18.01.2013

Замечательные целительные свойства банных процедур известны издавна. Из оздоровительной и гигиенической процедуры она превратилась в особый традиционный ритуал. Банные обычаи у каждого народа свои, но их объединяет всеобщее стремление людей к животворной энергии воды, которая как в виде пара, в горячем и в холодном состоянии исцеляет душу и тело.

Свадебная баня сопровождалась песнопениями и обязательными обрядовыми ритуалами

Самые первые бани создала сама природа. Водоемы, которые подогревались горячими термальными ключами - были и купальней, и парной. В странах, где таких источников не было, пар образовывали тем, что лили воду на раскаленные на огне камни. О благотворном влиянии бани на организм человека знают практически все народы мира.

На Руси вся жизнь человека была связана с баней. В бане человек рождался, в бане искал исцеления и очищения души и тела. По народному поверью, если больному не помогла даже баня, то ему уже ничто не поможет.

Банные традиции

Бани на Руси были неотъемлемой частью жизни людей. Никакое важное событие в жизни человека не обходилось без бани. Поэтому и сложились особые банные традиции и обряды. Баню почитали, уважали и любили. Туда шли, чтобы освободится от всего, что нарушает целостность тела и души, используя целебную силу жара и воды. В баню ходили каждую неделю, перед праздниками, перед венчанием и после свадьбы, в бане рождались и уходили из жизни.

Банные традиции предписывают, что перед свадьбой подруги невесты обязательно должны парить ее в бане. А на второй день после свадьбы отправляли в баню париться молодых, чтобы обеспечить им счастливую жизнь и многочисленное потомство. Вся свадебная банная процедура сопровождалась песнопениями и прочими обязательными традиционными обрядовыми ритуалами. С банным духом связан обрядовый хлеб, которым благословляют молодых. Название его говорит само за себя – «банник». Столовые приборы, зашивают в скатерть и отдают на хранение свахе. На второй день это угощенье отдается молодым, они едят его без присутствия посторонних, после посещения бани.

По народным поверьям банник приглашает к себе попариться чертей

Также бани натапливались в случае болезни. Баня излечивает практически все болезни, поэтому все хвори и недомогания люди лечили в ней и восстанавливали жизненные силы.

У каждой бани есть своя духовная сущность, хранитель и хозяин бани. Он строго следит за соблюдением правил поведения в бане. Нарушивших правила нещадно карает, а для соблюдающих его законы становится лекарем и духом-охранителем, оберегает от несчастий и берет под свою защиту. На Руси его звали банник, лазьник, баенник, байношко.

Все стараются расположить к себе банника, приносят ему угощение – ржаной хлеб с солью. Просят разрешения принять банные процедуры, а после них благодарят. Когда выстраивали баню, преподносили банному духу подарок, черную курицу, которую приносили в жертву и закапывали под порогом бани.

Баня была самым удобным местом для гадания

Считалось, кто вышел из бани обновленным, тот угодил хозяину бани. А кто вышел вялым, с больной головой – что-то да сделал не так, как положено. О болезни, неизвестно откуда взявшейся говорят: «Из бани вынес». Банник показывается крайне редко в виде лохматого старика. Он обожает тепло, поэтому живет за печкой, а когда сердится, прячется под полок. Он невидим благодаря шапке-невидимке.

Банник всегда давал защиту роженицам. Мать и дитя охранял банный дух, но все же, ее никогда не оставляли одну, боясь подмены ребенка.

По народным поверьям банник приглашает к себе попариться леших, домовых, овинников, как правило, их именовали одним словом «черти».

Знатным лекарем считался «банник», все верили, что не только жар и пар помогает, но и способности банного духа. Также домовой бани всегда принимал участие в Святочных гаданиях. В народе верили, что он может предсказывать судьбу. А баня с ее духами была самым удобным местом для гаданий, в ней также обучали колдовству и приворотам.

Девушки на Святки гадали в бане на суженого. Брали землю из-под девяти столбов, бросали на печку и приговаривали: «Банничек, девятиугольничек, скажи за кем замужем быть?». Ночью в полночь подходили к открытым дверям бани, заворачивали подол платья на голову и приговаривали: «Мужик богатый, хлопни по заду рукой мохнатой», и ждали прикосновения. Если банник касался голой рукой – будет бедный жених, если мохнатой – богатый, мокрой – будет пьяницей, а не дотронется – жениха не жди.

В банях незамужние девицы могли делать приворот на жениха. Брали хворостину от веника, клали на порог, для того, чтобы ее переступил суженый. После, на самом высоком месте в парной привязывали ее. По поверьям, после того, как хворостина высохнет – жених будет сохнуть по девушке.

Также девушки гадали с помощью зеркала. Ставили одну девицу в центр круга, вокруг нее очерчивали магический круг и призывали чертей и поочередно смотрели в зеркало. И ждали, когда черти покажут суженого. Такие гадания были чрезвычайно опасными, «нечистая сила» часто покидала очерченный круг и губила девушек.

В определенные дни в году, которые определяли по церковному календарю: накануне Пасхи, в понедельник Фоминой недели, Дмитрову субботу баню готовили для недавно умерших родственников и всех предков. Пекли обрядовый хлеб, приносили чистое белье и все, что необходимо для бани, звали попариться предков и с поклоном уходили. Также топили баню на сороковой день после смерти хозяйки или хозяина.

Традиционно на Руси использовались три разновидности , по-белому, а также баня в русской печи. Самая древняя баня по-черному. Стены ее были закопчены из-за отсутствия дымохода, отсюда и название. Она представляла собой бревенчатую избу, очень маленькую, с низким потолком. Крюки для одежды и лавки для отдыха обустраивались в предбаннике. В парной в углу имелась дровяная печь, над которой располагалось маленькое окошко и полок. Когда топили баню, дым заполнял парную и выходил в открытое окно. После того, как дрова сгорали, а весь угар выветривался, окно закрывали мокрым веником, обтирали потолок и стены от излишней копоти. Плескали на камни воду и получали отменный жар. Теперь можно париться, лежа на полке, хлестать себя веником, делая несколько заходов в парную, а в перерывах выходить на свежий воздух, окунаться в снег или воду. Мылись тоже в бане, в лохани или поливая на себя из ковша. Банька по-черному была самой распространенной на Руси, так как строилась очень легко, за считанные дни. Банька по-черному оказывает на организм человека более сильное воздействие, чем другие виды бань, температура в ней выше и жар держится дольше.

Гораздо позднее появилась . В ней имелся дымоход и более совершенное устройство печи. Дым уже не попадал в помещение, а выходил наружу через печную трубу. Заслонку в печи закрывали после того, как прогорали угли, и приступали к банной процедуре. На раскаленные камни плескали воду, травяные настои, квас. А дальше все, как и в баньке по-черному.

Также была распространена баня в печи. Устья печей в то время имели очень широкие своды. После приготовления еды, прогоревшие угли полностью выгребались, стены обтирались от излишней копоти и сажи, и парная была готова. Человеку помогали забраться внутрь с помощью широкой деревянной лопаты, подавали ему лоханку с водой и веник, и закрывали заслонку. Плеснув водой на стены, получали хороший жар. Вместо мыла использовали разведенную золу – щелок.

В банях на полках настилали обданные кипятком ароматные травы: мяту, чабрец, шалфей, листья черной смородины, донник, лапник ели и многие другие. На лавках лежали заготовленные веники, стояли тазы со щелоком, большие туеса, наполненные подогретым на мяте квасом, лохани с чистой водой.

В бане в качестве напитка был популярен квас. Наши предки были очень искусны в приготовлении этого напитка. Квас готовился на основе ягод и фруктов, с добавлением разных трав и меда. За время пребывания в бане выпивались целые жбаны кваса. Очень любили наши предки парной квас – ядреный и шипучий.

Заключение!

Банная процедура – это священнодействие, давняя банная традиция и магический ритуал. Это животворящий комплекс, где из Воды, Огня, Дерева и Камня происходит творение жизненной энергии. Силы этих стихий, взаимодействуя, создают гармоничную среду, именуемую Ладом. Поэтому так велика любовь человека к Бане!

В России до сих пор баня – это не просто процесс мытья и очищения, а целый культ со своими традициями и правилами.

Русская баня по-чёрному

Баня всегда была и есть для русского человека не просто местом, где можно принять гигиенические процедуры и очистить свое тело от загрязнений, а особым, почти сакральным сооружением, где очищение происходит не только на физическом, но и на духовном уровне. Ведь недаром же посетившие баню, описывая собственные ощущения, говорят:

Как заново на свет народился, помолодел лет на 10 и очистил тело и душу .

Понятие русской бани, история появления

Русская баня - это специально оборудованное помещение, которое предназначено для принятия водных гигиенических и тепловых процедур с целью профилактики и оздоровления всего организма.

Сегодня тяжело судить о том, что натолкнуло древнего человека на мысль о создании бани. Возможно, это были случайные капли, попавшие на раскаленный домашний очаг и создавшие небольшие клубы пара. Возможно, открытие это было сделано намеренно, и человек тут же по достоинству оценил силу пара. Но то, что культура парных бань известна человечеству очень давно, подтверждают многочисленные археологические раскопки и письменные источники.

Так, согласно древнегреческому историку-летописцу Геродоту, первая баня появилась еще в эпоху племенных общин. А посетив еще в V в. до н.э. территорию племен, населявших Северное Причерноморье, он подробно описал баню, которая напоминала хижину-шалаш, с установленным в ней чаном, куда бросали раскаленные докрасна камни.

Немытая Европа и чистая Россия

Уже более поздние источники указывают на то, что банная культура существовала и в Древнем Риме, правители которого распространили ее на завоеванных территориях Западной Европы. Однако после падения Римской Империи в Западной Европе забыли и баню, и омовение как таковое. На банную культуру установился запрет, что объяснялось в том числе и повальной вырубкой лесов, и, как следствие, нехваткой дров. Ведь для того, чтобы возвести добротную баню и хорошо протопить ее, требуется срубить немало деревьев. Определенную роль сыграла и средневековая католическая этика, которая учила, что обнажение тела даже для мытья является делом греховным.

Падение гигиенических требований привело к тому, что Европа на долгие века погрязла не только в собственных нечистотах, но и болезнях. Чудовищные эпидемии холеры и чумы только за период с 1347 по 1350 гг. унесли жизни более 25 000 000 европейцев!

Банная культура в западноевропейских странах полностью была забыта, о чем свидетельствуют многочисленные письменные источники. Так, по признанию королевы Испании Изабеллы Кастильской она мылась в своей жизни только два раза: когда появилась на свет и когда выходила замуж. Не менее печальная участь постигла и короля Испании Филиппа II, который умер в страшных мучениях, снедаемый чесоткой и подагрой. Чесотка вконец замучила и свела в могилу и папу Климента VII, тогда как его предшественник Климент V умер от дизентерии, которой заразился, поскольку никогда не мыл рук. Неслучайно, кстати, дизентерию уже в 19-20 веках стали называть «болезнью грязных рук» .

Примерно в этот же период русские послы регулярно сообщали в Москву, что от короля Франции смердит невыносимо, а одну из французских принцесс попросту заели вши, которых католическая церковь называла божьими жемчужинами , тем самым оправдывая свой бессмысленный запрет на бани и культуру принятия элементарных гигиенических процедур.

Не менее любопытными и в то же время отталкивающими являются и археологические находки средневековой Европы, которые сегодня можно увидеть в музеях мира. Красноречиво свидетельствуя о повсеместно царившей грязи, вони и нечистоплотности, на обозрение посетителям выставлены экспонаты - чесалки, блохоловки и блюдца для давки блох, которые ставились прямо на обеденный стол.

Блохоловка - устройства для ловли и обезвреживания блох; в старые времена неотъемлемый элемент гардероба

Сегодня уже является доказанным тот факт, что французские парфюмеры изобрели духи не для того, чтобы лучше пахнуть, а для того, чтоб под благоуханием цветочных ароматов попросту скрыть запах немытого годами тела.

И остается только посочувствовать дочери Великого Князя Ярослава Мудрого , - Анне , которая после заключения брака с французским королем Генрихом I писала батюшке на родину, дескать:

За что я тебя так прогневала, и за что ты меня так ненавидишь, что отправил в эту грязную Францию, где я толком даже умыться не могу?!

А что же на Руси?

А на Руси баня существовала всегда , по крайней мере, если верить византийскому историку Прокопию Кесарийскому , которые еще в 500-х гг. писал, что древних славян культура омовения сопровождает на протяжении всей жизни.

Согласно древним описаниям, баня представляла собой бревенчатое строение с очагом, на раскаленные угли которого время от времени лили воду, которая превращалась в пар. Согласно народным повериям, хранителем бани и ее душой является банник - абсолютно голый старичок, тело которого покрыто листьями от веника. Банника полагалось время от времени задабривать, угощая его хлебом с солью, что лишний раз подчеркивает уважительное отношение славян к самой бане и ее «сущности», которую буквально боготворили.

Появившись на территории Руси еще во времена язычества, когда люди поклонялись культу огня и воды, и баня, и домашний очаг глубоко почитались славянами, что отмечают в своих работах исследователи русского быта И. Забелин и А. Афанасьев . Баня была не просто местом, где можно было очистить свое тело от грязи и принять гигиенические процедуры, но и неким лечебно-профилактическим учреждением, где люди древней врачебной специальности любого хворого могли поставить на ноги.

В свою очередь летописи X–XIII вв. указывают на повсеместное распространение бани у восточных славян, начиная с V–VI вв., когда ее ласково называли мовница, мовь, мыльня и влазня. И даже с крещением Руси, когда церковь начала активную борьбу с народными врачевателями и всякими суевериями, баня не перестала существовать, а лишь укрепила свое влияние, так как стала местом для обязательного посещения перед выполнением самых важных церковных ритуалов - крещения, венчания, причащения и прочего.

«Протопи ты мне баньку по-белому!»

Баня по-белому, о чем поет в своей песне В. Высоцкий, появилась на Руси гораздо позже бани по-черному, постепенно вытеснив последнюю. Первое время славяне строили бани без дымохода, по-черному, а в качестве естественной вентиляции использовалась периодически открывающаяся дверь. В бане по-черному дым идет не в дымоход, а в само помещение бани, откуда он выходит через открытую дверь, а также через особое отверстие в потолке или стене (т.н. «трубу»). После того, как топка закончена и угли полностью прогорели, дверь закрывается, труба затыкается, а полок, лавки и пол обильно обмывают водой от сажи и выдерживают баню перед использованием около 15 минут, чтобы она высохла и набрала жар. Потом остатки углей выгребают, а первый пар выпускают, чтобы он унес с собой сажу с камней. После этого можно париться. Баню по-черному сложнее топить и нельзя подтапливать во время мытья (как баню по-белому), но за счет того, что дым съедает все прежние запахи, баня по-черному имеет свою прелесть, недостижимую в бане по-белому.

Позже стали возводить бани по-белому, где источником тепла и пара выступала печь-каменка, имеющая дымоход.

Кроме того, в ту пору существовал еще один интересный и необычный способ париться прямо в русской печи. Для этого ее тщательно протапливали, а дно устилали соломой. Затем внутрь печи забирался человек, прихватив с собой воду, пиво или квас, которыми обдавал раскаленные стенки очага и принимал паровую ванну, после окончания которой он выходил и окатывал себя холодной водой. В таком необычном удовольствии себе не отказывали даже немощные и старики, которых попросту вдвигали в печь на специальной доске, а следом влазил здоровый человек, чтобы помыть и попарить слабого, как положено.

Баня для русского - это больше, чем любовь!

Баня сопровождала каждого русского человека от рождения до смерти. Ни в одной другой культуре мира она не получила такого распространения, как на Руси, где ее посещение было возведено в обязательный культ и должно было происходить регулярно.

Без нее не обходилось ни одно торжество, а, встречая даже случайного гостя, хозяин первым делом предлагал ему посетить баню, а потом уже отведать угощение и переночевать. Неслучайно в русских сказках путешественникам помимо крова и ужина всегда предлагается баня.

Девичники и мальчишники, как бы сказали сегодня, обязательно заканчивались посещением бани, а сами молодые, став супругами, обязаны были принимать ее регулярно, каждый раз после супружеской близости, если наутро шли в церковь. В баню положено было идти практически с любой хворью, особенно если речь шла о простуде, насморке, кашле и болезнях суставов.

Терапевтический эффект этой простой и приятной процедуры сравним с сильнейшим воздействием на весь организм человека. Когда каждая клетка организма получает невообразимый заряд энергии, заставляющий ее работать по-новому, тем самым перезапуская естественные процессы регенерации и самообновления. А чередование высоких температур с холодом, когда после посещения бани принято прыгать в снег, прорубь, в реку или просто обдавать себя ледяной водой - это самый лучший способ закаливания и укрепления иммунитета.

Что же до особой любви русских к бане, то она нашла свое воплощение не только в народном фольклоре, но и отображена в исторических документах. Так, русский историк и исследователь обычаев и быта русского народа Н.И. Костомаров неоднократно отмечает в своих работах, что народ ходил в баню очень часто, для того чтобы помыться, подлечиться и просто ради удовольствия. Согласно ему же, для русского человека посещение бани - это естественная потребность и своеобразный обряд, нарушить который не могут ни взрослые, ни дети, ни богачи, ни бедняки.

В свою очередь иностранцы, посещавшие Русь, с удивлением отмечали привычку русского народа очень часто и подолгу мыться, чего они не встречали ни у себя на родине, ни в других странах. На самом деле, как правило, мылись раз в неделю, по субботам. Но для иностранцев, которые почти никогда не мылись, это казалось «очень часто». Так, например, немецкий путешественник Адам Олеарий в свое время писал о том, что в России невозможно найти ни одного города или даже бедной деревни, где отсутствовала бы баня. Они здесь просто на каждом шагу, и их посещают при любой возможности, особенно в периоды нездоровья. И как бы резюмируя, в своих трудах он отмечал, что, возможно, такая любовь к бане не лишена практического смысла, а сам русский люд от того так крепок духом и здоров.

Что же до Европы, то за возрождение обычая париться и регулярно мыться она должна быть благодарна Петру I и русским солдатам, которые, наводя ужас на тех же французов и голландцев, парились в возведенной на скорую руку бане, а затем прыгали в ледяную воду, несмотря на царивший на улице мороз. А отданный в 1718 году Петром I приказ возвести на берегу Сены баню так и вовсе привел парижан в ужас, а сам процесс строительства собрал зевак со всех уголков Парижа.

Вместо заключения

Согласно мнению многих исследователей культуры и быта русского народа, секрет русской бани прост: она очищает и оздоровляет одновременно. Да и само архитектурное решение сооружения незамысловато и представляет собой обычное помещение с печкой-каменкой, что позволяет иметь его человеку любого достатка и положения.

Что же до особой любви к бане и популярности банного ритуала на протяжении всей истории, то это лишний раз подчеркивает стремление каждого русского человека к чистоте, опрятности, здоровью, ясномыслию и порядочности. Банная традиция, несмотря на то, что внешне остается бытовым явлением, является важным элементом культуры, который благоговейно хранится, передаваясь из поколения в поколение, и остается важным признаком принадлежности к русскому народу. Таким образом, пока существует русский народ, до тех пор будет существовать и баня.

И. Бондарь

Барышни и крестьянки

В свою деревню в ту же пору

Помещик новый прискакал

Александр Павлович Иртеньев прибывал в состоянии глубокой меланхолии. Деревня оказалась совсем не таким романтическим местом, как это представлялось из столицы. Смолоду он поступил на военную службу, да не куда-нибудь, а в Семеновский полк старой гвардии. Участвовал в турецкой компании, где получил Георгия третьей степени и Очаковскую медаль. Однако, находясь по ранению в Киеве, попал в историю - выпорол под настроение квартального надзирателя. Дело дошло до Государя Павла Петровича. И нашему героическому прапорщику было высочайше указано: «проживать в его поместье в Тамбовской губернии, отнюдь не покидая своего уезда».

И вот, в двадцать два года оказался Александр Павлович в глуши, в окружении тысячи душ крепостных, многочисленной дворни и старинной дедовской библиотеки. Впрочем, он чтения не любил.

Из соседей буквально никого не было достойного внимания. Обширное поместье на много верст окружали земли бедных дворян однодворцев, каждый из которых имел едва полтора десятка крепостных. Дружба с ними, несомненно, была бы мезальянсом. Потому наш помещик жил затворником и только изредка навещал дальнего соседа генерала Евграфа Арсеньева. Впрочем, генерал был весьма скучной персоной, способной говорить только о славе гусаров, к которым он когда-то принадлежал.

Ближнее окружение Александра Павловича составляли камердинер Прошка, бывший с барином в походе на турок, кучер Миняй и разбитной малый Пахом – на все руки мастер – которого барин называл доезжачим, хотя псарни не держал. Нужно помянуть и отставного солдата, подобранного по пути в имение. Будучи в прошлом военным, господин Иртеньев испытывал сочувствие ко всем «уволенным в чистую» из армии.

Оный солдат из суворовских чудо-богатырей был уволен бессрочно с предписанием «бороду брить и по миру Христовым именем не побираться». Многие отставные солдаты находили себе пропитание становясь будочниками в городских околодках или дворниками. Но наш служилый, будучи хром по ранению, к такой службе был негоден и потому с радостью принял предложение нашего помещика.

Найдя сельское хозяйство делом скучным, новый помещик перевел крестьян на оброк.

Как позднее сказал наш поэт:

Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил И раб судьбу благословил.

По этой причине был любим крепостными, которые не противились интересу господина к прелестям многочисленных деревенских девок, весьма сочных телесами. Освободившись от дел хозяйственных наш герой вплотную занялся дворней. Кухарь с помощниками не вызывали нареканий, поскольку барин не был гурманом. Не возникло претензий к дворнику и лакею, а вот девичья его огорчила. Полтора десятка дворовых девок предавались безделью и всяким безобразиям. По этой прискорбной причине, новый барин решил всех девок пороть регулярным образом.

До того провинившихся секли во дворе, но возможная непогода или зимний холод весьма мешали регулярности. Будучи воспитанным на строгих порядках Императора Павла Петровича, молодой барин вознамерился исправить все, относящееся к порке дворовых людей. Прежде всего, было указано ключнице иметь постоянно в достаточном количестве моченых розг – соленых и не соленых. Старосте приказали поднять стены бани на пять венцов, без чего низкий потолок мешал замахнуться розгой. К бане прирубили новый, очень просторный предбанник и на том Александр Павлович счел подготовку завершенной.

В прирубе установили кресло для барина, а потом ключнице приказали сего же дня отвести всех девок на село в баню, поскольку барин не любит запаха мужичьего пота. На утро все пятнадцать девок были готовы к экзекуции. По новому регулярному правилу одна девка должна лежать под розгами, две очередные сидеть на лавочке возле барской бани, а остальным велено ожидать наказания в девичьей. Экзекутором был назначен отставной солдат.

Первой ключница отправила в баню Таньку, дочь многодетного кузнеца. Танька перекрестилась и вошла в предбанник, по середине которого стояла широкая почерневшая скамейка, а в углу две бадейки с розгами. Танька, дрожа от страха, поклонилась барину и замерла у порога.

– Проходи, красна девица, скидай сарафан и приляг на скамеечку – молвил солдат. Перепуганная Танька взялась руками за подол сарафана, стащила его через голову и осталась в натуральном виде . Она пыталась от стыда прикрыться руками, но Александр Павлович тросточкой отвел ее руки и продолжал созерцать крепкие стати девки. Хороша была Танька с крупными титьками, плоским животом и тугими ляжками. Для полного обозрения барин той же тросточкой повернул девку спиной и осмотрел ее полный зад.

– Ложись девица. Время идет, а вас много – торопил солдат.

Танька, которую в детстве много пороли, сразу легла правильно - ноги ровно вытянула, плотно сжала ляжки, чтобы по срамнице не попало, и локти прижала к бокам, дабы по титям не достала гибкая лозина. Солдат не стал привязывать девку к лавке. В русской порке есть некий эстетический момент, когда девка лежит на лавке свободно, ногами дрыгает и задом играет под розгами, но не вскакивает с лавки и руками не прикрывается.

– Сколько прикажите? – спросил солдат у барина.

Александр Павлович уже оценил красоту девичьего тела и имел на него виды. Потому был милостив.

– Четверик несоленых, тремя прутьями.

Столь мягкое наказание было назначено, поскольку Александр Павлович хотел уже сегодня видеть эту девку в своей опочивальне. Несмотря на милостивое наказание, Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад навстречу розге. Правильней будет сказать, что в этот раз Танька под розгами не страдала, а играла. Будучи высеченной, она встала, поклонилась барину и, подобрав сарафан, голяком вышла из бани, показав в дверном проеме силуэт своего соблазнительного тела.

Вторая девка, торопливо крестясь, поклонилась барину, сдернула сарафан и, не ожидая приглашения, легла под розги. Поскольку ее тело еще не обрело всей прелести девичьих статей, ей было сурово назначено два четверика солеными.

Солдат половчей приноравливался, вскинул к потолку руку с мокрой связкой длинных розг, и с густым свистом опустил их вниз.

– У-у-у!!! – вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу зад.

У-у-у!!! – вскинулась девка, захлебываясь слезами.

– Так ее, так – говорил барин – а теперь еще раз наискось, а теперь поверху задницы. Капельки крови выступили на концах красных полос, оставленных розгами. Соленые прутья жгли белу кожу. При каждом ударе девка высоко подбрасывала зад и дрыгала ногами. Солдат порол «с умом», после каждого удара давал девке время прокричаться и вздохнуть, и только после этого обрушивал на ее зад новый свистящий удар.

– Батюшка барин, прости меня окаянную! – в голос кричала девка.

Порка третей девки удивила и мудрую ключницу и камердинера Прошку, который вертелся поблизости, дабы созерцать девичьи афедроны. Барин пожелал посечь третью девку из собственных рук и обошелся с ней весьма сурово – вломил ей в зад те же два четверика солонушек, но одним жгучим прутом. А когда искричавшаяся девка встала, ей был презентован городской медовый пряник. Поротые и не поротые девки с удивлением и завистью смотрели на барский подарок. В дальнейшем такой пряник стал желанным презентом, ради коего девки сами напрашивались под розгу из собственных рук барина, но он им не потакал.

Завершив экзекуцию и, по ходу оной, установив очередность привлекательности девок, Александр Павлович наказал ключнице, чтобы в вечеру послали Таньку в опочивальню взбивать барскую перину. Танька вошла, когда Александр Павлович уже переоделся в новомодную ночную рубаху и курил последнюю трубку. Расторопная девка принялась взбивать перину на постели, столь широкой, что на ней могли бы улечься пятеро гвардейцев Семеновского полка. Когда Танька сильно наклонилась вперед, чтобы добраться до противоположного края постели, Александр Павлович подошел к ней сзади и закинул на голову девки сарафан и рубашку. Танька замерла в этой растопыренной позе, с головой и руками утонувшими в задранном сарафане. Это предоставляло барину возможность обозревать ее телеса от пяток до самых плеч.

«Крепостное право – это самое хорошее и светлое, это мудрость народа и патриотизм».

Так, кажется, вещал Никита Михалков?

Когда это читаешь, не просто хочется материться – а возникает желание расстрелять эту мразь.

Ах ты, скотина!

Наш народ четыре века гнил в позоре рабства, умывался своей кровью – а ты, фарисей, вздумал глумиться над народным горем, над его стыдом и унижением! Ты вздумал нас уверять – что это всё было очень хорошо! Ты, тварь, соловьём разливаешься, доказывая, как это было чудесно и превосходно – что девяносто процентов народа можно было продавать и покупать, как скот!

И, по всему видать, ты не против того, чтобы эта «благодать» опять вернулась. Ты бы, наверно, не возражал получить так тысчёнки две-три крепостных, как твои прадеды-помещики, – и «по-отечески» их воспитывать с помощью плетей, палок или собственного кулака. Ну, а их жён и дочерей, кто покрасивей, ты бы зачислил в свой персональный крепостной гарем, как было принято у благородного помещичьего сословия.

Кстати, если помещики драли плетьми и лупили по зубам крестьянина исключительно по-отечески, то интересно бы узнать – а своих крепостных наложниц они растлевали и насиловали тоже «по-отечески»?

И сказав всё это подлецу, мы бы предложили ему прочитать материал, который попал нам в руки. Это статья о разврате помещиков, об их наложницах и гаремах, об их сумасбродствах, мотовстве и расточительстве, об их жестокости, о зверских и садистких расправах над своими крепостными рабами, о том постоянном унижении, в котором жила «крещённая собственность».

Когда это читаешь, то темнеет в глазах и кулаки сжимаются от гнева. И от ненависти к этому продажному подлецу, который теперь лицемерит и поёт гимны крепостничеству. А самое главное – от желания, чтобы был уничтожен этот строй, при котором михалковы имеют возможность врать и лицемерить, угождая богатым, очернять социализм и прославлять крепостное рабство. И чтобы все подобные буржуазные холуи ответили за свою подлость!

Фатима Бикметова

Дворянские забавы: охоты, крепостные гаремы, крепостной театр

Весь строй крепостного хозяйства, вся система хозяйственных и бытовых взаимоотношений господ с крестьянами и дворовыми слугами были подчинены цели обеспечения помещика и его семьи средствами для комфортной и удобной жизни. Даже забота о нравственности своих рабов была продиктована со стороны дворянства стремлением оградить себя от любых неожиданностей, способных нарушить привычный распорядок. Российские душевладельцы могли искренне сожалеть о том, что крепостных нельзя совершенно лишить человеческих чувств и обратить в бездушные и безгласные рабочие машины.

При этом сами дворяне нисколько не стесняли себя нравственными ограничениями. А. В. Никитенко, бывший крепостной человек, сумевший добиться свободы и сделать блестящую государственную карьеру, очень точно подметил эту характерную особенность помещичьего образа жизни, сказав, что русские «благородные» господа, владея сотнями послушных рабов, сами состояли в рабстве у своих дурных наклонностей. Подтверждая это наблюдение, другой современник писал: «Что оставалось делать необразованному, материально обеспеченному, возвышенному законом над всеми другими сословиями, перед которым преклонялось всё, которого предупреждалось всякое движение и которого исполнялось всякое желание – господину? Театр, клуб, карты, музыка, псарня, кутёж и самодурство всякого рода должны быть естественным и, действительно были, единственным его развлечением».

Русское дворянство представило миру совершенно фантастические образцы чудачеств, некоторые из которых можно было бы признать и забавными и весьма оригинальными. Но на каждом из них лежит печать народного рабства, каждая из этих барских причуд и была возможна только благодаря государственной системе, построенной на рабстве, и потому кажется очевидным, что воспоминание об этих самодурствах не может вызывать ничего, кроме стыда за то, что всё это происходило в России, и кроме удивления, что происходило это на протяжении двух столетий. Но находились раньше и сегодня во множестве находятся люди, считающие возможным, наоборот, ностальгически восхищаться этими «волшебными чудачествами крепостной России» – по выражению барона Николая Врангеля, автора дореволюционной книжки о русских усадьбах.

Так или иначе, но эти «чудачества» вряд ли будут когда-нибудь забыты, вне зависимости от того, признавать ли их «волшебными» или стыдиться за них. Да и как забыть примеры варварской роскоши, когда «светлейший» князь Потёмкин на десерт раздавал дамам блюдца, наполненные бриллиантами, а Демидов кормил у себя в московском доме едва ли не половину города ежедневно. Граф Разумовский сгонял в весеннюю распутицу тысячи крепостных крестьян только для того, чтобы они устроили колоссальную насыпь через реку и дали возможность проехать графу на другую сторону послушать соловьёв… Сын купца и удачливого откупщика, получившего дворянство при Екатерине, Пётр Собакин, собирал у себя на огромном усадебном дворе в Троицын день до десяти тысяч крепостных крестьян из окрестных сёл и деревень – и каждый из них должен был приложиться по очереди к ручке барина, за что мужиков угощали водкой и пивом из безразмерных чанов, а баб и девок одаривали деньгами и платками. Под звуки оркестра хор певчих (и оркестр и хор, конечно, «свои», т. е. из собственных собакинских крепостных) пел многолетие хозяину, а «своя» артиллерийская команда давала 101 оглушительный залп из пушек. Знаменитый богач, меломан, театрал и устроитель роскошных пиров Алексей Александрович Плещеев не отставал от своих вельможных конкурентов по части изобретательности барских затей. Его гостям надолго запомнилось празднество в честь дня рождения супруги Алексея Александровича, урожденной графини Чернышёвой. Собравшиеся на прогулку гости с изумлением увидели, как на прежде безлесом месте за одну ночь, точно по волшебству, выросла ветвистая зелёная роща! Но удивление сменилось потрясением и затем восторгом, когда вперед вышла виновница торжества, и вся роща в одно мгновение склонилась перед ней! Оказалось, что это были свежесрубленные ветви, которые держали перед собой сотни крепостных. На открывшемся месте возвышался украшенный цветами и устроенный по греческому образцу жертвенник, рядом с которым стояла античная «богиня», приветствовавшая именинницу торжественными стихами. После этого и богиня, и жертвенник исчезли и вместо них появился роскошно убранный стол, уставленный всевозможными напитками и закусками.

Об этом празднике можно рассказывать долго. Кроме угощения изысканными блюдами, пирующих развлекали музыкой, театральными представлениями, великолепными фейерверками. Но среди прочего была и забавная деталь – на видном месте стояла камера обскура, и ярко наряженный молодец зазывал всех желающих заглянуть в неё. Взору тех, кто соглашался, представало маленькое чудо – во внутреннем пространстве камеры находился прекрасно выполненный портрет именинницы. Но удивительнее всего было то, что вокруг него подпрыгивали и кружились живые амуры!

В действительности фокус был устроен и затейливо и просто одновременно: на отдалённом лугу, находящемся напротив камеры, начертили круг, и крестьянские дети, наряженные амурами, целый день на жарком солнце плясали около него, а портрет был поставлен в самой камере так, что занимал пространство круга. Но тяга к оригинальным выдумкам заводила некоторых помещиков намного дальше. Так, в имении одного богатого графа парк был украшен прекрасными статуями античных богов и богинь. Однажды посетители, приехав в неурочный час, с удивлением увидели, что все постаменты пустуют. На вопрос о том, куда девались изваяния, графский дворецкий невозмутимо отвечал, что они работают в полях – дескать, страда и рабочих рук не хватает… Шокированные сначала таким ответом, гости поняли, что «статуями» в графском парке служили, оказывается, крепостные мужчины и женщины, раздетые догола и окрашенные в белую краску, под цвет мрамора. Сам граф любил прогуливаться по аллеям, а если кому-нибудь из «статуй» случалось при этом дрогнуть – того ждала немедленная расплата за это на конюшне, под розгами кучеров.

Палить из пушек, устраивать импровизированные военные парады из собственных крепостных крестьян, сгоняя их тысячами на поле перед усадьбой и заставляя маршировать перед гостями, на манер регулярных войск, наряжать крестьянок нимфами и наядами – придумок и развлечений в этом роде было множество. Но все они отступали перед главной страстью поместного дворянства – охотой.

У богатых помещиков выезд в «отъезжее поле» напоминал военный поход и по количеству участников с собаками и лошадьми, и по строгому распорядку внутри отряда, и по оглушительным звукам труб и рогов, раздававшимся над окрестными полями, а также по тому опустошению, которое охотники оставляли после себя. Сельский священник, видевший охотничий поезд помещика Арапова, не мог подобрать другого сравнения, как сказать, что выезды его в поле – «это были выезды Донского на Мамая; сам он, как великий князь, с огромным войском, а около него увиваются удельные, – мелкота, кто с одной сворой, кто с двумя… Далее едут псари по два в ряд в лакированных пальто и фуражках, с кинжалами за поясом и плетьми, каждый со сворой в руках… За псарями следовали сами господа в самых разнообразных и фантастических костюмах: тут были и венгерки, и польки, и казакины, и наряды народов, никогда не существовавших… Далее простые телеги, фургоны и фуры, запряженные в одну, две, три лошади с кухней, ящиками, палатками… Всех верховых, по всей вероятности, было более ста».

С особенным комфортом и заботой размещали любимую хозяйскую свору. Вообще страстная любовь дворян к своим охотничьим собакам занимает особое место в быте крепостной эпохи. У генерала Льва Измайлова на псарне только в одной усадьбе, при селе Хитровщине, содержалось около 700 собак. И жили они в неизмеримо лучших условиях, чем генеральские дворовые слуги. Каждая собака имела отдельное помещение, отменный корм и уход, в то время как крепостные люди скучивались в смрадных тесных помещениях, питались несвежей пищей и годами ходили в истрепанной от времени одежде, потому что новой барин не велел выдавать.

Измайлов как-то за обедом спросил прислуживавшего ему старого камердинера: «Кто лучше: собака или человек?» Камердинер на свою беду ответил, что даже сравнивать нельзя человека с бессловесной неразумной тварью, за что барин в гневе тут же проткнул ему руку вилкой, и, обернувшись к стоявшему рядом дворовому мальчику, повторил свой вопрос. Мальчик от страха прошептал, что собака лучше человека. Смягчившийся генерал наградил его серебряным рублём. Этого дворового слугу звали Лев Хорошевский, и он был незаконнорожденным сыном самого Измайлова, о чем прекрасно знали и помещик, и все в усадьбе.

Правда, однажды Измайлов всё же несколько изменил своей убеждённости в превосходстве собак над людьми, приравняв их друг другу. Это случилось, когда он выменял у своего соседа, помещика Шебякина, четырёх борзых, отдав за них столько же дворовых слуг – кучера, конюха, камердинера и повара.

Выезд большого барина на охоту был для окрестных жителей, и крестьян, и мелких помещиков, из тех, что по каким-то причинам не присоединились к барской свите, беспокойным временем. Лихие охотники, наслаждаясь своей безнаказанностью за спиной всесильного покровителя, не церемонились с чужим имуществом. Всадники вытаптывали поля, губили посевы, собаки нападали на домашнюю птицу и скот. Всякий, кто оказывался поблизости, не мог считать себя в безопасности. Видевший такую охоту современник вспоминал: «Когда псари и псарня расставятся по местам, то по занятому ими полю не проходи уже и не проезжай никто – запорют кнутьями… Это была уже не компания благородных людей, дворян-охотников, а неистовствующая шайка охальников и разбойников».

За удачную травлю зверя барин мог щедро наградить. Но за ошибки и промахи следовала немедленная кара. За упущенного зайца или лису пороли здесь же, в поле, и редкая охота обходилась без суровых наказаний – «большею частию вся прислуга кулаком глаза утирала и вздыхала».

Звериная травля не всегда была основной целью помещика, выезжавшего во главе своей дворни и приживальщиков в «отъезжее поле». Часто охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов или погромом усадеб неугодных соседей, насилием над их домашними, в том числе жёнами. П. Мельников-Печерский в своем очерке «Старые годы» приводит рассказ дворового о своей службе у одного князя:

«Верстах в двадцати от Заборья, там, за Ундольским бором, сельцо Крутихино есть. Было оно в те поры отставного капрала Солоницына: за увечьем и ранами был тот капрал от службы уволен и жил во своем Крутихине с молодой женой, а вывез он её из Литвы, али из Польши… Князю Алексею Юрьичу Солоничиха приглянулась… Выехали однажды по лету мы на красного зверя в Ундольский бор, с десяток лисиц затравили, привал возле Крутихина сделали. Выложили перед князем Алексеем Юрьичем из тороков зверя травленого, стоим…

А князь Алексей Юрьич сидит, не смотрит на красного зверя, смотрит на сельцо Крутихино, да так, кажется, глазами и хочет съесть его. Что это за лисы, говорит, что это за красный зверь? Вот как бы кто мне затравил лисицу крутихинскую, тому человеку я и не знай бы что дал.

Гикнул я да в Крутихино. А там барынька на огороде в малинничке похаживает, ягодками забавляется. Схватил я красотку поперек живота, перекинул за седло да назад. Прискакал да князю Алексею Юрьичу к ногам лисичку и положил.

«Потешайтесь, мол, ваше сиятельство, а мы от службы не прочь». Глядим, скачет капрал; чуть-чуть на самого князя не наскакал… Подлинно вам доложить не могу, как дело было, а только капрала не стало, и литвяночка стала в Заборье во флигеле жить…».

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезённая от мужа дворянская жена или дочь, – в эпоху крепостного права было немало. Причину самой возможности такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Водовозова. По ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство – «богатым все было можно».

Но очевидно, что если жёны нёзначительных дворян подвергались грубому насилию со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков. А.П. Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своём отчёте: «Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединённый с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти и, не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей».

Принцип, который оправдывал господское насилие над крепостными женщинами, звучал так: «Должна идти, коли раба!» Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что некоторые исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность – своеобразную «барщину для женщин».

Один мемуарист рассказывал про своего знакомого помещика, что у себя в имении он был «настоящим петухом, а вся женская половина – от млада и до стара – его курами. Пойдет, бывало, поздно вечером по селу, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит в стекло пальцем – и сию же минуту красивейшая из семьи выходит к нему…».

В других имениях насилие носило систематически упорядоченный характер. После окончания работ в поле господский слуга, из доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной «очереди», и уводит девушку – дочь или сноху, к барину на ночь. Причём по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину: «Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину»…

В. И. Семевский писал, что нередко всё женское население какой-нибудь усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти. Некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь за границей или в столице, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней: «…когда список истощался, он уезжал в другие деревни и вновь приезжал на следующий год».

Всё это не было чем-то исключительным, из ряда вон выходящим, но, наоборот, носило характер обыденного явления, нисколько не осуждаемого в дворянской среде. А. И. Кошелев писал о своём соседе: «Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и её родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».

Государственная власть и помещики поступали и ощущали себя как завоеватели в покорённой стране, отданной им «на поток и разграбление». Любые попытки крестьян пожаловаться на невыносимые притеснения со стороны владельцев согласно законам Российской империи подлежали наказанию, как бунт, и с «бунтовщиками» поступали соответственно законным предписаниям.

Причём воззрение на крепостных крестьян как на бесправных рабов оказалось столь сильно укоренённым в сознании господствующего класса и правительства, что любое насилие над ними, и сексуальное в том числе, в большинстве случаев юридически не считалось преступлением. Например, крестьяне помещицы Кошелевой неоднократно жаловались на управляющего имением, который не только отягощал их работами сверх всякой меры, но и разлучал с женами, «имея с ними блудное соитие». Ответа из государственных органов не было, и доведённые до отчаяния люди самостоятельно управляющего «прибили». И здесь представители власти отреагировали мгновенно! Несмотря на то, что после произведенного расследования обвинения в адрес управляющего в насилии над крестьянками подтвердились, он не понёс никакого наказания и остался в прежней должности с полной свободой поступать по-прежнему. Но крестьяне, напавшие на него, защищая честь своих жён, были выпороты и заключены в смирительный дом.

Управляющие, назначаемые помещиками в свои имения, оказывались не менее жестокими и развратными, чем законные владельцы. Не имея уже совершенно никаких формальных обязательств перед крестьянами и не испытывая необходимости заботиться о будущих отношениях, эти господа, также часто из числа дворян, только бедных или вовсе беспоместных, получали над крепостными неограниченную власть. Для характеристики их поведения в усадьбах можно привести отрывок из письма дворянки к своему брату, в имении которого и владычествовал такой управляющий, правда, в этом случае – из немцев.

«Драгоценнейший и всею душою и сердцем почитаемый братец мой!.. Многие помещики наши весьма изрядные развратники: кроме законных жён, имеют наложниц из крепостных, устраивают у себя грязные дебоши, частенько порют своих крестьян, но не злобствуют на них в такой мере, не до такой грязи развращают их жён и детей… Все ваши крестьяне совершенно разорены, изнурены, вконец замучены и искалечены не кем другим, как вашим управителем, немцем Карлом, прозванным у нас «Карлою», который есть лютый зверь, мучитель… Сие нечистое животное растлил всех девок ваших деревень и требует к себе каждую смазливую невесту на первую ночь. Если же сие не понравится самой девке либо её матери или жениху, и они осмелятся умолять его не трогать её, то их всех, по заведенному порядку, наказывают плетью, а девке-невесте на неделю, а то и на две надевают на шею для помехи спанью рогатку. Рогатка замыкается, а ключ Карла прячет в свой карман. Мужику же, молодому мужу, выказавшему сопротивление тому, чтобы Карла растлил только что повенчанную с ним девку, обматывают вокруг шеи собачью цепь и укрепляют её у ворот дома, того самого дома, в котором мы, единокровный и единоутробный братец мой, родились с вами…».

Впрочем, автор этого письма, хотя и отзывается нелицеприятно об образе жизни русских помещиков, всё-таки склонна несколько возвышать их перед «нечистым животным Карлою». Изучение быта крепостной эпохи показывает, что это намерение вряд ли справедливо. В том циничном разврате, который демонстрировали по отношению к подневольным людям российские дворяне, с ними трудно было соперничать, и любому иноземцу оставалось только подражать «природным» господам.

Так, проведя несколько лет в кутежах и всевозможных удовольствиях, один гвардейский офицер К. вдруг обнаружил, что из всего немалого некогда состояния у него осталась одна-единственная деревенька, населённая несколькими десятками крестьянских «душ». Это неприятное открытие так повлияло на офицера и его образ жизни, что прежние друзья не могли узнать бывшего кутилу и собутыльника. Он стал избегать шумных сборищ, просиживал долгие часы за столом в кабинете, разбирая какие-то бумаги. Пропал однажды из Петербурга, и только потом выяснилось, что он ездил в своё имение и провел там много времени.

Все решили, что славный гвардеец надумал превратиться в провинциального помещика и заняться сельским хозяйством. Однако вскоре стало известно, что К. распродал всё мужское население усадьбы – одних на своз соседям, других в рекруты. В деревне остались только бабы, и друзьям К. было совершенно непонятно, как с такими силами он собирается вести хозяйство. Они не давали ему прохода с расспросами и наконец вынудили рассказать им свой план. Гвардеец сказал приятелям: «Как вам известно, я продал мужиков из своей деревни, там остались только женщины да хорошенькие девки. Мне только 25 лет, я очень крепок, еду я туда, как в гарем, и займусь заселением земли своей…

Через каких-нибудь десять лет я буду подлинным отцом нескольких сот своих крепостных, а через пятнадцать пущу их в продажу. Никакое коннозаводство не даст такой точной и верной прибыли».

Если и относиться к этому рассказу, как к анекдоту, хотя и основанному на реальных событиях, то в любом случае возможностей для заработка на растлении своих крепостных рабов у русских душевладельцев существовало немало, и они с успехом ими пользовались. Одни отпускали «девок» на оброк в города, прекрасно зная, что они будут там заниматься проституцией, и даже специально направляя их силой в дома терпимости. Другие поступали не так грубо и подчас с большей выгодой для себя. Француз Шарль Массон рассказывает в своих записках: «У одной петербургской вдовы, госпожи Поздняковой, недалеко от столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по её приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие десяти-двенадцати лет. Они воспитывались у неё в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и вышиванью, и причесыванию, и др., так что дом её, всегда наполненный дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые – к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определённый ежегодный доход».

Барон Н. Е. Врангель вспоминал о своём соседе по имению, графе Визануре, ведшем совершенно экзотический образ жизни. Его отец был индусом или афганцем и оказался в России в составе посольства своей страны в период правления Екатерины II. Здесь этот посол умер, а его сын по каким-то причинам задержался в Петербурге и был окружен благосклонным вниманием правительства. Его отдали на учёбу в кадетский корпус, а по окончании наделили поместьями и возвели в графское достоинство Российской империи.

На российской земле новоявленный граф не собирался отказываться от обычаев своей родины, тем более что его к этому никто и не думал принуждать. Он не стал возводить у себя в имении большого усадебного дома, но вместо этого построил несколько небольших уютных домиков, все в разных стилях, по преимуществу восточных – турецком, индийском, китайском. В них он поселил насильно взятых из семей крестьянских девушек, наряженных сообразно стилю того дома, в котором они жили, – соответственно китаянками, индианками и турчанками. Устроив таким образом свой гарем, граф наслаждался жизнью, «путешествуя» – т. е. бывая поочередно то у одних, то у других наложниц. Врангель вспоминал, что это был немолодой, некрасивый, но любезный и превосходно воспитанный человек. Посещая своих русских невольниц, он также одевался, как правило, в наряд, соответствующий стилю дома, – то китайским мандарином, то турецким пашой.

Но крепостные гаремы заводили у себя в имениях не только выходцы из азиатских стран – им было чему поучиться в этом смысле у русских помещиков, которые подходили к делу без лишней экзотики, практически. Гарем из крепостных «девок» в дворянской усадьбе XVIII-XIX столетий – это такая же неотъемлемая примета «благородного» быта, как псовая охота или клуб.

В оригинальной авторской версии повести «Дубровский», не пропущенной императорской цензурой и до сих пор малоизвестной, Пушкин писал о повадках своего Кириллы Петровича Троекурова: «Редкая девушка из дворовых избегала сластолюбивых покушений пятидесятилетнего старика. Сверх того, в одном из флигелей его дома жили шестнадцать горничных… Окна во флигель были загорожены решёткой, двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирилла Петровича. Молодыя затворницы в положенные часы ходили в сад и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени Кирилла Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место…» (Семевский В. И. Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в. Т. 2. СПб., 1888 г., с. 258.)

Большие и маленькие Троекуровы населяли дворянские усадьбы, кутили, насильничали и спешили удовлетворить любые свои прихоти, нимало не задумываясь о тех, чьи судьбы они ломали. Один из таких бесчисленных типов – рязанский помещик князь Гагарин, о котором сам предводитель дворянства в своём отчёте отзывался, что образ жизни князя состоит «единственно в псовой охоте, с которою он, со своими приятелями, и день и ночь ездит по полям и по лесам и полагает всё своё счастие и благополучие в оном». При этом крепостные крестьяне Гагарина были самыми бедными во всей округе, поскольку князь заставлял их работать на господской пашне все дни недели, включая праздники и даже Святую Пасху, но не переводя на месячину. Зато как из рога изобилия сыпались на крестьянские спины телесные наказания, и сам князь собственноручно раздавал удары плетью, кнутом, арапником или кулаком – чем попало.

Завёл Гагарин и свой гарем: «В его доме находятся две цыганки и семь девок; последних он растлил без их согласия, и живёт с ними; первые обязаны были учить девок пляске и песням. При посещении гостей они составляют хор и забавляют присутствующих. Обходится с девками князь Гагарин так же жестоко, как и с другими, часто наказывает их арапником. Из ревности, чтобы они никого не видали, запирает их в особую комнату; раз отпорол одну девку за то, что она смотрела в окно». Примечательно, что дворяне уезда, соседи-помещики Гагарина, отзывались о нём в высшей степени положительно. Как один заявлял, что князь не только что «в поступках, противных дворянской чести не замечен», но, более того, ведёт жизнь и управляет имением «сообразно прочим благородным дворянам»! Последнее утверждение, в сущности, было абсолютно справедливо.

В отличие от причуд экзотического графа Визанура, гарем обычного помещика был лишён всякой театральности или костюмированности, поскольку предназначался, как правило, для удовлетворения совершенно определённых потребностей господина. Гагарин на общем фоне ещё слишком «артистичен» – он обучает своих невольных наложниц пению и музыке с помощью нанятых цыганок. Совершенно иначе устроен быт другого владельца, Петра Алексеевича Кошкарова.

Это был пожилой, достаточно состоятельный помещик, лет семидесяти. Я. Неверов вспоминал: «Быт женской прислуги в его доме имел чисто гаремное устройство… Если в какой-либо семье дочь отличалась красивой наружностью, то её брали в барский гарем».

Около 15 молодых девушек составляли женскую «опричнину» Кошкарова. Они прислуживали ему за столом, сопровождали в постель, дежурили ночью у изголовья. Дежурство это носило своеобразный характер: после ужина одна из девушек громко объявляла на весь дом, что «барину угодно почивать». Это было сигналом для того, чтобы все домашние расходились по своим комнатам, а гостиная превращалась в спальню Кошкарова. Туда вносили деревянную кровать для барина и тюфяки для его «одалисок», располагая их вокруг господской постели. Сам барин в это время творил вечернюю молитву. Девушка, чья очередь тогда приходилась, раздевала старика и укладывала в постель. Впрочем, то, что происходило дальше, было совершенно невинно, но объяснялось исключительно преклонным возрастом хозяина – дежурная садилась на стул рядом с господским изголовьем и должна была рассказывать сказки до тех пор, пока барин не уснёт, самой же спать во всю ночь не разрешалось ни в коем случае! Утром она поднималась со своего места, растворяла запертые на ночь двери гостиной и возвещала, также на весь дом: «Барин приказал ставни открывать»! После этого она удалялась спать, а заступившая её место новая дежурная поднимала барина с кровати и одевала его.

При всем при том быт старого самодура всё же не лишен некоторой доли извращённого эротизма. Неверов пишет: «Раз в неделю Кошкаров отправлялся в баню, и его туда должны были сопровождать все обитательницы его гарема, и нередко те из них, которые еще не успели, по недавнему нахождению в этой среде, усвоить все её взгляды, и в бане старались спрятаться из стыдливости, – возвращались оттуда битыми».

Побои доставались кошкаровским «опричницам» и просто так, особенно по утрам, во время между пробуждением и до чаепития с неизменной трубкой табаку, когда престарелый барин чаще всего бывал не в духе. Неверов подчеркивает, что наказывали в доме Кошкарова чаще всего именно девушек из ближней прислуги, а наказаний дворовых мужчин было значительно меньше: «Особенно доставалось бедным девушкам. Если не было экзекуций розгами, то многие получали пощёчины, и все утро раздавалась крупная брань, иногда без всякого повода».

Так развращённый помещик проводил дни своей бессильной старости. Но можно себе представить, какими оргиями были наполнены его молодые годы – и подобных ему господ, безраздельно распоряжавшихся судьбами и телами крепостных рабынь.

С детства будущий барин, наблюдая за образом жизни родителей, родственников и соседей, рос в атмосфере настолько извращённых отношений, что их порочность уже не осознавалась вполне их участниками. Анонимный автор записок из помещичьего быта вспоминал: «После обеда полягутся все господа спать. Во всё время, пока они спят, девочки стоят у кроватей и отмахивают мух зелёными ветками, стоя и не сходя с места… У мальчиков-детей: одна девочка веткой отмахивала мух, другая говорила сказки, третья гладила пятки. Удивительно, как было распространено это, – и сказки, и пятки, – и передавалось из столетия в столетие!

Когда барчуки подросли, то им приставлялись только сказочницы. Сидит девочка на краю кровати и тянет: И-ва-н ца-ре-вич… И барчук лежит и выделывает с ней штуки… Наконец молодой барин засопел. Девочка перестала говорить и тихонько привстала. Барчук вскочит, да бац в лицо!.. «Ты думаешь, что я уснул?» – Девочка, в слезах, опять затянет: И-ва-н ца-ре-вич…».

Другой автор, А. Панаева, оставила только краткую зарисовку всего нескольких типов «обычных» дворян и их повседневного быта, но и этого вполне достаточно, чтобы представить среду, в которой рос маленький барчук и которая формировала детскую личность таким образом, чтобы в старости превратить его в очередного кошкарова.

В упоминавшееся уже в предыдущей главе дворянское имение, для раздела имущества после умершего помещика, собрались близкие и дальние родственники. Приехал дядя мальчика. Это старый человек, имеющий значительный общественный вес и влияние. Он холостяк, но содержит многочисленный гарем; выстроил у себя в усадьбе двухэтажный каменный дом, куда и поместил крепостных девушек. С некоторыми из них он, не стесняясь, приехал на раздел, они сопровождают его днём и ночью. Да никому из окружающих и не приходит в голову стесняться данным обстоятельством, оно кажется всем естественным, нормальным. Правда, через несколько лет имение этого уважаемого человека правительство всё же будет вынуждено взять в опеку, как сказано в официальном определении: «за безобразные поступки вопиюще-безнравственного характера»…

А вот младший брат развратника, он отец мальчика. Панаева говорит о нём, что он «добряк», и это, наверное, так. Его жена, мать мальчика, добропорядочная женщина, хорошая хозяйка. Она привезла с собой несколько дворовых «девок» для услуг. Но дня не проходило, чтобы она, на глазах у сына, не била и не щипала их за любую оплошность. Эта барыня хотела видеть своего ребёнка гусарским офицером и, чтобы приучить его к необходимой выправке, каждое утро на четверть часа ставила его в специально устроенную деревянную форму, принуждавшую без движения стоять по стойке смирно. Тогда мальчик «от скуки развлекал себя тем, что плевал в лицо и кусал руки дворовой девушке, которая обязана была держать его за руки», – пишет Панаева, наблюдавшая эти сцены.

В целях выработки в мальчике командных навыков мамаша на лужайку сгоняла крестьянских детей, а барчук длинным прутом немилосердно бил тех, кто плохо перед ним маршировал. Насколько обычной была описанная картина, подтверждает множество свидетельств очевидцев и даже невольных участников. Крепостной человек Ф. Бобков вспоминал о развлечении господ, когда они приезжали в усадьбу: «Помню, как барыня, сидя на подоконнике, курила трубку и смеялась, глядя на игру сына, который сделал из нас лошадок и подгонял хлыстом…».

Эта достаточно «невинная» на первый взгляд барская забава в действительности несла в себе важное значение прививки дворянскому ребенку определенных социальных навыков, стереотипов поведения по отношению к окружающим рабам.

Нравственное одичание русских помещиков доходило до крайней степени. В усадебном доме среди дворовых людей, ничем не отличаясь от слуг, жили внебрачные дети хозяина или его гостей и родственников, оставивших после своего посещения такую «память». Дворяне не находили ничего странного в том, что их собственные, хотя и незаконнорожденные, племянники и племянницы, двоюродные братья и сёстры находятся на положении рабов, выполняют самую чёрную работу, подвергаются жестоким наказаниям, а при случае их и продавали на сторону.

Генерал Измайлов устраивал колоссальные попойки для дворян всей округи, на которые свозили для развлечения гостей принадлежащих ему крестьянских девушек и женщин. Генеральские слуги объезжали деревни и насильно забирали женщин прямо из домов. Однажды, затеяв такое «игрище» в своем сельце Жмурове, Измайлову показалось, что «девок» свезено недостаточно, и он отправил подводы за пополнением в соседнюю деревню. Но тамошние крестьяне неожиданно оказали сопротивление – своих баб не выдали и, кроме того, в темноте избили Измайловского «опричника» – Гуська.

Взбешённый генерал, не откладывая мести до утра, ночью во главе своей дворни и приживалов налетел на мятежную деревню. Раскидав по брёвнам крестьянские избы и устроив пожар, помещик отправился на дальний покос, где ночевала большая часть населения деревни. Там ничего не подозревающих людей повязали и пересекли.

Встречая гостей у себя в усадьбе, генерал, по-своему понимая обязанности гостеприимного хозяина, непременно каждому на ночь предоставлял дворовую девушку для «прихотливых связей», как деликатно сказано в материалах следствия. Наиболее значительным посетителям генеральского дома по приказу помещика отдавались на растление совсем молодые девочки двенадцати-тринадцати лет.

В главной резиденции Измайлова, селе Хитровщине, рядом с усадебным домом располагалось два флигеля. В одном из них размещалась вотчинная канцелярия и арестантская, в другом – помещичий гарем. Комнаты в этом здании имели выход на улицу только через помещения, занимаемые собственно помещиком. На окнах стояли железные решётки.

Число наложниц Измайлова было постоянным и по его капризу всегда равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. В гарем набирались нередко девочки 10-12 лет и некоторое время подрастали на глазах господина. Впоследствии участь их всех была более или менее одинакова – Любовь Каменская стала наложницей в 13 лет, Акулина Горохова в 14, Авдотья Чернышова на 16-м году.

Одна из затворниц генерала, Афросинья Хомякова, взятая в господский дом тринадцати лет от роду, рассказывала, как двое лакеев среди белого дня забрали её из комнат, где она прислуживала дочерям Измайлова, и притащили едва не волоком к генералу, зажав рот и избивая по дороге, чтобы не сопротивлялась. С этого времени девушка была наложницей Измайлова несколько лет. Но когда она посмела просить разрешения повидаться с родственниками, за такую «дерзость» её наказали пятьюдесятью ударами плети.

Содержание обитательниц генеральского гарема было чрезвычайно строгим. Для прогулки им предоставлялась возможность только ненадолго и под бдительным присмотром выходить в сад, примыкавший к флигелю, никогда не покидая его территории. Если случалось сопровождать своего господина в поездках, то девушек перевозили в наглухо закрытых фургонах. Они не имели права видеться даже с родителями, и всем вообще крестьянам и дворовым было строжайше запрещено проходить поблизости от здания гарема. Тех, кто не только что смел пройти под окнами невольниц, но и просто поклониться им издали, – жестоко наказывали.

Быт генеральской усадьбы не просто строг и нравственно испорчен – он вызывающе, воинствующе развратен. Помещик пользуется физической доступностью подневольных женщин, но в первую очередь пытается растлить их внутренне, растоптать и разрушить духовные барьеры и делает это с демоническим упорством. Беря в свой гарем двух крестьянок – родных сестёр, Измайлов принуждает их вместе, на глазах друг у друга, «переносить свой позор». А наказывает он своих наложниц не за действительные проступки, даже не за сопротивление его домогательствам, а за попытки противостоять духовному насилию. Авдотью Коноплёву он собственноручно избивает за «нежелание идти к столу барскому, когда барин говорил тут непристойные речи». Ольга Шелупенкова также была таскана за волосы за то, что не хотела слушать барские «неблагопристойные речи». А Марья Хомякова была высечена плетьми потому только, что «покраснела от срамных слов барина»…

Измайлов подвергал своих наложниц и более серьёзным наказаниям. Их жестоко пороли кнутом, им надевали на шею рогатку, их ссылали на тяжёлые работы и проч. Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал её, Нимфу, он растлил, когда ей было менее 14 лет. Причём, разгневавшись за что-то, он подверг девушку целому ряду жестоких наказаний: «…сначала высекли её плетью, потом арапником и в продолжение двух дней семь раз её секли. После этих наказаний три месяца находилась она по-прежнему в запертом гареме усадьбы и во всё это время была наложницей барина…» Наконец, ей обрили половину головы и сослали на поташный завод, где она провела в каторжной работе семь лет.

Но следователями было выяснено совершенно шокировавшее их обстоятельство, что родилась Нимфодора в то время, как её мать сама была наложницей и содержалась взаперти в генеральском гареме. Таким образом, эта несчастная девушка оказывается ещё и побочной дочерью Измайлова! А её брат, также незаконнорожденный сын генерала, Лев Хорошевский – служил в «казачках» в господской дворне.

Сколько в действительности у Измайлова было детей, так и не установлено. Одни из них сразу после рождения терялись среди безликой дворни. В других случаях беременную от помещика женщину отдавали замуж за какого-нибудь крестьянина.

Одним из самых распространённых развлечений дворянского общества со второй половины XVIII столетия становится театр. Начавшись как забава, очень скоро увлечение театральными представлениями приобретает характер настоящей страсти. Однако, как и во всём дворянском быте эпохи крепостничества, и здесь понятие собственности, определение «своё» имеет решающее значение.

Домашний театр заводили для того, чтобы он служил развлечению в первую очередь самого хозяина. Кто-то искал почёта, другой хотел поразить гостей щедрым угощением и богатыми декорациями, многочисленностью труппы, а некоторые владельцы удовлетворяли нереализованное стремление к литературной славе. Иные попросту дурили на забаву себе и всем остальным.

Вот описание одного такого театрала:

«Фельдмаршал граф Каменский собственноручно продавал билеты на представления своего театра, никому не передоверяя этого ответственного дела и ведя строгую отчётность доходов в кассу, а также имён тех, кому билеты были подарены».

«В театральной зале на стене персональной ложи эксцентричного графа Каменского висели плети. Во время представления Каменский записывал земеченные им оплошности, допущенные исполнителями, и в антракте отправлялся за кулисы, прихватив с собой одну из плёток. Расправа с виновными происходила здесь же, немедленно, и крики выпоротых артистов доносились до зрителей, которых весьма потешало это дополнительное развлечение».

Князь Н. Г. Шаховской ещё более изобретателен в мерах физического воздействия на своих артистов. Их секут розгами, порют плетьми, замыкают шею в рогатку или сажают на стул, укреплённый в стене железной цепью, и на шею надевают ошейник, принуждая просиживать так по нескольку дней почти без движения, без пищи и сна. Господину не нравится игра главной героини, и он без раздумий, прямо в халате и ночном колпаке, выскакивает из-за кулис и бьёт женщину наотмашь по лицу с истеричным торжествующим криком: «Я говорил, что поймаю тебя на этом! После представления ступай на конюшню за заслуженной наградой» И актриса, поморщившись на мгновение, немедленно принимает прежний гордый вид, необходимый по роли, и продолжает игру…

Столь же эмоционален другой барин – пензенский «театрал» Гладков-Буянов. С его творческой деятельностью имел возможность познакомиться князь Пётр Вяземский, оставивший об этом незабываемом впечатлении несколько строк в своем дневнике. Гладков, по его словам, неудачную травлю на охоте вымещает на актёрах и бьёт их смертным боем. «В то время, как какой-нибудь герой в лице крепостного Гришки ревел на кого-нибудь из своих подданных, Гладков, нисколько не стесняясь, изрыгал громы на этого героя. «Дурак, скотина», – неслись из залы ругательства по адресу актёров». А вслед за тем темпераментный помещик не выдерживал, взбегал на сцену и устраивал там ручную расправу.

Другой барин входит в антракте за кулисы и делает замечание деликатно, отеческим тоном: «Ты, Саша, не совсем ловко выдержала свою роль: графиня должна держать себя с большим достоинством». И 15-20 минут антракта Саше доставались дорого, пишет мемуарист, «кучер порол её с полным своим достоинством. Затем та же Саша должна была или играть в водевиле, или отплясывать в балете».

Розги, пощёчины, пинки, рогатки и железные ошейники – таковы обычные меры взыскания и одновременно средства для воспитания талантов в дворянских помещичьих театрах. Жизнь крепостных артистов мало чем отличалась там от положения одушевлённых кукол.

Очевидец быта крепостников и их крепостных «кукол» писал в горьком удивлении:

«Как ни стараешься, но никак не можешь представить себе, чтобы люди, да ещё девицы, после розог, да ещё вдобавок розог кучерских, забывая и боль, и срам, могли мгновенно или превращаться в важных графинь, или прыгать, хохотать от всей души, любезничать, летать в балете, а между тем делать были должны и делали, потому что они опытом дознали, что если они не будут тотчас из-под розог вертеться, веселиться, хохотать, прыгать, то опять кучера… Они знают горьким опытом, что за малейший признак принужденности их будут сечь опять и сечь ужасно. Представить ясно такое положение невозможно, а однако ж всё это было… Как шарманщики палками и хлыстами заставляют плясать собак, так и помещики розгами и кнутьями заставляли смеяться и плясать людей…».

Физическими наказаниями далеко не исчерпывался круг унижений и мук крепостных артистов.

Де Пассенанс так описывает быт русского помещика-театрала: «Его повара, его лакеи, конюхи делались в случае надобности музыкантами… его горничные и служанки – актрисами. Они в одно и то же время его наложницы, кормилицы и няньки детей, рождённых ими от барина…».

Крепостные актрисы – почти всегда невольные любовницы своего господина. Фактически это ещё один гарем, только публичный, предмет явной гордости владельца. Актрисами добродушный хозяин «угощает» своих друзей. В доме, где устроен домашний театр, нередко спектакль заканчивается пиром, а пир – оргией. Князь Шаликов своё восторженное описание одного имения, «Буда», в Малороссии, предваряет таким восклицанием: «Скучающие жизнью и не умеющие пользоваться благами фортуны, поезжайте в «Буду»!» Хозяин имения, похоже, действительно не привык скупиться и понимал толк в развлечениях: музыкальные концерты, театральные представления, фейерверки, цыганские пляски, танцовщицы в свете бенгальских огней – всё это обилие развлечений совершенно бескорыстно предлагалось желанным гостям. Кроме того, в усадьбе был устроен хитроумный лабиринт, уводящий в глубину сада, где притаился доступный только избранным посетителям «остров любви», населенный «нимфами» и «наядами», и дорогу к которому указывали очаровательные «амуры». Всё это были актрисы, которые незадолго перед тем развлекали гостей помещика спектаклем и танцами, а теперь принуждённые по воле господина расточать свои ласки его друзьям. «Амурами» выступали их дети.

«Прасковья Ивановна Ковалевская взята была от жившего исстари в доме нашем доброго и честного семейства», – таким торжественным тоном повествует граф Н. П. Шереметев в «Завещательном письме сыну» об истории своей страсти к крепостной актрисе Параше. Историей этой любви не устают умиляться на протяжении вот уже двух столетий, а между тем в ней мало привлекательного, если посмотреть на неё без излишней сентиментальности.

Граф Николай Шереметев, владелец 140 000 крепостных крестьян и необозримых поместий, богат как венценосный монарх.

Одна из любимых забав графа – его театр, а точнее, три домашних театра, доставшиеся ему ещё от отца, графа Петра Борисовича Шереметева, также не чуждого любви к прекрасному. Самый любимый из них – в селе Кусково. Несмотря на славу лучшего домашнего театра и визиты коронованных гостей, актёрам и музыкантам живётся там не слишком сладко. Тяжелее всех приходилось танцовщицам, или «танцующим бабам», как они обозначались обычно в списках труппы. Их ценили меньше прочих, тесное помещение, в котором они жили, даже отапливалось редко и скудно, обычно по особому распоряжению и в случае болезни кого-нибудь из них.

В лучшем положении находились «комедиантки» – собственно примы графской труппы. Их кормили изысканными яствами, одевали в «господское» платье, специальные педагоги учили их французскому языку, хорошим манерам, давали необходимые знания из области литературы, искусства, истории. Но при этом все они были наложницами скучающего графа Николая Петровича, который вёл себя с ними совершенно как султан в своём гареме. У Шереметева была игривая забава – оставлять носовой шелковый платок в комнате очередной избранницы – это был знак того, что в этот раз именно она удостоится благосклонности господина. И точно – к ночи его сиятельство являлся за своим платком, да так и оставался до утра.

На этом фоне не только двусмысленно, но просто нелепо звучит следующий восторженный отзыв одного историка искусства о неожиданно вспыхнувшей страсти графа к П. Ковалёвой: «Граф полюбил Парашу, найдя в ней ту «единственную», в поисках которой он так растрачивал себя»… И вправду Николай Петрович не берёг себя на путях служения своим удовольствиям. Не берёг и чести своих невольниц-актрис, разрушая их судьбы и даже не задумываясь об этом. И если Параша Ковалёва могла считать себя вознаграждённой за унижения неожиданным браком с барином, то остальных девушек, так же, как она, насильно взятых «из добрых и честных семейств», ждали забвение или нищая старость приживалок в задних комнатах. Когда господину наскучивала их красота, он ссылал их на задворки своего великолепного дома питаться объедками или выдавал замуж «с кузовом» за первого попавшегося мужика, который ненавидел родившегося у него под крышей нахлебника-байстрюка и мрачно бил несчастную жену, виновную только в том, что она всю молодость прожила «нечестно», играя в барском «киятре», служа потехам господина, и не научилась доить корову, прясть и ткать».

Впервые о русской бане упоминается в «Повести временных лет». Это X век. Но некоторые историки считают, что баня на Руси появилась намного раньше, в V–VI веках.

Издревле она считалась сакральным местом, где одновременно господствуют четыре стихии: вода, огонь, земля и воздух. Они очищают человека не только физически, но и духовно.

Русская баня кардинально отличается от европейских и азиатских — высокой температурой жара и таким неотъемлемым атрибутом — как березовый веник. Русский банный ритуал приводил в шок приезжающих иностранцев, которые называли происходящее действо пыткой и самоистязанием.

Когда англичане попали на Русь через Север, то отметили, что эти варвары топят избы «по-черному», потом в них семьями купаются, истязая друг друга хворостинами, а затем с гиканьем бросаются в речку или пруд.

Первыми русскими банями были влазни по-черному. Печь там была без трубы. Дым и копоть поступали непосредственно в парилку. Стены и потолок моментально становились закопченными, черными — что и дало название таким баням.

Парились в них лишь после того, как хорошо проветрят. Открывали все окна и двери, чтобы дым уходил наружу. Позже стали ставить печи с дымоходом. И такие бани назывались белыми. Парились на Руси и в обычных домашних печах. У них были просторные устья – почти полтора метра глубиной и около полуметра высотой. После приготовления еды, из теплой печи убирали золу, смывали копоть, настилали солому. Ставили кадку с горячей водой, чтобы сбрызгивать свод печи, залезали внутрь, ложились и парились.

На Руси баней пользовались все: и князья, и знатные люди, и простой народ.

Без бани не обходилось ни одно торжество. Так, после рождения ребенка это событие обязательно нужно было «обмыть» в бане. Без нее не обходился и свадебный обряд. Накануне бракосочетания невеста с подругами ходила в баню. Соответственно, и жених с друзьями посещал парную. На следующий день после свадьбы молодожены также шли в баню. По выходе из нее — их встречала сваха и угощала жареной птицей и «банником» — хлебом, которым мать невесты благословляла к венцу молодых.

Иностранцев поражало, что русские предпочитают баню в качестве места общения. Как писал курляндец Яков Рейтенфельс, «русские считают невозможным заключить дружбу, не пригласив в баню и не откушав затем за одним столом».

Практически в каждом доме на Руси была своя баня, которая топилась раз в неделю. Суббота считалась банным днем. Не работали даже присутственные места. Постройка бань разрешалась всем, у кого имелось достаточно земли. Указ 1649 г. предписывал ’мыльни строить на огородах и на полых местах не близко от хором’, чтобы избежать пожаров. В домашних банях мылись всей семьей.
Олеарий (немецкий ученый 1603-1671 гг.), совершивший путешествие в Московию и Персию в 1633-1639 гг., писал, что «русские могут выносить сильный жар, от которого они делаются все красными и изнемогут до того; что уже не в состоянии оставаться в бане, они выбегают голые на улицу, как мужчины, так и женщины, и обливаются холодной водой, зимою же, выбежав из -бани на двор, валяются в снегу, трут им тело, будто мылом, и потом снова идут в баню».

Однако дворяне и богатые люди отдавали предпочтения не домашним, а большим общественным баням, где люди всякого возраста и пола также парились и мылись вместе. Многие «просветители» и «моралисты» того времени называли общие бани главным очагом разврата. Хотя и в Европе в то время совместный помыв мужчин и женщин был делом обычным.

Но свобода нравов и отношений, царившие в русских банях, приводила иностранцев в удивление. По их мнению, русские были совершенно лишены ложной стыдливости, присущей — как они говорили — каждому цивилизованному (то есть европейскому) человеку. В бани приходили семьями, с малыми детьми. Здесь же, в общем зале, работали гулящие девки, именуемые растиральщицами. Для состоятельных клиентов всех сословий специально имелись отдельные кабинеты и закутки.

Только после Указа Екатерины Великой совместный «помыв» был запрещен. В 1743 году бани разделили на женские и мужские. К XIX веку в крупных городах появились дорогие, богато обставленные бани с хорошей обслугой и прекрасными буфетами.

Но самыми знаменитыми и роскошными были Сандуновские бани в Москве. В этом банном дворце бывал весь цвет российского дворянства и куда с удовольствием стали ходить иностранцы.

В 1992 году Сандуны были объявлены памятником архитектуры и взяты под охрану государства. Русские парные бани за границей не прижились. Но иногда в Европе можно увидеть указатель с названием местечка несущем в себе слово banya.