«На войну женщина должна приезжать красивой и ухоженной. Марина Ахмедова: «Смерть не выбирают, поэтому главное – чтобы за руку кто-то держал»Беседа о репортажах из горячих точек, книжных ярмарках и литературных премиях

Женская проза о современной войне становится заметной тенденцией, хоть и представляет ее пока единолично Марина Ахмедова. Филолог, корреспондент еженедельника «Русский репортер», она не побывала в Чечне ни разу к тому времени, когда принялась за свою дебютную повесть о Наталье Медведевой — фотокоре на первой чеченской войне и добровольной заложнице Басаева в Буденновске. Но Ахмедова бывала в Дагестане, и не только в пору начавшихся терактов, но гораздо раньше, в дни детства.

Теперь она вспоминает, как жила в Томске в деревянном доме в окружении бабушек, одна из которых вышивала портреты Сталина, другая с больными ногами танцевала цыганочку, а третья, случись что, брала внучку на колени и обнимала. И вот из этого сказочного сибирского дома отец отправил Марину на другой край страны, к совсем другой бабушке — в дагестанское село, чтобы выучила его родной язык. Другая бабушка совсем не говорила по-русски, у нее было одиннадцать детей и без счета внуков. С Мариной успевал заниматься только дед, он работал на почте, говорил с ней о Боге и, когда у городской внучки в первый же день украли туфельки, купил ей галоши. Марина провела в селе «два мучительных месяца» и не выучила язык отца.

Начало книги о девочке Хадиже из дагестанского села грустнее, чем финал. Ведь чем закончится — ясно из названия, а вот с чего началось, как мог жить человек, выбравший такую смерть, — волнует.

ЭЛЕКТРОНИК В СТРАНЕ ГОР

Достаточно ощутимый медийный шум вокруг другой недавней книги о Дагестане — «Салам тебе, Далгат!» Алисы Ганиевой — поддерживали в том числе возмущенные соотечественники автора: зачем выносит сор из избы? Между тем книга совершила своего рода прорыв информационной блокады, создав в российском обществе запрос на современную национальную литературу. Произошел ребрендинг республики: из области уроков литературы и журналистских сводок она переместилась в область пяти чувств и эмоциональных привязанностей читателя.

Мне кажется, достижение Ахмедовой не в том, что она объяснила, откуда берутся смертницы, а в том, что после ее романа это становится еще более непонятно. У человеческого сердца нет ничего общего с войной и смертью, оно тянется к жизни и любви, и эту тягу роман дает почувствовать. Мы вживаемся в мир Хадижи через ее язык, в котором Ахмедова доходчиво передала чуткость и прямодушие естественного человека.

Единственное, о чем я жалею, — что я не родилась в маленьком городе N. Если бы я родилась в этом маленьком городе, я была бы счастлива. Друзья надо мной всегда смеются, когда я говорю, что мечтаю быть официанткой. А я не шучу

Заново ощущая вкус простых образов, яркость несмешанных цветов, силу невыдуманных чувств, научаясь вслед за героиней говорить просто и емко о таких сложных вещах, как смерть родителей, любовь, горечь страстей, мы забываем, что перед нами — смертница, персонаж криминальной хроники, и видим, что исконный Дагестан не противоречив, а прекрасен. До самых корней своих вечных гор, которые, как узнала Хадижа, «внутри живые».

Это было три года назад, мы с подругой приехали в Нелидово делать репортаж о местных свадьбах. Один сюжет был о свадьбе в российской глубинке, другой — о свадьбе в Гудермесе, в Чечне. Я смотрела на все эти свадебные торжества как-то отстраненно. Хотя я ведь тоже женщина, и была очень красивая невеста в воздушном розовом платье, я смотрела на нее и пинала себя мысленно в зад, и говорила: «Марина, ну почему ты ей не завидуешь?»

Я искренне хотела ей завидовать. Потому что она была в розовом платье, а я — никогда.

Тогда я сказала подруге, что единственное, о чем я жалею, — что я не родилась в маленьком городе N. Если бы я родилась в этом маленьком городе, я была бы счастлива. Друзья надо мной всегда смеются, когда я говорю, что мечтаю быть официанткой. А я не шучу.

И по моему опыту общения с чабанами… Я когда туда ехала, то представляла: буду сидеть на какой-нибудь зеленой горе в окружении блеющих овечек — райская картинка… Надо мной будут светильниками свешиваться большие звезды. Мы будем сидеть у пылающего костра с чабанами и вести философские беседы. Они так много времени проводят в уединении, что способны вести со мной философские беседы.

Но когда я туда приехала, все оказалось немного иначе. Потому что возле костра со мной никто сидеть не собирался, они спали в шалаше и приглашали меня туда. А у меня была московская дурная идея спать под звездами… И с ними невозможно было говорить. Во-первых, потому что они плохо говорят по-русски. И потом, оказалось, что… Вот меня всегда упрекают, что в интервью я задаю очень простые вопросы. Однако оказалось, что эти мои простые вопросы для них сложные, они вообще не понимали, о чем я.

Мы там стояли, и я видела, как из окна высовывались эти люди, боевики. Я всегда пытаюсь поставить себя на место других людей, и я представляла, как им сейчас может быть страшно

Я там провела некоторое время, пытаясь… Я не пыталась жить их жизнью, но — природа захватывает. И вот я оглядывалась по сторонам и понимала, что так было тысячу лет назад, две тысячи лет, и я тут совсем ненадолго. И когда ты привыкаешь к этой картинке — все очень красиво, но глазу цепляться уже не за что, тогда ты… Ты вообще ничего не хочешь. Это было странно: я не хотела своего мобильного телефона, не хотела своего ноутбука, сидела и слушала, и мне казалось, что я тоже начинаю, как они, работать не разумом, а душой.

Потом я с ними много говорила и поняла, что по сравнению с нами они действительно философы. Я поняла, насколько они счастливее меня. Беда в том, что я не могу быть такой счастливой, потому что для этого нужно родиться в городе N, не выезжать за его пределы и довольствоваться тем, что у тебя есть.

КАК СОЗДАЮТСЯ НОВЫЕ СУЩНОСТИ

Интервью у реальных прототипов смертницы Хадижи Ахмедова брала не раз. Не у шахидок — это по понятным причинам невозможно, а у женщин, готовых взорвать себя ради войны, погубившей их мужей и братьев.

Написать книгу о смертнице Ахмедову побудили не эти разговоры, а репортаж «Понять дракона», за который она в марте этого года получила престижную журналистскую премию «Искра».

Репортаж, изобличающий неразрешимость конфликта в Дагестане, оказался пророческим. Вскоре после публикации произошел теракт в московском аэропорту Домодедово, и на сотрудников «Русского репортера» обрушились вопросы: откуда вы знали? Дело, конечно, не в мистике, наоборот: точное реалистическое исследование пороховой бочки Дагестана не позволяет спокойно уснуть. Но в Москве предпочитают притворяться, что спят.

Равнодушные в метро — излюбленный образ Ахмедовой, который, впрочем, могут принять на свой счет не только москвичи. Жить мимо войны, смиряться с неизбежной гибелью близких приучились в самом Дагестане.

М. А.: Меня вдохновила спецоперация в Махачкале. На спецоперациях я была и раньше, но эта стала для меня особенной, потому что потом я контактировала с трупами. Совершенно случайно ко мне подошел мужчина, и оказалось, что он может провести меня через оцепление как медэксперта.

Мы там стояли, и я видела, как из окна высовывались эти люди, боевики. Я всегда пытаюсь поставить себя на место других людей, и я представляла, как им сейчас может быть страшно. Они, конечно, говорят, что умирают героями — шахидами, но они все равно люди, им же должно быть страшно.

А потом привели мать одного из боевиков — а они молодые, им по 18-20 лет… И я недоумеваю: почему система такова, почему не стремятся сохранить жизнь? Вот если представить: ребенок родился! Во-первых, зачатие, потом его носишь, потом он растет, растет — это же чудо для матери, и как это можно взять и похерить? Для меня это странно. Это нелогично и нерационально!

И вот пришла его мама, просила его выйти… Он ей сказал: «Мама, уходи, не унижайся перед ними». А она говорила: «Ой, ты мамин, душа мамина…» Она, конечно, так хотела, чтобы он вышел. Но он не вышел бы, это было понятно.

Трупы выгрузили, завезли в морг и оставили меня с ними. Поскольку я же «медэксперт»! И я общалась с этими трупами, ну то есть как… Я на них смотрела… Я видела трупы раньше, энергия смерти меня пугает и одновременно привлекает…

Я подошла к спецназовцам и говорю: «Знаете, очень есть хочется, вы скажите, долго вы их будете убивать, может, я успею перекусить?» Они мне сказали, что, может, еще часа два минимум они их будут убивать… И я пошла в соседний двор, там кафе работало, заказала форель, очень вкусная рыба была, дико вкусная, и я съела эту форель… Просто я не понимаю, почему я не должна была ее есть, если я хотела есть? Но эта форель — она мне вышла боком, потому что когда я в репортаже написала о том, что там убивали и я ела под звуки минометного огня… Там еще были люди, которые ели. Я хотя бы думала о том, что рядом со мной смерть, а они вообще не думали! И где-то неподалеку свадьба была.

Я же не могла сказать: одни убивают, другие едят рыбу. Я сказала: я ела рыбу. Потому что я такая же часть этого общества.

Потом я поехала с трупами в морг, и там уже стояли родственники и ждали, когда эти трупы привезут. И я вот там… Для меня не обязательно что-то видеть и слышать — для меня важны моменты, когда я буду что-то чувствовать. Потому что я знаю, что текст тогда получится. И я почувствовала ужасную безысходность.

Потому что представить, что ты родитель, и это твой ребенок, и ты знаешь, что сейчас его будут убивать... И он еще жив. Когда он умер — ты ничего не можешь изменить! А вот сейчас — да, он живой, и как это — ты должен быть там, ты должен кусаться, брыкаться, пускать пену изо рта, драть на всех волосы, бросаться на дуло автомата, ну не знаю что — это же твой ребенок! А они уже приехали в морг. Это не значит, что они их не любили или любили меньше. Просто это такая система, она тебе дает почувствовать безысходность и безнадежность, и ты знаешь: что бы ты ни сделал, они все равно будут убиты. И вот это было ужасно.

И вообще должно быть ужасно для всех…

Трупы выгрузили, завезли в морг и оставили меня с ними. Поскольку я же «медэксперт»! И я общалась с этими трупами, ну то есть как… Я на них смотрела… Я видела трупы раньше, энергия смерти меня пугает и одновременно привлекает… И я не могла понять: это мужчины, это женщины… Безусловно, я видела, кто из них мужчина и кто женщина, но от них исходила такая энергия, нечеловеческая уже. Я не знала, кто это. Передо мной лежали какие-то новые сущности, и это было для меня… не познавательно — а особенно.

Особенно, да.

А репортаж… Что касается «Понять дракона», я была в какой-то степени довольна отзывами читателей, потому что меня вдруг стали спрашивать в фейсбуке: а что, это правда? Ну люди не знали правды, и здорово, что я рассказала им эту правду.

Не так, что там вот живут боевики, они воюют с силовиками, каждый день убивают столько-то и столько-то. Я показала, что за каждым трупом стоит жизнь и мир, и у них тоже есть мамы, которые их родили, и для них это их дети.

Меня всегда ругают, что в основном я общаюсь с боевиками, или с родственниками боевиков, или с женами и сестрами убитых боевиков. Я как-то больше на той стороне, но не потому, что хорошо отношусь к боевикам, нет. Просто я плохо отношусь к военным. Я против войны. Меня потрясают мужчины, которые могут пойти контрактниками. Может, потому что я женщина, может, потому что я пацифист.

Но если ты убил человека — как жить?

РАЗНЫЕ ЦЕЛИ

В моем идеалистическом читательском воображении все авторы книг о войне на Кавказе представляют сообщество. Что-то вроде антивоенного отряда. Но когда я третий раз по ходу беседы упоминаю дневник Полины Жеребцовой — девочки из Грозного, запечатлевшей в своих тетрадях первую и вторую чеченские войны, — Ахмедова находит нужным возразить.

М. А.: Знаете, я вообще не понимаю, как мы связаны с Полиной Жеребцовой. Я просто очень мечтаю и надеюсь, что я написала что-то из области литературы. Во всяком случае я на это очень сильно рассчитываю, может, я не права…

Это же не мои воспоминания. Полина Жеребцова, с творчеством которой я не знакома, писала о себе, а моя героиня вымышленная, просто я собрала все, чему была свидетелем. Я преследовала совершенно иные цели, нежели те, кто писал дневники на основе собственных воспоминаний. Творчество для меня, безусловно, стоит на первом месте. Я хочу заявить о себе не как человек, пишущий о Кавказе, а как автор.

Да, то, что в прессе и на телевидении из писателей делают «экспертов по Кавказу», говорит не об их общественной миссии, а о том, что у нас не хотят провести настоящую экспертизу ситуации. Очевидца и жертву войны Жеребцову не стоит сравнивать с репортером и писателем Ахмедовой. А сравнить хочется — ради той самой морали, выше которой искусство, ради возможности творчества на Земле.

Творчество — оно ведь откуда берется? — раздумываю я про себя, слушая возражения собеседницы. Из дистанции, из того, что она сама говорит: «У меня вот так близко никто никого не убивал, кроме животных. Всегда между мной и моментом чьей-то смерти было определенное расстояние, я смотрела на это с расстояния». Ну а Жеребцова рассказывает о своем ранении под обстрелом грозненского рынка в 1999 году так: «Смерть и я — … нет ничего, что могло стать между нами и закрыть собой». Ахмедова признается, что ее с детства волнует тема концлагерей, и «это были самые мои острые и болезненные ощущения из детства— когда я читала какой-то дневник — я не помню, я читала какую-то такую коричневую книжку, мне было девять лет, кажется, я читала книжку воспоминаний узников концлагерей, по-моему, это была девочка…» Ну а Полина в девять лет делает первые серьезные записи в своем дневнике, после того как под обстрелом больницы, в самом начале кампании, погибает ее дед.

Между книгами Ахмедовой и Жеребцовой есть рифмы: вещие сны, мистические видения или вот чудеса исламской веры — пышка со святой надписью в романе «Хадижа», благоухание от тела убитой во время молитвы женщины в дневнике.

Но именно потому, что у Полины не было возможности творчества, творческой дистанции по отношению к войне, подобные образы читаются в ее записях иначе.

Хотя и Марина, правда, видела вещие сны. Например, дракона накануне теракта в Домодедове.

ПОТЕРЯВШИМ СМЫСЛ ЖИЗНИ ПОСВЯЩАЕТСЯ

Валерия Пустовая: А вот Полина Жеребцова посвятила свой дневник о чеченской войне правителям современной России…

М. А.: Да мне плевать на правителей на самом деле.

В. П.: Что, совсем бесполезняк?..

М. А.: Знаете, я была недавно под Сасовом, работала сельским почтальоном, мы разносили пенсии, это были совершенно заброшенные деревни, там по четыре человека, мы в день прошли 25 километров при минус 35. Мы шли по каким-то ужасно узким тропкам, постоянно проваливаясь в снег, чтобы принести очень маленькую пенсию людям, ну, там, например, потерявшим смысл жизни в пятьдесят лет. Они лежали на диване, их грели кошки, какие-нибудь пьяницы, у них не было денег на дрова, им нечего было есть. И если кого-то из них разбивал инсульт, то его приходилось тащить на тулупе через снег по выгоревшему лесу.

Я спрашиваю почтальона: «А почему дорогу не чистят?» — «Это к администрации». — «Так администрации деньги выделяются, чтоб дорогу чистить». Правительство выделило деньги на расчистку дороги. Мне кажется, даже если Владимир Владимирович захочет всех осчастливить или скажет: «Давайте чистить дороги в деревнях!» — никто не пойдет. И поэтому гораздо важнее сказать людям…

Не сказать, а показать — как инсульт разбивает, как опускается глазное яблоко, уголок рта, как это некрасиво, как текут слюни из уголка рта, как тяжело тащить этого человека, как холодно, как мерзнут пальцы, как этот человек говорит, как плачет или, может, не плачет, как-то сделать, чтобы человек себя положил вот в этот тулуп и мысленно сам проехал по этому лесу… И тогда он поймет, дорогу чистить надо.

То, что в прессе и на телевидении из писателей делают «экспертов по Кавказу», говорит не об их общественной миссии, а о том, что у нас не хотят провести настоящую экспертизу ситуации

Хотя он не пойдет чистить дорогу, я знаю, никогда в жизни не пойдет. Но по крайней мере у него в голове будет какой-то маленький червяк сидеть и каждый раз, как он увидит непочищенную дорогу, он будет говорить: да, надо было дорогу почистить.

Я не уверена, что те люди, которые выходили на протестные митинги, расписывались в неравнодушии. Я гораздо более цинично к этому подхожу, и за это меня постоянно гнобят мои друзья. Я была почти на всех митингах. Но я не считаю, что… Какой там посыл основной — нас обманули, у нас украли наши голоса? Никто же не говорит, что деревня умирает, что с бездомными животными поступают адски, бесчеловечно, никто не говорит, что на Кавказе каждый день похищают людей, сдирают им ногти, засовывают им в попу бутылки… Да, сейчас в Казани насиловали бутылками из-под шампанского. Так на Кавказе это делают каждый день и гораздо более садистским способом. Никто же не говорил об этом. Все эти люди, у которых в общем-то нормальная жизнь, многие из которых обзавелись квартирой, машиной и вполне способны после митинга пойти погреться в «Шоколадницу», они же не говорили, что они десять лет жили в этой России и были вполне себе приличными потребителями. Они же не думали, что только Москва так живет, а остальные нет.

Поэтому для меня в этом во всем знаете что есть? Сейчас ужасное скажу, блин, мне даже страшно это говорить, меня будут ненавидеть все мои друзья… Ну, в общем, офисный планктон ищет смысл жизни.

Ну как, например, у всех: танго, танцы, что-нибудь духовное типа буддизма, каббалы, йоги… И теперь вот это. Это тоже смысл жизни. Потому что с утра до вечера сидеть в офисе очень скучно, жизнь проходит, а ты никуда себя не вложил, ни во что великое, да.

НИЗАЛЬЩИЦА СТРАДАНИЙ

Ахмедова просит не писать, что она военный корреспондент. Говорит, молодые люди начинают слишком серьезно ее воспринимать и приглашают только на военные фильмы. Она вообще старается откреститься от роли «эксперта по Кавказу» и запросто может, признавшись в любви к герою Ремарка из романа о концлагере, переключиться на рассказ о том, как кошка оцарапала ей сумку «дольче-габбана».

После двух повестей о чеченской войне («Женский чеченский дневник», «Дом слепых») и романа о Дагестане Ахмедова собирается издать книгу, не связанную ни с войной, ни с Кавказом. Ее четвертая книга будет называться «Шедевр» и рассказывать «психологически-мистическую» историю о низальщице бус.

М. А.: У героини мало инструментов для того, чтобы создать шедевр. Можно быть ювелиром и создать шедевр, но если ты низальщица бус — что ты создашь? Это же только бусы на нитке. Что в них нужно вложить, чтобы создать шедевр?

Это чувство, процесс, выплеск — оно само по себе такое мощное, что оно не должно проходить просто так. И ради того, что страдания были на земле и еще будут, шедевры должны существовать

В какой-то момент мы вместе с ней задумались, зачем вообще надо быть увековеченным? И когда я думала, зачем создавать что-то, что назовут шедевром, и вообще зачем — моя баба Нюра умерла, и от нее ничего не осталось, и от тебя не останется, особенно когда ты сидишь в горах и там все такое вечное, а ты никто, хотя я «никем» себя не ощущаю… И я думала о концлагере. И поняла, что все великое и творчество существуют потому, что страдания были. Не важно, может, не с тобой…

Это чувство, процесс, выплеск — оно само по себе такое мощное, что оно не должно проходить просто так. И ради того, что страдания были на земле и еще будут, шедевры должны существовать.

Например, когда я приезжала в Чечню и видела родителей, которые себя называли мертвецами, потому что их детей… Ну, например, им с пальцев содрали кожу, как с банана, и отрезали скальп, когда они были еще живы, и когда их откапывали в еще свежих ямах, они имели такое причудливо изогнутое положение тела и такое выражение глаз, что родители просто умирали на месте, но при этом оставались живы. Я считала нужным — хотя я потом со многими такими историями ничего не сделала — я считала нужным хотя бы их зафиксировать.

И когда я вижу что-то прекрасное — не важно, произведение искусства или произведение природы, — во мне просыпается память прошлых поколений человечества, которые страдали. Когда я это вижу, я хочу помнить о них, о тех, кого я не знаю и не вспомню по именам, не знаю, какими они были и где они были, но я знаю, что они были. Когда я вижу что-то красивое, я вспоминаю, что они были.

Ну вот так я все это связываю с бусами.

Ахмедова (Колюбакина) Марина Анатольевна – поэт, переводчик, публицист. Родилась в январе 1952 года на Урале в семье русских инженеров. Детство и юность прошли на Украине. Стихи начала писать в шестилетнем возрасте.Училась на филологическом факультете Челябинского Государственного педагогического института. В 1977 году закончила Литературный институт им. Горького в Москве. С 1980 года работает в Союзе писателей Дагестана (заместитель председателя Правления). Ответственный редактор ежемесячной газеты «Литературный Дагестан» и учредитель издательства «Дагестанский писатель».Редактор детского журнала «Соколёнок».
Член Союза писателей СССР. Автор поэтических сборников: «Отчий свет» (Москва, «Современник»,1982 г.), «Високосный век», «Осень столетья» (Махачкала, «Дагкнигоиздат», 1984 г., 1986 г.), «Твой образ» (Москва, «Молодая гвардия», 1987 г.), «Равноденствие» (Махачкала, «Дагкнигоиздат», 1992 г.), «Ностальгия» (Москва, Фонд им. И. Сытина, Фонд Расула Гамзатова, 1996 г.), «Кавказская тетрадь» (Махачкала, «Юпитер», 2004 г.), «Долгое эхо» (Махачкала, «Дагестанский писатель», 2005 г.), «Древо жизни», «И здесь, в долине Дагестана» (Махачкала, Дагкнигоиздат, 2007 г., 2012 г.), "Стихи.ру(Для поэтов нет плохих времён)" (Махачкала, "Дагестанский писатель", 2015 г.), Антология дагестанской поэзии. Переводы.(Махачкала, "Дагестанский писатель", 2015 г.)"Из всех родников". Антология современной поэзии.Переводы. (Москва, 2016 г.),"Русское поле"(Махачкала, "Дагестанский писатель", 2016 г.), "Волшебный сундучок"(Махачкала, издательство "Лотос", 2017 г.).
Автор переводов стихов и поэм народных поэтов Дагестана Расула Гамзатова, Фазу Алиевой, Сулеймана Стальского, Ахмедхана Абу-Бакара, Юсупа Хаппалаева, Магомеда Гамидова, Магомеда Ахмедова, многих других дагестанских авторов, а также украинских, турецких, болгарских, чеченских, латышских, итальянских, румынских, американских и азербайджанских поэтов.
Народный поэт Дагестана. Заслуженный работник культуры России и Дагестана. Лауреат премии Ленинского комсомола Дагестана (1983 г.), Государственной литературной премии Республики Дагестан имени Расула Гамзатова (2005 г.), премии еженедельника "Литературная Россия" (2009 г.). Победитель международного конкурса поэзии «Парнас – премия Анджело ла Веккья» в Италии в номинации «Парнас интернациональный» (2015 г.). Лауреат Всероссийской литературной премии за лучший художественный перевод «Словес связующая нить» за 2015 год, Международной премии "Белые журавли России" в номинации "Лучший литературный перевод" (2016 г.). Лауреат Государственной премии Республики Дагестан в области литературы (2017 г.). Лауреат сайта "Российский писатель" за 2017 г. Лауреат премии Союза писателей России "Слово-2018". Член Общественной палаты Республики Дагестан первого состава.

Https://www.facebook.com/akhmedovamarina
https://www.facebook.com/ahmedova52
https://www.facebook.com/poesiadagestana/

Марина Ахмедова – автор книг «Женский чеченский дневник», «Дом слепых», спецкор общественно-политического еженедельника «Русский репортер», филолог, лингвист. Занимается социальными репортажами, часто работает в горячих точках на Северном Кавказе. Книга «Дневник смертницы. Хадижа» вошла в лонг-лист премии «Национальный бестселлер 2012».

Марина, только что завершила работу Вильнюсская международная книжная выставка: как получилось, что Россию на ней именно ты представляла?
- Литовское издательство «Методика» перевело мою книжку на литовский язык, она появилась в продаже за недели две до самой выставки. Говорят, продажи были хорошими. Но пригласили меня не поэтому. Мы еще в начале зимы договорились с издательством, что я приеду на выставку. А почему именно я, не знаю. Наверное, так совпало.

- Ок, а когда поступило предложение о переводе «Дневника смертницы» и связано ли это как-то с твоей премиальной историей, которая, похоже, после передачи на «Эксперт-ТВ» , так или иначе слухами обрастает? Многие говорят, ты ради гранта книгу писала – тема больно «выигрышная»: терроризм…
- Ну, если бы они начали переводить книжку сразу после того, как вышла передача на «Эксперт-ТВ», они бы, вряд ли, успели издать ее к выставке. Книга совершенно не маленькая. И еще я сомневаюсь в том, что кто-то в Литве смотрел нашу передачу на «Эксперте», у нашего канала узкая аудитория. А какими слухами премиальная история обрастает после передачи, я не знаю.

Книга «Дневник смертницы. Хадижа» это неспешный рассказ девочки о жизни в одном из горных сёл Дагестана, где героиня с детства учится различать гнев и милость Аллаха, который постоянно ставит её перед выбором - белое или чёрное? Прототипом героини послужили реальные девушки, причастные к бандподполью на Северном Кавказе. «Частный корреспондент» публикует отрывок из книги, любезно предоставленный издательством.

Для меня эта история вполне ясна и без слухов – никаких премий я не получу. Во время эфира я убедила себя и Костю Мильчина в том, что для меня важно их получить. Но на самом деле, я не принимаю премиальные дела так близко к сердцу. В «Русском Репортере» у меня скоро очерк выходит о «нормальном человеке» – это другое дело. Сумела ли я передать суть этого человека и то, что его окружает? Я хочу сказать, для меня важно, чтобы не было разрыва между моими ощущениями, тем, что я видела, и написанным текстом. Ну, а про гранты – я уже много раз слышала от разных людей, что я специально книгу писала. Да, я писала ее специально. Это было бы очень хорошо, если бы мне дали грант, потому что те истории, которые я собрала в книге, как-то дошли бы до сознания общественности. Только люди, которые кричат «Хватит кормить Кавказ!», вряд ли найдут время и желание для прочтения этой книги, потому что чтение – это всегда трудозатратно. А жаль. Там все, что нужно для того чтобы представить жизнь в Дагестане, ни разу в нем не побывав. От грантов не отказываюсь. Дайте мне их. Очень хочу. Я только не уверена, как там в грантах осуществляется контроль над потраченными средствами. Мне вчера кошка сумку обоссала. Мне сумка нужна. Интересно, я смогла бы потратить часть гранта на сумку, ты не знаешь?

- Ты что-то сделала своей кошке? Обидела ее?
- В общем-то, да. Сначала я сказала ей, что ее не люблю, потом привела домой – Яйцо Семеновну, рыжего котенка, которому уже нашла добрые руки. Я много ездила по регионам в феврале, и, наконец, уехала в Литву, оставив свою кошку с Яйцом. Она уже тогда затаила. Но вчера пришел в гости один мой товарищ, она ему жаловалась, он долго гладил ее пяткой, она, наверное, перевозбудилась и… нассала мне на сумку.

- Вернемся к книгам и премиям. На погоны ты уже точно заработала – два лонг-листа: Нос, Нацбест – на плечи хрупкие не давит? Хрупкие-хрупкие, не мотай головой!
- Хрупкие – это, конечно, приятно, но неправда же… Я думаю, что лонг-лист – это никакие не погоны. Тебя кто-то номинирует по доброте душевной, но ты не проходишь в шорт-лист. Не быть в лонг-листе вообще – это лучше, чем не попасть в шорт-лист. В первом случае будет ясно, что рядом с тобой не оказалось доброго человека, входящего в состав номинаторов. А во втором – что твоя книжка никакая. Хотя я так не буду думать, когда моя книга не окажется в шорт-листе. В ее замечательности я объективно убеждена.

- Странно, ты считаешь, будто номинаторы – сплошь «добрые люди» (добрые для своих ), выдвигающие тексты на премии исключительно по этой причине… по некой «личной причине». Ок, думаю, это не так, и потому не комментирую. Едем дальше: тебя приглашали российские издатели и на ММКВЯ, и на Non-Fiction – везде твои выступления, что называется, собрали толпу. А как в Литве?
- Ну, вообще, про войну и смертниц на Non-Fiction никто не хотел слушать. Рядом со мной стояла Наталья Рубанова из «АСТ», два ведущих, моя подруга Оксана Юшко и коллеги из «РР» Ольга Цыбульская и Таня Филимонова. Было как-то странно рассказывать о смертницах людям, которых я хорошо знаю, и уже давно им все уши прожужжала на разные темы. Таня громко хлопала в ладоши после каждого моего слова, и от этого я чувствовала себя только жальче. И тут Наташа Рубанова спросила, а правда ли я работала психологом в ночном клубе для мальчиков-стриптизеров. Народ потек ко мне, услышав слово «стриптиз». Я сразу припомнила, как жила в борделе. Слово «проститутки» добавило мне аудитории. Ну, тогда я окончательно разоткровенничалась, сказала, что еще работала продавщицей в магазине секс-игрушек и, вообще, пишу книжки ради денег. Все были счастливы и довольны, только Оксана сверлила меня взглядом, она знала, что я глумлюсь. Но я могу только сказать, что какими были вопросы, такие и я давала ответы. Честно, мне странно. Долгое время после терактов я боялась заходить в метро. Боялась за себя и своих близких, именно потому, что, работая на Кавказе, я своими глазами видела, как много там людей, желавших бы взорваться где-нибудь в людном месте в Москве. Я говорила с ними, и я знала, почему они хотели бы это сделать. И по логике, когда ты знаешь, почему, кто и зачем, тебе легче предотвратить. Я написала «почему, кто и зачем», но разве моя вина в том, что в городе, где практически каждый год происходят теракты, и понятно, что это еще не конец, хотят говорить только о сексе? Ради бога. Я могу и о нем рассказать.

В Литве все было по-другому. На презентацию книги на самой выставке собрался целый зал. Многие из пришедших уже читали книгу. И они задавали конкретные вопросы – о Северном Кавказе, о моей работе в «Русском Репортере», о терроризме и обо мне самой. О том, как приходит вдохновение, как я, например, запоминаю такое количество деталей, которые потом описываю в книгах.

- И как ты их запоминаешь?
- Как все – не запоминаю. Они откладываются в подсознании, и в нужный момент выныривают из него.

- Ну а чем формат западных книжных выставок от российского отличается? Тебе что ближе?
- Когда я зашла в выставочный комплекс в Вильнюсе, мне показалось, что это книжное мероприятие ничем не отличается от Non-Fiction. Те же толкающиеся толпы. Люди с полными пакетами книг. Ко мне, не успела я дойти до своего столика, подошла женщина с маленькой светловолосой девочкой, и сказала ей: «Это – Марина Ахмедова». Я все-таки автор молодой, к такому вниманию не привыкший, не справилась с собой, заерзала, нашла шоколадную конфету и дала девочке. Мне самой хотелось отблагодарить их за внимание.

- Судя по отзывам литовской прессы, у тебя большой успех . Многочисленные интервью, рецензии… Встретили как «звезду». Хочешь убедить, будто все само собой произошло и у тебя даже литагента нет?
- Почему же? Мною занимается международное литературное агентство Elkost. Конкретно Елена Костюкович и Юлия Добровольская. А встретили, правда, очень хорошо. Но я подумала, что это – судьба писателя, и каждого автора встретили бы так же.

Другой материал на ту же тему появился в журнале «Русский репортер». В статье «Сто часов в аду» рассказывается история похищенного в Ингушетии чеченца Зелимхана Четигова. Его случай также наполнен страшными подробностями пыток и также уникален – как и Ислам Умарпашаев, этот герой остался жив.

Директор издательства Кристина Василиаускайте при первой встрече окинула меня критическим взглядом, и сразу повезла к визажисту. Я потом ночью плохо спала, мне снились ужасы про то, как плохо я выгляжу, что мне прямо с трапа срочно требуется грим. Когда на следующий день была фотосессия для женского журнала, я смиренно принимала все, что они делали – накладные ресницы, с которыми я с трудом открывала глаза, высокие каблуки и платформу, в каких могут ходить только самоубийцы, и тонкие шелковые платья, хотя было дико холодно. Съемочная группа тоже сначала носилась со мной, как с торбой. Потом я убедила их этого не делать. Все мои друзья и близкие – такие же, как они. Моя младшая сестра работает стилистом в глянцевых журналах. Я очень ее люблю, и по отношению ко всем стилистам у меня комплекс старшей сестры. Все мои друзья – фотографы, и я знаю, как обидно им бывает, когда герой начинает «говнить» (мы это между собой так называем). И я сама такой же журналист, как все те, кто брал у меня интервью. Единственное, что меня отличает от них, это то, что я написала книжку. Три книжки. Сейчас дописываю четвертую. И сразу буду писать пятую.

Как ты призналась недавно товарищу Быкову на «Коммерсант FM», называться твой новый роман будет «Шедевр»: забавно было слушать, как менялся тон ведущего передачи – от иронично-высокомерного в самом начале до нормального человеческого в конце: таки «положила» ты поэта и гражданина. Но речь не о нем: про книгу репортажей вот просочилось… ты на самом деле собираешься включить в нее материалы о своей работе в борделе и стрип-клубе? Ты как туда попала вообще – в бордель-то?
- Да нет же, Быков был прекрасен. Он мне не очень понравился, когда в первый раз брал у меня интервью, это было летом, и тогда я была в сильной печали, связанной с делами личными. А он, наверное, просто «считал» мое настроение, и как я ему, так и он мне. А второй эфир с ним мне понравился. Быков – хороший гражданин. И, да, я назвала новую книгу «Шедевр». Отличное название. Но это не о моей работе, а о моей героине. Она пытается любить. А я пытаюсь понять, что такое любовь. Я заметила, что долгое время могла любить людей только через жалость. Кстати, я рассказала в Литве ужасную историю про синюю тетю, которую описываю в своей повести «Петька». В общем, был у меня друг Петька. Нам было по семь лет. И однажды мы нашли мертвую птицу. Своровали у Петькиной мамы шкатулку и торжественно похоронили птицу в ней. Нам понравилось хоронить. Мы ловили всяких насекомых, убивали их, и потом, обливаясь слезами, хоронили. Если б ты знала, до какой боли я их любила тогда. Скоро у Петьки в палисаднике выросло целое кладбище. Потом у меня умерла бабушка, и я решила похоронить Петьку. Замотала его в простыню, поставила на грудь включенный светильник, отбивала над ним крышками от кастрюль траурный марш и плакала. За этим нас застала тетя Галя и отхлестала обоих полотенцем. И еще разрушила наше кладбище. И вот однажды стоим мы с Петькой у магазина и едим булку. Идет тетя Галя… взяла она нас за руки и куда-то повела. Завела в дом, а там посередине комнаты стоит гроб, в нем – молодая женщина с синей кожей. Мы с Петькой стояли рядом с гробом и крошили в него булку. А потом как-то ночью я проснулась… мне показалось, будто рядом со мной стоит синяя тетя . Это был настоящий ужас, такой реальный, почти осязаемый. И я начала пугать Петьку. Синяя тетя стала Петькиным кошмаром. Странно. Мне никогда не снятся трупы, которые я вижу во время работы. Но от этой синей тети я долгое время не знала, куда деваться. Эту историю я рассказала в Литве, и читатели на меня смотрели с ужасом и восхищением. А один режиссер вечером на встрече с мэром Вильнюса сказал – вот как надо аудиторию держать, а то я весь вечер своим гостям про поэзию рассказывал. Это хорошо, потому как я уже к концу истории начинала чувствовать себя неловко. И все равно эта история – про любовь. Хочу понять, какая она в чистом виде – без жалости, эгоизма и других примесей. Ну, к примеру (уже давно избитому), как только человек нас бросает, мы его любить перестаем. И сто раз было сказано и в литературе, и в кино, и в книгах по психологии, что любовь – когда ты рад, что тот, кого любишь, счастлив и без тебя. Только на практике это сложно… ну или невозможно. Моя героиня проходит через эту практику во всех подробностях. Но любовь только к мужчине мне неинтересна. А, может быть, в любви к ребенку, дереву, животным есть общее зерно? И любая любовь может стать безусловной, как любовь матери к ребенку? Я знаю, что уже много на эту тему сказано, но я хочу без чтения чужих слов, дойти до понимания сама – почему Бог есть любовь, а любовь есть Бог? Почему? Так я пишу свои репортажи. Просто сижу и наблюдаю. Копаюсь в своих героях. Слушаю, смотрю. И обязательно надо начать чувствовать и любить, чтобы репортаж получился.

А книга репортажей выйдет, если «АСТ» будет в ней сильно заинтересовано. Сейчас идут переговоры пресс-службы «Эксперта» с «АСТ». Но меня это мало волнует. Мои репортажи написаны и уже вышли в «Русском репортере». Меня вообще волнует только то, что я пишу в настоящий момент.

В бордель же я попала просто. Моя подруга из Питера, фотограф Юля Лисняк каким-то чудом проникла в бордель, и чтобы уговорить проституток позвать туда и меня, подсунула им мою статью о детском доме. Девушки мне сразу доверились, пустили к себе, и я там прожила несколько дней. И я могу тебе сказать, что сейчас мне очень смешно, когда какие-нибудь седые или лысые дяденьки снимают кино о борделе, ни разу там не побывав. И снова получается про Соню Мармеладову, трудную женскую долю, непонятую душу. Сейчас, когда женщина может найти себе работу наравне с мужчиной, надо по-другому отвечать на вопрос – почему они идут в проститутки? Люди в Москве вообще как-то далеки от того, что они делают. Депутаты далеки от народа, законы для которого пишут. Серьезно, их надо всех отправить пожить в глубинку, а до этого не позволять заседать в Думе. Меня в последнее время раздражает (хотя мой косметолог просит меня не употреблять этого слова), когда я вижу, как люди возятся у себя в голове. Придумывают себе что-то о народе, о проститутках, и никогда ни с теми, ни с другими не пересекаются. Я тоже живу у себя в голове, но предпринимаю попытки вылезти оттуда и увидеть реальный мир, а не тот, который я себе придумала. Особенно болезненно ощущаю это проживание у себя в голове, когда бываю в глубинке и общаюсь с простыми людьми, у которых разум не одержал верха над сердцем и душой. Они ими и работают – душой и сердцем. А в городе – мозгом. И я очень хочу больше созерцать и чувствовать, чем изучать, читать и понимать.

А скажи-ка: ты – вот ты, да – зачем пишешь? Это кому нужно? Молодые мало читают, у «взрослых» – кризис среднего, старики чего-то иного хотят… наверное.
- Я пишу потому, что я хочу писать. Мне это необходимо, и мне это нравится. И сам процесс – тоже необходим. Если ставить вопрос, для кого пишу… Ну, я как-то вообще об этом не задумываюсь. Для кого и зачем – это вопросы из разных плоскостей. Любой писатель хочет, чтобы его читали. Но это потом, когда книга уже написана. И тогда я еще и денег хочу… и чем больше, тем лучше. И если у всех кризис, а кто-то мало читает, значит, надо написать такую книгу, которую будут читать все. Я не говорю, что я способна это сделать. Но были ведь писатели, которые могли.

- Пиши, что делать с тобой, не убивать же… Кстати, если что , ты бы какую смерть «законнектила»? Ну, если бы выбирать пришлось?..
- Я бы хотела, чтобы рядом со мной был человек и держал меня за руку и говорил, что я не одна. Я так сделала летом, когда пастухи в горах резали барана. Я ничем не могла ему помочь, его бы все равно зарезали. Поэтому я его обняла, пастух провел ножом по его горлу… потекла кровь, баран хрипел, стараясь соединить края раны, по его телу проходили ужасные судороги, сердце билось. А я, пока билось его сердце, продолжала обнимать, и говорила ему в ухо отрезанной головы, что он не один, и я сейчас с ним. А сердце билось и билось… Я засекла время – оно билось семь минут. Я бы, конечно, не хотела, чтобы мне перерезали горло. Это крайне неприятно, и, наверное, дико больно, страшно и некрасиво. Но я думаю, что смерть не выбирают. Поэтому главное – чтобы за руку кто-то держал.

- Умирать вовсе не обязательно, Марина. Во всяком случае, сегодня. Ну а рука – да вот же она.

С Мариной Ахмедовой беседовала Энн Леннон

Марина Ахмедова – прозаик, журналист, заместитель главного редактора журнала «Русский Репортер». Автор книг «Женский чеченский дневник» и «Уроки украинского», романов «Дом слепых», «Дневник смертницы. Хадижа» (шорт-лист премии «Русский Букер»), «Шедевр»,...

• 1 октября 2015, 13:00

Жанр: ,

«Пляски бесов» – мистический роман, рассказывающий о жизни западноукраинского села, обитатели которого верят в существование ведьм и бесов. Ведьма – старая Леська – одиноко живет на окраине села. Стоит ей войти в церковь, как сельчане бегут из нее. Они верят, что Леська может навести порчу, ворует у коров молоко, носит под мышкой вороньи яйца и водится с нечистью и бесами. Село ждет не дождется, когда сгинет со свету старая ведьма…

Однако главная война идет в человеческой душе. Сам ли человек делает выбор или его судьба предопределена? И нужно ли, как в древние времена, приносить жертву ради благополучия многих или же, напротив, пролитая кровь жертвы повлечет за собой реки...

• 7 февраля 2015, 13:48

Жанр: ,

«Первый репортаж с главной площади Украины – майдана Незалежности – я написала в начале года. Тогда я еще и предположить не могла, что на юго-востоке начнется война и я буду совершать регулярные поездки в обстреливаемый Донецк, знакомиться с людьми, выслушивать и записывать десятки историй о великом геройстве и великом предательстве. И что в конце концов я буду держать в руках книгу, в текстах которой некоторые люди еще живы, а в реальности – уже мертвы. Убиты.

А для тех, кто всего этого не слышал и не видел, пусть этот сборник станет документальным и материальным свидетельством того, что все это происходит здесь и сейчас. И все это, к сожалению, – наша реальность».

• 13 мая 2014, 00:43

Жанр: ,

«Крокодил» – страшная, потрясающая, необходимая неосведомленной молодежи как предостережение, противоядие, как антидот. Хватка у Марины журналистская – она окунулась с головой в этот изолированный от нормальной жизни мир, который существует рядом с нами и который мы почти и не замечаем. Прожила в самом логове в роли соглядатая и вынесла из этого дна свое ужасное и несколько холодноватое повествование. Марина Ахмедова рассказывает не о молодых западных интеллектуалах, балующихся кокаином в ослепительно чистых сортирах современных офисов московского Сити. Она добыла полулегальным образом рассказ с самого дна, с такого дна жизни, который самому Алексею Максимовичу не снился. Она рассказывает про тех, кто сидит на «крокодиле», с которого «слезть» нельзя, потому что разрушения, которые он производит в организме, чудовищны и необратимы, и попадают в эти «крокодильи лапы», как правило, не дети «из приличных семей», а те самые, из подворотни, – самые уязвимые, лишенные нормальной семьи, любящих родителей, выпавшие из социума и не нужные ни обществу, ни самим себе.

«Караул! – кричит Марина Ахмедова. – Помогите! Спасите!» Кричит иначе, чем написали бы люди моего поколения. Нет, пожалуй, она вообще не кричит – она довольно холодно сообщает о происходящем, потому что, постояв в этом гнилом углу жизни, знает, что этих людей спасти нельзя.

Людмила...

• 17 декабря 2013, 18:06

Жанр: ,

«Дневник смертницы. Хадижа» – неспешный рассказ девочки о жизни в одном из горных сел Дагестана, где героиня с детства учится различать гнев и милость Аллаха, который постоянно ставит ее перед выбором – белое или черное?

Повзрослев, Хадижа покинет село и окунется в страсти города, где тебя принимают по одежке, где многое продается и покупается. Город, в котором идет война между боевиками и силовиками, постоянно предлагает ей выбор, но маскируя белое под черное, и наоборот. Что она выберет? Хадижа и сама не знает ответа на этот вопрос и лишь к концу понимает, что вся ее жизнь – череда выборов и каждый сделанный выбор определяет следующий.

Прототипом героини послужили реальные девушки, причастные к бандподполью на Северном...

• 14 ноября 2013, 04:53

Жанр:

Жанр: ,

В город приходит хаос. Жители бегут из него, пока хаос не захлестнул их и не стер с лица земли так же, как стирает дома, в которых они жили. Город пустеет… И хорошо, если ты видишь и знаешь, в каком направлении из него бежать. Но что делать горстке слепых, забытых посреди хаоса? Они спускаются в подвал дома, в котором жили в мирное время дружной коммуной… Казалось бы, они должны погибнуть в считанные дни, ведь даже зрячему сложно уцелеть в центре разыгрывающейся свистопляски – на город и днем и ночью сыплются боевые снаряды. Но слепые их не видят. Они не видят, во что хаос превратил их город. Они мастерят радио и каждый день оказываются на одной волне с теми, кто сбрасывает на них снаряды. С замиранием сердца ждут – перелет или недолет? Город молчит, опустевший, и им кажется, они – единственные живые существа в...