - гениальный художник, но …он антиправославен. Православный человек не имеет права на что-то широко посмотреть, просто потому что он тогда перестанет быть православным.

А здесь вроде хитрость такая: я - старообрядец. Он ходил в храм святителя Николая на Маросейке. Причащался, стоял на службе. Но … крестился по-своему, двумя перстами. И когда ему батюшка про это говорил, отец показывал на икону Спасителя и говорил: «У него вот так, двумя перстами, можно и я буду вот так?»

Да, он был верующий человек, но по-своему. Его знания давали ему кругозор, он не всегда считал, что надо придерживаться догматики. Это бы «сузило» его.

- Вера давала силу и для борьбы?

Его борьба – это особенности характера, конечно же. Он воевал всегда, но - всегда по конкретному поводу. Он не был склочным человеком. В воспоминаниях журналистки Гузели Агишевой приведен один из случаев его борьбы за справедливость, так вот там папа называет себя Эдмоном Дантесом. Видимо, так он себя и ощущал: отшельником и борцом. Конечно, без друзей себя он не мыслил, друзей было много, но уединение было ему необходимо...

В этот кабинет он редко поднимался в последние годы. Ему было уже тяжело. Он в основном сидел в кресле внизу и принимал людей, звонки. Многие шли к нему за помощь. У него был здесь как Смольный.

И я вот думаю, что в памяти он остался не только из-за своей борьбы. Ведь многие, кто защищает те же памятники – так не запоминаются. Папа многим помогал, поэтому его и ценят до сих пор.

Он всем помогал: кого устроить в больницу, кому деньги перечислить. О многом я узнаю только сейчас, читая его письма. Он об этом, конечно же, особо не распространялся. Вот, в Новгородской области затеяли журнал по искусству, а денег нет, просят помочь – он отправляет деньги, собственные, личные. Журналист Ольга Селюк, с которой папа делал передачи о русском искусстве XVII-XVIII веков, мне недавно рассказала, что когда серьезно заболел ее муж, только Савва Васильевич ей помог и не отвернулся.

Он очень дружил со Львом Гумилевым, считал его своим учителем. Так же помогал его вдове, когда та переехала в Москву.

А ведь он сам-то жил на зарплату, ну и на гонорары от консультаций. Причем он же никогда не занимался какими-то подложными, заказными оценками - как сейчас многие за большие деньги подписывают экспертизы в пользу застройщиков или в пользу фальшивых произведений искусства. Папа всегда говорил, что одна такая подпись перечеркнет весь труд, все усилия, всю биографию.

- А ты сейчас разбираешь его письма и записи? Планируешь публиковать?

Пока систематизирую. Их очень много. Он с юности хранил верность эпистолярному жанру. Из своих поездок слал друзьям открытки. Многие письма, конечно же, важны для нашей культуры в целом, например переписка с Тарковским, Солоницыным, Бурляевым во время съемок «Андрея Рублева».

И письма раскрывают Савву Васильевича не только как борца, но и как защитника. Думаю, именно поэтому память о нем живет.

- Да, собственно, и Дом Палибина – тоже пример его защиты.

После двадцати лет работы в «Грабарях», отец перешел на работу в ВНИИР, где создал Отдел пропаганды художественного наследия. Отдел делился на две части: сектор выставок и сектор предвыставочной реставрации. Институт реставрации тогда занимал здания Новоспасского монастыря, отдел сидел в колокольне. Отец хотел сделать специализированный выставочный зал при институте и, как он писал, подыскивал небольшой исторический дом в центре Москвы. Представьте размах личности человека, каждому ли придет в голову искать вот так запросто дом в центре Москвы?! И Дом Палибина оказался ничьим и свободным. А, по сути, никому не нужным. Отец убедил директора и основателя института Ивана Петровича Горина, что дом институту нужен. После реставрации и по сей день Дом Палибина функционирует как выставочный зал ГосНИИР. И вполне может называться «домом со счастливой судьбой», как сказал о нем когда-то Савва Васильевич.

Беседовала Евгения Твардовская