Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою, Многих людей города посетил и обычаи видел, Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь 5 Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных. Все же при этом не спас он товарищей, как ни старался. Собственным сами себя святотатством они погубили: Съели, безумцы, коров Гелиоса Гиперионида. Дня возвращенья домой навсегда их за это лишил он. 10 Муза! Об этом и нам расскажи, начав с чего хочешь. Все остальные в то время, избегнув погибели близкой, Были уж дома, равно и войны избежавши и моря. Только его, по жене и отчизне болевшего сердцем, Нимфа-царица Калипсо, богиня в богинях, держала 15 В гроте глубоком, желая, чтоб сделался ей он супругом. Но протекали года, и уж год наступил, когда было Сыну Лаэрта богами назначено в дом свой вернуться. Также, однако, и там, на Итаке, не мог избежать он Многих трудов, хоть и был меж друзей. Сострадания полны 20 Были все боги к нему. Лишь один Посейдон непрерывно Гнал Одиссея, покамест своей он земли не достигнул. Был Посейдон в это время в далекой стране эфиопов, Крайние части земли на обоих концах населявших: Где Гиперион заходит и где он поутру восходит. 25 Там принимал он от них гекатомбы быков и баранов, Там наслаждался он, сидя на пиршестве. Все ж остальные Боги в чертогах Кронида-отца находилися в сборе. С речью ко всем им родитель мужей и богов обратился; На сердце, в памяти был у владыки Эгист безукорный, 30 Жизни Агамемнонидом лишенный, преславным Орестом. Помня о нем, обратился к бессмертным Кронид со словами: "Странно, как люди охотно во всем обвиняют бессмертных! Зло происходит от нас, утверждают они, но не сами ль Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством? 35 Так и Эгист, - не судьбе ль вопреки он супругу Атрида Взял себе в жены, его умертвив при возврате в отчизну? Гибель грозящую знал он: ему наказали мы строго, Зоркого аргоубийцу Гермеса послав, чтоб не смел он Ни самого убивать, ни жену его брать себе в жены. 40 Месть за Атрида придет от Ореста, когда, возмужавши, Он пожелает вступить во владенье своею страною. Так говорил ему, блага желая, Гермес; но не смог он Сердца его убедить. И за это Эгист поплатился". Зевсу сказала тогда совоокая дева Афина: 45 "О наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший! Правду сказал ты, - вполне заслужил он подобную гибель. Так да погибнет и всякий, кто дело такое свершил бы! Но разрывается сердце мое за царя Одиссея: Терпит, бессчастный, он беды, от милых вдали, на объятом 50 Волнами острове, в месте, где пуп обретается моря. Остров, поросший лесами; на нем обитает богиня, Дочь кознодея Атланта, которому ведомы бездны Моря всего и который надзор за столбами имеет: Между землею и небом стоят они, их раздвигая. 55 Скорбью объятого, держит несчастного дочерь Атланта, Мягкой и вкрадчивой речью все время его обольщая, Чтобы забыл о своей он Итаке. Но, страстно желая Видеть хоть дым восходящий родимой земли, помышляет Только о смерти одной Одиссей. Неужели не тронет 60 Милого сердца тебе, Олимпиец, судьба его злая? Он ли не чествовал в жертвах тебя на равнине троянской Близ кораблей аргивян? Так на что же ты, Зевс, негодуешь?" Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион: "Что за слова у тебя из ограды зубов излетели! 65 Как это смог бы забыть о божественном я Одиссее, Так выдающемся мыслью меж смертных, с такою охотой Жертвы богам приносящем, владыкам широкого неба? Но Посейдон-земледержец к нему не имеющим меры Гневом пылает за то, что циклоп Полифем богоравный 70 Глаза лишен им, - циклоп, чья сила меж прочих циклопов Самой великой была; родился он от нимфы Фоосы, Дочери Форкина, стража немолчно шумящего моря, В связь с Посейдоном-владыкой вступившей в пещере глубокой, С этой поры колебатель земли Посейдон Одиссея 75 Не убивает, но прочь отгоняет от милой отчизны. Что же, подумаем все мы, кто здесь на Олимпе сегодня, Как бы домой возвратиться ему. Посейдон же отбросит Гнев свой: не сможет один он со всеми бессмертными спорить И против воли всеобщей богов поступать самовластно". 80 Зевсу сказала тогда совоокая дева Афина: "О наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший! Если угодно теперь всеблаженным богам, чтоб вернуться Мог Одиссей многоумный в отчизну, прикажем Гермесу Аргоубийце, решений твоих исполнителю, к нимфе 85 В косах, красиво сплетенных, на остров Огигию тотчас Мчаться и ей передать непреклонное наше решенье, Чтобы на родину был возвращен Одиссей многостойкий. Я же в Итаку отправлюсь, чтоб там Одиссееву сыну Бодрости больше внушить и вложить ему мужество в сердце, 90 Чтоб, на собрание длинноволосых ахейцев созвавши, Всех женихов он изгнал, убивающих в доме без счета Кучей ходящих овец и рогатых быков тихоходных. После того я пошлю его в Спарту и Пилос песчаный, Чтобы разведал о милом отце и его возвращеньи, 95 Также чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава". Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы, Амвросиальные, всюду ее с дуновеньями ветра И над землей беспредельной носившие и над водою. В руки взяла боевое копье, изостренное медью, 100 Тяжкое, крепкое; им избивала Афина героев, Гнев на себя навлекавших богини могучеотцовной. Ринулась бурно богиня с высоких вершин олимпийских, Стала в итакской стране у двора Одиссеева дома Перед порогом ворот, с копьем своим острым в ладони, 105 Образ приняв чужестранца, тафосцев властителя Мента. Там женихов горделивых застала. Они перед дверью Душу себе услаждали, с усердием в кости играя, Сидя на шкурах быков, самими же ими убитых. В зале же вестники вместе с проворными слугами дома 110 Эти - вино наливали в кратеры, мешая с водою, Те, - ноздреватою губкой обмывши столы, выдвигали Их на средину и клали на них в изобилии мясо. Первым из всех Телемах боговидный заметил богиню. Сердцем печалуясь милым, он молча сидел с женихами. 115 И представлялось ему, как явился родитель могучий, Как разогнал бы он всех женихов по домам, захватил бы Власть свою снова и стал бы владений своих господином. В мыслях таких, с женихами сидя, он увидел Афину. Быстро направился к двери, душою стыдясь, что так долго 120 Странник у входа стоять принужден; и, поспешно приблизясь, Взял он за правую руку пришельца, копье его принял, Голос повысил и с речью крылатой к нему обратился: "Радуйся, странник! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж, Пищей насытившись, ты нам расскажешь, чего тебе нужно". 125 Так он сказал и пошел. А за ним и Паллада Афина. После того как вошли они в дом Одиссеев высокий, Гостя копье он к высокой колонне понес и поставил В копьехранилище гладкое, где еще много стояло Копий других Одиссея, могучего духом в несчастьях. 130 После богиню подвел он к прекрасноузорному креслу, Тканью застлав, усадил, а под ноги придвинул скамейку. Рядом и сам поместился на стуле резном, в отдаленьи От женихов, чтобы гость, по соседству с надменными сидя, Не получил отвращенья к еде, отягченный их шумом, 135 Также, чтоб в тайне его расспросить об отце отдаленном. Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою В тазе серебряном был перед ними поставлен служанкой Для умывания; после расставила стол она гладкий. Хлеб положила перед ними почтенная ключница, много 140 Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов. Кравчий поставил пред ними на блюдах, подняв их высоко, Разного мяса и кубки близ них поместил золотые; Вестник же к ним подходил то и дело, вина подливая. Шумно вошли со двора женихи горделивые в залу 145 И по порядку расселись на креслах и стульях; с водою Вестники к ним подошли, и они себе руки умыли. Доверху хлеба в корзины прислужницы им положили, Мальчики влили напиток в кратеры до самого края. Руки немедленно к пище готовой они протянули. 150 После того как желанье питья и еды утолили, Новым желаньем зажглися сердца женихов: захотелось Музыки, плясок - услады прекраснейшей всякого пира. Фемию вестник кифару прекрасную передал в руки: Пред женихами ему приходилося петь поневоле. 155 Фемий кифару поднял и начал прекрасную песню. И обратился тогда Телемах к совоокой Афине, К ней наклонясь головой, чтоб никто посторонний не слышал: "Ты не рассердишься, гость дорогой мой, на то, что скажу я? Только одно на уме вот у этих - кифара да песни. 160 Немудрено: расточают они здесь чужие богатства Мужа, чьи белые кости, изгнившие где-нибудь, дождик Мочит на суше иль в море свирепые волны качают. Если б увидели, что на Итаку он снова вернулся, Все пожелали бы лучше иметь попроворнее ноги, 165 Чем богатеть, и одежду и золото здесь накопляя. Злою судьбой он, однако, погублен, и нет никакого Нам утешенья, хотя кое-кто из людей утверждает: Он еще будет. Но нет! Уж погиб его день возвращенья! Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая: 170 Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом? И на каком корабле ты приехал, какою дорогой К нам тебя в гости везли корабельщики? Кто они сами? Ведь не пешком же сюда, полагаю я, к нам ты добрался. Так же и это скажи откровенно, чтоб знал хорошо я: 175 В первый ли раз ты сюда приезжаешь иль давним отцовским Гостем ты был? Приезжало немало в минувшие годы В дом наш гостей, ибо много с людьми мой общался родитель". Так отвечала ему совоокая дева Афина: "Я на вопросы твои с откровенностью полной отвечу: 180 Имя мне - Мент; мой отец - Анхиал многоумный, и этим Рад я всегда похвалиться; а сам я владыка тафосцев Веслолюбивых, приехал в своем корабле со своими; По винно-чермному морю плыву к чужеземцам за медью В город далекий Темесу, а еду с блестящим железом. 185 Свой же корабль я поставил под склоном лесистым Нейона В пристани Ретре, далеко от города, около поля. С гордостью я заявляю, что мы с Одиссеем друг другу Давние гости. Когда посетишь ты героя Лаэрта, Можешь об этом спросить старика. Говорят, уж не ходит 190 Больше он в город, но, беды терпя, обитает далеко В поле со старой служанкой, которая кормит и поит Старца, когда, по холмам виноградника день пробродивши, Старые члены свои истомив, возвращается в дом он. К вам я теперь: говорили, что он уже дома, отец твой. 195 Видно, однако же, боги ему возвратиться мешают. Но не погиб на земле Одиссей богоравный, поверь мне. Где-нибудь в море широком, на острове волнообъятом, Он задержался живой и томится под властью свирепых, Диких людей и не может уйти, как ни рвется душою. 200 Но предсказать я берусь - и какое об этом имеют Мнение боги и как, полагаю я, все совершится, Хоть я совсем не пророк и по птицам гадать не умею. Будет недолго еще он с отчизною милой в разлуке, Если бы даже его хоть железные цепи держали. 205 В хитростях опытен он и придумает, как воротиться. Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая: Подлинно ль вижу в тебе пред собой Одиссеева сына? Страшно ты с ним головой и глазами прекрасными сходен. Часто в минувшее время встречались мы с ним до того, как 210 В Трою походом отправился он, куда и другие Лучшие из аргивян на судах крутобоких поплыли. После ж ни я с Одиссеем, ни он не встречался со мною". Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев: "Я на вопрос твой, о гость наш, отвечу вполне откровенно: 215 Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю. Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился? Счастлив я был бы, когда бы родителем мне приходился Муж, во владеньях своих до старости мирно доживший. Но - между всеми людьми земнородными самый несчастный 220 Он мне отец, раз уж это узнать от меня пожелал ты". Снова сказала ему совоокая дева Афина: "Видно, угодно бессмертным, чтоб не был без славы в грядущем Род твой, когда вот такого, как ты, родила Пенелопа. Ты ж мне теперь расскажи, ничего от меня не скрывая: 225 Что за обед здесь? Какое собранье? Зачем тебе это? Свадьба ли здесь или пир? Ведь не в складчину ж он происходит. Кажется только, что гости твои необузданно в доме Вашем бесчинствуют. Стыд бы почувствовал всякий разумный Муж, заглянувший сюда, поведенье их гнусное видя". 230 Снова тогда Телемах рассудительный гостю ответил: "Раз ты, о гость мой, спросил и узнать пожелал, то узнай же: Некогда полон богатства был дом этот, был уважаем Всеми в то время, когда еще здесь тот муж находился. Нынче ж иное решенье враждебные приняли боги, 235 Сделав его между всеми мужами невидимым глазу. Менее стал бы о нем сокрушаться я, если б он умер, Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб он Или, окончив войну, на руках у друзей бы скончался. Был бы насыпан над ним всеахейцами холм погребальный, 240 Сыну б великую славу на все времена он оставил. Ныне же Гарпии взяли бесславно его, и ушел он, Всеми забытый, безвестный, и сыну оставил на долю Только печаль и рыданья. Но я не об нем лишь едином Плачу; другое мне горе жестокое боги послали: 245 Первые люди по власти, что здесь острова населяют Зам, и Дулихий, и Закинф, покрытый густыми лесами, И каменистую нашу Итаку, - стремятся упорно Мать принудить мою к браку и грабят имущество наше. Мать же и в брак ненавистный не хочет вступить и не может 250 Их притязаньям конец положить, а они разоряют Дом мой пирами и скоро меня самого уничтожат". В негодованьи ему отвечала Паллада Афина: "Горе! Я вижу теперь, как тебе Одиссей отдаленный Нужен, чтоб руки свои наложил на бесстыдных пришельцев. 255 Если б теперь, воротившись, он встал перед дверью домовой С парою копий в руке, со щитом своим крепким и в шлеме, Как я впервые увидел героя в то время, когда он В доме у нас на пиру веселился, за чашею сидя, К нам из Эфиры прибывши от Ила, Мермерова сына: 260 Также и там побывал Одиссей на судне своем быстром; Яда, смертельного людям, искал он, чтоб мог им намазать Медные стрелы свои. Однако же Ил отказался Дать ему яду: стыдился душою богов он бессмертных. Мой же отец ему дал, потому что любил его страшно. 265 Пред женихами когда бы в таком появился он виде, Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны! Это, однако же, в лоне богов всемогущих сокрыто, Он за себя отомстит ли иль нет, возвратившись обратно В дом свой родной. А теперь я тебе предложил бы подумать, 270 Как поступить, чтобы всех женихов удалить из чертога. Слушай меня и к тому, что скажу, отнесись со вниманьем: Завтра, граждан ахейских созвав на собранье, открыто Все расскажи им, и боги тебе пусть свидетели будут. После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися; 275 Мать же твоя, если дух ее снова замужества хочет, Пусть возвратится к отцу многосильному, в дом свой родимый; Пусть снаряжает он свадьбу, приданое давши большое, Сколько его получить полагается дочери милой. Что ж до тебя, - мой разумный совет ты, быть может, исполнишь: 280 Лучший корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправься И об отце поразведай исчезнувшем; верно, из смертных Кто-либо сможет о нем сообщить иль Молва тебе скажет Зевсова - больше всего она людям известий приносит. В Пилосе раньше узнаешь, что скажет божественный Нестор, 285 К русому после того Менелаю отправишься в Спарту; Прибыл домой он последним из всех меднолатных ахейцев. Если услышишь, что жив твой отец, что домой он вернется, Год дожидайся его, терпеливо снося притесненья; Если ж услышишь, что мертв он, что нет его больше на свете, 290 То, возвратившись обратно в отцовскую милую землю, В честь его холм ты насыплешь могильный, как следует справишь Чин похоронный по нем и в замужество мать свою выдашь. После того как ты все это сделаешь, все это кончишь, В сердце своем и в уме хорошенько обдумай, какими 295 Средствами всех женихов в чертогах твоих изничтожить, Хитростью или открыто. Ребячьими жить пустяками Время прошло для тебя, не таков уже ныне твой возраст. Иль неизвестно тебе, что с божественным было Орестом, Славу какую он добыл, расправясь с коварным Эгистом, 300 Отцеубийцей, отца его славного жизни лишившим? Вижу я, друг дорогой мой, что ты и велик и прекрасен, Ты не слабее его, ты в потомстве прославишься также; Но уж давно мне пора возвратиться на быстрый корабль мой: Спутники ждут и наверно в душе возмущаются мною. 305 Ты ж о себе позаботься и то, что сказал я, обдумай". Снова тогда Телемах рассудительный гостю ответил: "Право же, гость мой, со мной говоришь ты с такою любовью, Словно отец; никогда я твоих не забуду советов. Но подожди, хоть и очень, как вижу, в дорогу спешишь ты. 310 Вымойся раньше у нас, услади себе милое сердце. С радостным духом потом унесешь на корабль ты подарок Ценный, прекрасный, который тебе поднесу я на память, Как меж гостей и хозяев бывает, приятных друг другу". Так отвечала ему совоокая дева Афина: 315 "Нет, не задерживай нынче меня, тороплюсь я в дорогу. Дар же, что милое сердце тебя побуждает вручить мне, Я, возвращаясь обратно, приму и домой с ним уеду, Дар получив дорогой и таким же тебя отдаривши". Молвила и отошла совоокая дева Афина, 320 Как быстрокрылая птица, порхнула в окно. Охватила Сила его и отвага. И больше еще он, чем прежде, Вспомнил отца дорогого. И, в сердце своем поразмыслив, В трепет душою пришел, познав, что беседовал с богом. Тотчас назад к женихам направился муж богоравный. 325 Пел перед ними певец знаменитый, они же сидели, Слушая молча. Он пел о возврате печальном из Трои Рати ахейцев, ниспосланном им Палладой Афиной. В верхнем покое своем вдохновенное слышала пенье Старца Икария дочь, Пенелопа разумная. Тотчас 330 Сверху спустилась она высокою лестницей дома, Но не одна; с ней вместе спустились и двое служанок. В залу войдя к женихам, Пенелопа, богиня средь женщин, Стала вблизи косяка ведущей в столовую двери, Щеки закрывши себе покрывалом блестящим, а рядом 335 С нею, с обеих сторон, усердные стали служанки. Плача, певцу вдохновенному так Пенелопа сказала: "Фемий, ты знаешь так много других восхищающих душу Песен, какими певцы восславляют богов и героев. Спой же из них, пред собранием сидя, одну. И в молчаньи 340 Гости ей будут внимать за вином. Но прерви начатую Песню печальную; скорбью она наполняет в груди мне Милое сердце. На долю мне выпало злейшее горе. Мужа такого лишась, не могу я забыть о погибшем, Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Аргос". 345 Матери так возразил рассудительный сын Одиссеев: "Мать моя, что ты мешаешь певцу в удовольствие наше То воспевать, чем в душе он горит? Не певец в том виновен, Зевс тут виновен, который трудящимся тягостно людям Каждому в душу влагает, что хочет. Нельзя раздражаться, 350 Раз воспевать пожелал он удел злополучный данайцев. Больше всего восхищаются люди обычно такою Песнью, которая им представляется самою новой. Дух и сердце себе укроти и заставь себя слушать. Не одному Одиссею домой не пришлось воротиться, 355 Множество также других не вернулось домой из-под Трои. Лучше вернись-ка к себе и займися своими делами Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб служанки немедля за дело Также взялись. Говорить же - не женское дело, а дело Мужа, всех больше - мое; у себя я один повелитель". 360 Так он сказал. Изумившись, обратно пошла Пенелопа. Сына разумное слово глубоко ей в душу проникло. Наверх поднявшись к себе со служанками, плакала долго Об Одиссее она, о супруге любимом, покуда Сладостным сном не покрыла ей веки богиня Афина. 365 А женихи в это время шумели в тенистом чертоге; Сильно им всем захотелось на ложе возлечь с Пенелопой. С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился: "О женихи Пенелопы, надменные, гордые люди! Будем теперь пировать, наслаждаться. Шуметь перестаньте! 370 Так ведь приятно и сладко внимать песнопеньям прекрасным Мужа такого, как этот, - по пению равного богу! Завтра же утром сойдемся на площадь, откроем собранье, Там я открыто пред целым народом скажу, чтобы тотчас Дом мой очистили вы. А с пирами устройтесь иначе: 375 Средства свои проедайте на них, чередуясь домами. Если ж находите вы, что для вас и приятней и лучше У одного человека богатство губить безвозмездно, Жрите! А я воззову за поддержкой к богам вечносущим. Может быть, делу возмездия даст совершиться Кронион: 380 Все вы погибнете здесь же, и пени за это не будет!" Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы, Смелым словам удивлялись, которые вдруг услыхали. Тотчас к нему Антиной обратился, рожденный Евпейтом: "Сами, наверное, боги тебя, Телемах, обучают 385 Так беззастенчиво хвастать и так разговаривать нагло. Зевс нас избави, чтоб стал ты в объятой волнами Итаке Нашим царем, по рожденью уж право имея на это!" И, возражая ему, Телемах рассудительный молвил: "Ты на меня не сердись, Антиной, но скажу тебе вот что: 390 Если бы это мне Зевс даровал, я конечно бы принял. Или, по-твоему, нет ничего уже хуже, чем это? Царствовать - дело совсем не плохое; скопляются скоро В доме царевом богатства, и сам он в чести у народа. Но между знатных ахейцев в объятой волнами Итаке 395 Множество есть и других, молодых или старых, которым Власть бы могла перейти, раз царя Одиссея не стало. Но у себя я один останусь хозяином дома, Как и рабов, для меня Одиссеем царем приведенных!" Начал тогда говорить Евримах, рожденный Полибом: 400 "О Телемах, это в лоне богов всемогущих сокрыто, Кто из ахейцев царем на Итаке окажется нашей. Все же, что здесь, то твое, и в дому своем сам ты хозяин. Вряд ли найдется, пока обитаема будет Итака, Кто-нибудь, кто бы дерзнул на твое посягнуть достоянье. 405 Но я желал бы узнать, мой милейший, о нынешнем госте: Кто этот гость и откуда? Отечеством землю какую Славится Какого он рода и племени? Где он родился? С вестью ль к тебе о возврате отца твоего он явился Или по собственной нужде приехал сюда, на Итаку? 410 Сразу исчезнув, не ждал он, чтоб здесь познакомиться с нами. На худородного он человека лицом не походит". И, отвечая ему, Телемах рассудительный молвил: "На возвращенье отца, Евримах, я надежд не имею. Я ни вестям уж не верю, откуда-нибудь приходящим, 415 Ни прорицаньям внимать не желаю, к которым, сзывая Разных гедателей в дом, без конца моя мать прибегает. Путник же этот мне гость по отцу, он из Тафоса родом, Мент, называет себя Энхиала разумного сыном С гордостью, сам же владыка он веслолюбивых тафосцев". 420 Так говорил Телемах, хоть и знал, что беседовал с богом. Те же, занявшись опять усладительным пеньем и пляской, Тешились ими и ждали, покамест приблизится вечер. Тешились так, веселились. И вечер надвинулся черный. Встали тогда и пошли по домам, чтоб покою предаться. 425 Сын же царя Одиссея прекрасным двором в свой высокий Двинулся спальный покой, кругом хорошо защищенный. Думая в сердце о многом, туда он для сна отправлялся. С факелом в каждой руке впереди его шла Евриклея, Дочь домовитая Опа, рожденного от Пенсенора. 430 Куплей когда-то Лаэрт достояньем своим ее сделал Юным подросточком, двадцать быков за нее заплативши, И наравне с домовитой женой почитал ее в доме, Но, чтоб жену не гневить, постели своей не делил с ней. Шла она с факелом в каждой руке. Из невольниц любила 435 Всех она больше его и с детства его воспитала. Двери открыл Телемах у искусно построенной спальни, Сел на постель и, мягкий хитон через голову снявши, Этот хитон свой старухе услужливой на руки кинул. Та встряхнула хитон, по складкам искусно сложила 440 И на колок близ точеной постели повесила. После Вышла старуха тихонько из спальни, серебряной ручкой Дверь за собой притворила, засов ремнем притянувши. Ночь напролет на постели, покрывшись овчиною мягкой, Он размышлял о дороге, в которую зван был Афиной.
ДОРОГА ДОМОЙ
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен, Многих людей города посетил и обычаи видел, Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь Жизни своей и возврате в отчизну сопутников: сами Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы, - Съевши быков Гелиоса, над нами ходившего бога, - День возврата у них он похитил... Это Гомер. Это великий слепой провидец Гомер. Он описал свою судь-бу, он вывел себя на божественную сцену под именем Кассандры, но даже это не помогло людям: они не слушали Кассандру, сколько бы она ни пре-дупреждала их, они не слышали и Гомера. Уже в античное время его творе-ния объявлялись сказками... Гомеры и Кассандры не правы. Не правы просто потому, что не нужны людям. Даже если их устами вещает Истина, какое это имеет отношение к человеку, который не настроен ни слушать, ни искать истину?! Какое мне дело до истины, когда мне до нее нет дела? Другое дело, когда я сам захотел ее постичь! Вот тогда я переверну весь мир, но своего добьюсь! Вот, к при-меру, Наука. Как только она поставила себе цель овладеть истиной, так тут же и перевернула его, этот наш бедный мир!.. Но почему мир перевернут, а Истины все нет? Может быть, Наука ищет не Истину, а то, что понимает под Истиной? Может быть, ученые знают, что искать, изначально и изначально ошибаются, поскольку Истина скрыта под какой-то личиной? А под личиной с именем Истина скрывается нечто иное? Охотится ли Наука за Истиной? Или же у ученых хватает и других целей? Способны ли люди вообще искать Истину? Когда Кассандра предупреждает троянцев о грядущих бедах, она вещает истину. Но люди отмахиваются от нее. Гомер говорит: это рок, судьба бедной предсказательницы - не быть услышанной. О ком он говорит? О Кассандре? Или о предсказателе вообще? Есть ли примеры того, что люди услышали кого-то из прорицателей? Наверное, есть, но я их не знаю. Зато я знаю, что с нашим миром что-то не так. Мы точно заплутались, и жизнь наша стано-вится все страшнее... Не предрекал ли этого кто-нибудь из провидцев? Не предрекал ли этого Гомер? Я не любитель суеверий, и меня мало привлекают раскладывание карт и астрологические прогнозы. Я, скорее, человек научного склада ума, психо-лог, но готовый поглядеть на вещи философски. Нет ли в самой природеДорога домой
Человека чего-то такого, что обрекает его на определенные виды ошибок? И нельзя ли, глубоко заглянув в нашу природу, разглядеть не только этот прирожденный вывих, но и то, как он, накапливаясь, влияет на судьбу всей Земли и Человечества? Что для этого надо? Надо заглянуть в человеческую душу, поставленную в такие условия, когда осыпается шелуха и видно на-стоящее. Надо подсмотреть за настоящим человеком на изломе его жизни. Кто такой этот многострадальный Одиссей, имя которого римляне про-износили как Улисс? Великий хитрец. Но хитрость - это основная черта Разума. Разум - плут, говорили мне старые русские мазыки ", о которых я уже рассказывал и еще расскажу. Это значит, что в Одиссее Гомер вывел Человека как такового - как Человека Разумного. Но если говорить о приро-де ошибки, губящей наш мир, то лучше будет сказать, что Улисс - это не Человек Разумный, а Человеческий Разум. И «человеческий» здесь и есть ошибка в чистом виде, потому что Разум един по своей сути во всей Вселен-ной, но отличается в зависимости от условий существования, поскольку он есть орудие выживания в мире. Разум обеспечивает выживание в мире, но если он начинает губить свой мир, значит, он не справляется со своей задачей, значит, в нем есть что-то, что губит жизнь, а не сохраняет ее. Это что-то добавлено к основе или сущ-ности Разума. И в нашем случае оно добавлено именно как то, что наложилось на Разум как Человечность. Человек - это то, что очень гордится собой, а не ищет Истину и не учится на своих ошибках... Гордое имя Человек - это и есть личина, скрывающая какую-то ложь. Ее обязательно надо приподнять. Как приподнять маску, как заставить человека показать свое естество? Гомер бросает Одиссея в многолетнюю битву за возвращение к себе. «Одис-сея» не зря завершает «Илиаду». Она - ее венец. Люди склонны считать «Илиаду» основным произведением Гомера, а «Одиссею» очень часто рас-сматривают лишь как своеобразный довесок, дополнение к основному труду. Думаю, это неверное понимание Гомера. «Илиада» была написана ради «Одис-сеи». Она лишь подготовка к ней. Без нее не понять главное. А главное в том, что, отдав жизнь на то, чтобы захватывать чужое, чтобы гоняться за чужими целями, человек должен однажды обернуться к самому себе. А обернувшись, он уже не в силах не возвращаться к себе. Песнь об Одиссее - это величайшее сказание о Начавшем самопознание и задав-шем первый главный вопрос: откуда я? Где мой дом? Что я сделал, в чем провинился перед Богами, что они забросили меня в эти неведомые миры и отняли память?...гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы, съевши быков Гелиоса... Люди гибнут за жратву, платя за нее Разумом! Расплачиваясь способно-стью думать! Это основная мысль всей песни: жрать или думать! Я не буду 1 Мазыки - о мазыках см. с. 789 - Ред.
Дорога домой
Сейчас гадать, что символически могут означать эти быки Гелиоса. Ясно, что они как-то связаны с Солнечной энергией, и мысль может довести меня вплоть до Чернобыля. Но это фантазии, а вот выбор: разум или сытая безза-ботная жизнь, - это в природе человека. И это святотатство! Почему Гомер использует это слово? Он ведь еще целиком в народном видении мира, ведь это еще восьмой век до нашей эры. Народ видел этот выбор как святотат-ственный, значит, нам предназначено служить Богам своим разумом, своей разумностью, тем, что мы всегда делаем предпочтение Разуму перед жрат-вой!.. Но если зачин песни говорит об этом преступлении, то главной песней всей «Одиссеи» становится десятая - песня о богине-чародейке Цирцее - дочери Гелиоса и Персы. Цирцея, или Кирка в другом произношении, счи-тается страшнейшей из Богинь, с кем столкнулся Улисс, потому что она превращает людей в свиней! А что, если она лишь срывала с них человечес-кие личины? Но если рассматривать путешествие Одиссея как философский рассказ о природе человека, то надо вспомнить, как он попадает на остров Эи, где жила Кирка. Это существенно. В своем бесконечном путешествии, преследу-емый гневом Посейдона, поклявшегося не пустить Одиссея домой, он сна-чала оказывается на острове Эола. Это очень странное место:Остров плавучий его неприступною медной стеною Весь обнесен; берега ж подымаются гладким утесом... Вряд ли такое место возможно в нашем мире. Плавучий остров за метал-лической стеной... Попасть туда можно было лишь по особым заслугам, так сказать, по решению Богов. И Одиссей был одним из немногих, кому это довелось. Поэтому все, что там происходило, очень значимо и не может быть случайным, даже если сами простодушные спутники Одиссея и приняли это за обычное гостеприимство. Но Эол определенно дал какой-то важнейший урок Одиссею. И я хочу сделать это уроком для себя, хочу научиться видеть значимое вроде бы в самых обычных событиях или книгах.Месяц Эол угощал нас радушно и с жадностью слушал Повесть о Трое, о битвах аргивян, о их возвращенье; Все любопытный заставил меня рассказать по порядку... Эол заставил Одиссея заново пережить, пересмотреть и расставить по какому-то неведомому мне порядку все, что было под Троей. Одиссей может как угодно оценивать самого Эола, например, как любопытного или изны-вающего от скуки. Но мне нет дела до Эола, точнее, считая его Великим учителем, я не вправе оценивать его личные побуждения, кроме одного: он определенно учит меня чему-то. И для этого он заставляет меня просмотреть всю мою жизнь и найти в ней какой-то порядок. Какой? Пока я не знаю. Но я знаю, что это должен быть тот порядок, который позволит понять следую-щее испытание.
Дорога домой
Но напоследок, когда обратился я, в путь изготовясь, С просьбой к нему отпустить нас, на то согласясь благосклонно, Дал он мне сшитый из кожи быка девятигодового Мех с заключенными в нем буреносными ветрами; был он Их господином, по воле Крониона Дия, и всех их Мог возбуждать иль обуздывать, как приходило желанье. Бог Эол заключил в мешок всё неблагоприятное, что могло помешать человеку в путешествии к себе, оставив лишь Зефир, который мог бы при-вести Одиссея домой... Но на десятые сутки этого приятного путешествия Одиссей заснул, а его спутники, словно демоны снов, позавидовали ему и развязали мешок Эола... Жадность и похоть! Когда бешеные ветры приносят их снова к дому Эола, тот в удивлении и гневе восклицает:Ты ль, Одиссей? Не зловредный ли демон к тебе прикоснулся? Что может ответить на это Улисс? Ответ его тоже значим: Сон роковой и безумие спутников мне приключили бедствие злое... Не спи, человече, и будь очень внимателен к тем, кого выбираешь в спутники себе. Научись избавляться от них сам, если не хочешь, чтобы они погибли по твоей вине. Одиссею не суждено было привести ни одного из своих спутников к себе домой, мы это знаем. И это означает лишь то, что в путешествии самопознания ты одинок, как одиноки только Боги. В это мес-то, которое есть ты, нельзя привести другого, как нельзя и подарить само-познание. Не спи и не тащи с собой неготовых к самопознанию людей, которые еще не сделали своего выбора... Но как бы там ни было, теперь начинается настоящее путешествие Одис-сея. Покинутый Богами, он мечется по бурному океану жизни, утратив не только путь, но и направление. Жизнь же несет ему одни поражения. Вот в таком состоянии волны загоняют его на остров Цирцеи. Что там? А там уготовано людям то самое испытание, о котором говорилось в зачине.Вышла немедля она и, блестящую дверь растворивши, В дом пригласила вступить их; забыв осторожность, вступили Все; Еврилох лишь один назади, усомнившись, остался. Чином гостей посадивши на кресла и стулья, Цирцея Смесь из сыра и меду с ячменной мукой и с прамнейским Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья В чашу, чтоб память у них об отчизне пропала; когда же Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту Всех; очутился там каждый с щетинистой кожей, с свиною Мордой и хрюком свиным, не утратив однако рассудка.Дорога домой
Плачущих всех заперла их в закуте волшебница, бросив Им желудей, и свидины, и буковых диких орехов В пищу, к которой так лакомы свиньи, любящие рылом Землю копать... Вот и все. Похоже, спутники Одиссея получили то, что хотели: сытую и беззаботную жизнь. Надо отдать должное Цирцее - она заботливая хозяйка. Нигде не говорится, зачем она это делает, зачем ей эти зверушки, но она заботлива и дает то, что мы хотим. Кто она? Если Гомер провидец, а я ищу истину, то его рассказ - это указание на что-то действительно существую-щее в мире и во мне. И то, что я этого не вижу, ничего не значит, потому что именно про Кирку Гомер скажет в конце десятой песни:Тою порою на брег привела чернорунную овцу С черным бараном Цирцея и, там их оставя, меж: нами Тихо прошла, невидимая... Смертным увидеть не можно Бога, когда, приходя к ним, он хочет остаться невидим. Кто она, если приглядеться к тому, что окружает меня? Кто она, даю-щая то, о чем мы мечтаем и вожделеем? Принесшая сытость и бездумную жизнь? Заботливая и невидимая? Наука. Я вижу так. Не наука как поиск истины. И даже не Наука как огромное всемирное сообщество, обладающее своей материальной базой, экономикой и культурой - это всего лишь ее земное тело. Она душа Науки, она ее Богиня, заботливая и бессердечная волшебница, превращающая всех, кто зарится на ее блага, в свиней... Вряд ли для Гомера это слово было то же презрительное значение, что мы сейчас в него вкладываем. Скорее, для него это был символ стремления к обильной жратвою и бездумной жизни животного. Но разве можно такое сказать про служителя Кирки, про жреца Науки, носящего гордое имя Ученый и кичащегося своим рассудком?! А вот пусть каждый решает сам, я же вспоминаю искушение стать членом научного со-общества и вижу, какие блага я мог обрести и какую большую жертву требо-валось принести за это! Смешно, поразительно, невозможно, но, входя туда, в место, именуемое Храмом Разума, я должен был бы отказаться от своего свободного разума! Бесконечное множество условностей, правил и обяза-тельств, которые надо учитывать в каждом вздохе и в каждом выдохе, чтобы быть одним из своих, сковывают ум ученого, и он не волен... Тогда я этого не понимал, но испугался и попятился подобно Еврилоху. А теперь хочу войти в блистающие двери как Одиссей - с мечом и жаждой самопознания! Это было мое искушение и мой выбор. Возможно, у других все было иначе, не берусь ни судить, ни определять. Это мое личное путешествие, и это мой личный счет к Богине, которую я разглядел за величием блестящих дверей ее Храма. Возможно, очень возможно, что я ошибся. Но моя ошибка - это мой путь, и мне его идти. Куда?Дорога домой
Кирка подсказала - для этого потребовалось всего лишь не поддаться ее очарованию и устоять против всех искусов, оставшись верным себе:О Лаэртид, многохитростный муж:, Одиссей благородный, В доме своем я тебя поневоле держать не желаю. Прежде, однако, ты должен, с пути уклоняся, проникнуть В область Аида, где властвует страшная с ним Персефона. Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким, Душу Тиресия фивского должно тебе вопросить там. Вот так. Пути к себе не знает ни Одиссей, ни Наука. Но она знает, где хранятся ответы на вопросы заплутавшихся людей. В царстве мертвых, там, где нет ничего живого, можно найти Душу, и она знает... Наука, полностью бездушная, объективная Наука последних столетий, закрывшаяся от жизни машинами и технологиями, подобная бурному океа-ну, кидающемуся на меня своими волнами, вихрями и демонами, напоми-нает мне Дантово чистилище. Это еще не Ад, но это уже и не мир живых. Это промежуточное пространство, в которое засосало нашу Землю и наши души. Но если пройти ее насквозь, если не побояться Аида, можно найти Душу. Души больше не живут в нашем мире, их место в Аиде... В этом океане Науки можно заплутаться, там будет гонять кругами и прибивать все к тем же берегам. Можно завязнуть и застрять навсегда, можно купиться или продаться, но можно пройти насквозь и обрести Путь... Я иду! Я иду...
Перевод В. А. Жуковского:
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,
Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны
Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами
Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,
Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, -
День возврата у них он похитил. Скажи же об этом
Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.
Пер. В.В.Вересаева :
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который
Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных.
Все же при этом не спас он товарищей, как ни старался.
Собственным сами себя святотатством они погубили:
Съели, безумцы, коров Гелиоса Гиперионида.
Дня возвращенья домой навсегда их за это лишил он.
Муза! Об этом и нам расскажи, начав с чего хочешь.
Пер. П. А. Шуйского :
Муза, о муже мне расскажи многохитром, который
Много скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,
Видел многих людей, города, узнавая их нравы,
Много в душе перенес испытаний, блуждая по морю,
5. Жизнь спасая, свою и друзей, чтоб домой возвратиться.
Все же спутников так и не спас он, как ни стремился,
Ибо себя погубили они по безумию сами.
Глупые: съели волов Гелиоса Гипериона,
День возвращенья в отчизну похитил у них он за это.
10. Что-нибудь, Зевсова дочь, и о них расскажи нам, богиня!
Пер. М. Амелина:
Муза, вещай мне о муже испытанном, кто поскитался
много с тех пор, как поверг священную Трои твердыню,
грады многих племён повидал и нравы изведал,
много и на море вынес напастей сердцем отважным,
спутникам и своей душе взыскуя возврата.
Но не сберёг всё равно сопутников, сколь ни старался, —
"собственным погубили они себя безрассудством,
ибо, глупцы, коров Гелиоса Гипериона
съели, за что у них возвращения день он и отнял.
Что-нибудь нам и о том, богиня, дщерь Зевса, поведай.
Итак, мы имеем четыре варианта перевода.
Первое, что бросается сразу в глаза в первой же строчке - это то, что все переводчики по-разному переводят термин πολύτροπον . Жуковский его переводит как "многоопытный муж", точно так же и Вересаев, Шуйский - как "многохитрый", Амелин - как "муж испытанный".
А второе заметное различие - это перевод βου̃ς как "быков" у Жуковского, "коров" у Вересаева, "волов" у Шуйского и снова "коров" у Амелина.
Поэт обращается к Музе с пожеланием рассказать о странствиях Одиссея (многоопытного, многохитрого, испытанного), который после падения Трои повидал много племён и нравов, хотел вернуть домой своих спутников и себя, но не сберёг их, как ни старался, а сам всё-таки вернулся. Они же погубили себя своим безрассудством (святотатством, безумием), потому что съели быков Гелиоса (коров, волов) и именно за это последний и отнял у них день возвращения в отчизну.
© Сергей Изуграфов, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Пусть чередуются весь век
Счастливый рок и рок несчастный.
В неутомимости всечасной
Себя находит человек!»
Гете, «Фауст».
Убийство на вилле «Афродита»
«Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,
Многих людей города посетил и обычаи видел…»
Гомер, Одиссея.
«Мачты подняли, развив паруса, и канат отвязали,
Спутники все на него собрались и, усевшись на лавках,
Разом могучими веслами вспенили темные воды…»
Гомер. Одиссея.
По лазури Эгейского моря летела красно-белая птица, разрезая волны острым форштевнем и оставляя за кормой волнующийся пенистый след. На борту катера белели буквы: «Vodafon Hellenic Seaways». «Каких-то три с половиной часа, всего пятьдесят евро – и наш комфортабельный скоростной паром доставит вас из порта Пирей на прекрасный остров Наксос: крупнейший и один из самых живописных из Кикладских островов!»
Три с половиной часа! Кошмар какой! Итальянскую туристку отчаянно мутило. Эти рекламные брошюры заморочат голову кому угодно! Как она могла согласиться на это путешествие по морю, когда можно было долететь самолетом всего за сорок минут? Это все Фабрицио, будь он неладен! «Дорогая, это так романтично: море, волны…». При мысли о волнах ей снова стало хуже.
– Агата, да оставь в покое кошку, наконец, ради всего святого! – страдальчески прикрикнула она на дочь, жизнерадостную быстроглазую девчушку, тянувшую белоснежное хвостатое создание за лапы из корзины-переноски. Кошке, очевидно, тоже было не по себе от морского путешествия: у нее даже не осталось сил на то, чтобы выражать свой протест возмущенным мяуканьем.
Но куда подевался Фабрицио? Ей казалось, что с того момента, как муж ушел за водой для нее, прошла целая вечность. В салоне быстроходного парома компании «Vodafon» стоял ровный гул голосов: стайка итальянских студентов оживленно что-то обсуждала, по обыкновению перекрикивая друг друга, маша руками и разражаясь то и дело дружным смехом; несколько супружеских пар беседовали вполголоса, наблюдая в иллюминатор за морской гладью и парящими в небе альбатросами; пожилая испанская пара – она отметила их еще во время посадки – ссорилась, вернее, жена что-то настойчиво выговаривала мужу, а тот угрюмо молчал; и, в довершение, из колонок звучала ужасная греческая музыка, которую она терпеть не могла. Она всегда поражалась, как греческая цивилизация не смогла создать в музыке ничего достойнее нелепого заунывного завывания под струнную трескотню! А голоса, Святой Франциск! Хриплые, не мелодичные… Ей, поклоннице благородного итальянского бельканто, этого никогда не понять!
Соседский мальчик лет двух вдруг снова громко вскрикнул и, заливисто рассмеявшись, в который раз швырнул на пол свою игрушку. Луиза поморщилась: надо принять таблетку, иначе к тошноте прибавится еще и мигрень. Но где же носит Фабрицио?
Дверь в салон плавно отъехала в сторону, и на пороге появилась мужская фигура. «Ну наконец-то! Где ты…» – произнесла она было грозным тоном, но осеклась. Это был не Фабрицио. В дверном проеме, выжидая, пока глаза привыкнут к полумраку салона после палубы, залитой ярким солнечным светом, стоял мужчина – брюнет средних лет в отлично сшитом светлом костюме. Ростом выше среднего, держа в руках деревянную трость и кожаный дорожный саквояж. Такую осанку Луиза видела только однажды в детстве, когда к ним в гости из Рима приезжал ее дядя Рафаэль Кавальканти – в великолепном военном мундире, с расшитыми золотом эполетами и в лакированных сапогах. С тех пор она всегда питала к военным слабость, но угораздило ее выйти замуж за винодела…
Луизе, сидящей лицом ко входу, удалось рассмотреть лицо незнакомца. Оно было усталым, странным образом отнюдь не загорелым, даже бледным. Глубокая складка – признак душевных переживаний – залегла у губ, серые глаза внимательно рассматривали салон в поисках подходящего местечка. Небольшой шрам у левого виска нисколько не портил синьора, скорее – наоборот.
Поддавшись неожиданному для себя порыву, она едва не предложила ему место рядом – ничего, кошка посидит и на полу – но вовремя одумалась: Фабрицио должен был вернуться с минуты на минуту, будет скандал!
Луиза страдальчески вздохнула, и незнакомец обратил на нее внимание. Видимо, поняв ее мучения, он сочувственно улыбнулся, глядя прямо в глаза. Улыбка не была дежурной, Луиза почувствовала это сразу. Итальянка поняла, что краснеет и отвела взгляд. Тошнота пропала, словно ее и не было, путешествие вдруг показалось не столь уж и плохой идеей. В это время громко протестующе взвыла кошка: Агате удалось-таки вытащить ее из корзинки.
– Санта Мария! Агата! – вскрикнула несчастная туристка и, отобрав бедное животное у ребенка, вернула его обратно в переноску. Мужчина в это время определился с местом и быстрым шагом прошел в дальний угол салона, разместил свой багаж над головой и сел в кресло, откинувшись назад и прикрыв глаза. За его спиной велись разговоры (по старой привычке полиглота-лингвиста он быстро определил языки) на итальянском, английском, вон в том углу – по-испански. В салоне были одни туристы.
– Вы только подумайте! – громче других, перекрикивая соседей, вступила миловидная итальянка с копной роскошных черных волос. Когда она говорила, отчаянно жестикулируя, то встряхивала ими, словно в подтверждение своих слов. Мужчина невольно залюбовался ей. – Это же Киклады! Это древнейшая история! Это было еще до Рима! Я хочу посетить все острова!
– Готов спорить: наша Мария снова хочет на ночную пенную дискотеку! – съязвил один из студентов, и вся компания разразилась бурным хохотом, видимо, вспомнив что-то смешное из совместной прошлой поездки.
– Молчи, Рикардо, молчи, бестолковый птенчик! – не смущаясь, парировала Мария. – Ладно я – будущий врач, но вы-то – историки: вы хоть знаете, куда едете? Один только остров Дилос, где, по легенде, были рождены Аполлон и Артемида – обязательно нужно там побывать! А эти чудесные Наксос и Парос! Кстати, именно на Паросе была найдена знаменитая Паросская хроника, высеченная на мраморе: теперь она хранится в Оксфорде! Вы хоть знаете, о чем говорю, балбесы?
«Балбесы» радостно перемигивались, пихали друг друга локтями и корчили веселые рожицы.
– Тебе, Микеле, еще учиться и учиться, смотри, отчислят из Университета, а у тебя тоже лишь пенные вечеринки на уме да девушки! Представить только, уже сегодня мы будем на Наксосе и увидим фантастические ворота Аполлона! Киклады – это две сотни маленьких островов, и у каждого своя уникальная история, атмосфера и дух – у каждого! А вам бы только хихикать, как малолетки, ей-богу! – последние ее слова утонули в дружном смехе ее друзей, которые знали ее давно и уже не обижались на такие выпады. Мария была душой компании, и идея поехать в Грецию принадлежала целиком и полностью ей.
– Наша Венера сегодня что-то так возбуждена: раскраснелась, смотри, как будто влюбилась, – бросил Микеле своему соседу. К его счастью, она пропустила шутку мимо ушей и переключилась на новую тему: – Кстати, о Венере! Вы знаете, что Венеру Милосскую, а это только одно из многочисленных изображений Афродиты, тоже нашли здесь, на Кикладах? Если бы вы могли напрячь свои скудные извилины, то даже догадались бы, как называется остров, где она была погребена на развалинах древнего амфитеатра!
Война за креатив. Как преодолеть внутренние барьеры и начать творить Прессфилд Стивен
Взывание к музе III
Взывание к музе III
Художники призывали Музу с незапамятных времен. В этом есть великая мудрость. В этом есть волшебство, которое смиряет нашу гордыню и заставляет просить помощи у источника, который мы не можем увидеть, услышать, потрогать или понюхать. Вот начало «Одиссеи» Гомера:
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который
Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных.
Все же при этом не спас он товарищей, как ни старался.
Дня возвращенья домой навсегда их за это лишил он.
Муза! Об этом и нам расскажи, начав, с чего хочешь.
Этот отрывок заслуживает внимательного изучения. Во-первых, в нем говорится о Музе . Когда мы призываем Музу, мы обращаемся к богине, дочери Зевса, то есть не просто к потусторонней силе, но к высшей духовности. Мы просим не только божественного заступничества, но заступничества на высочайшем уровне, в одном шаге от вершины.
При этом Гомер не просит о выдающихся способностях или успехе. Он просто хочет, чтобы дело делалось.
При этом область вмешательства муз невероятно велика - от «Братьев Карамазовых» до вашей новой авантюры с фирмой по производству сантехники.
Мне также нравится подведение итогов испытаний Одиссея, которое составляет основу взывания. Это путешествие героя Джозефа Кэмпбелла, история простого человека. Есть исходное преступление (которое мы все неизбежно совершаем), мешающее герою благополучно вернуться домой и найти успокоение. Жажда искупления заставляет героя блуждать и неустанно искать свой истинный «дом», то есть милосердие Бога и путь к самому себе.
Мне особенно нравится предостережение против святотатства - использования священного в низких целях:
Собственным сами себя святотатством они погубили:
Съели, безумцы, коров Гелиоса Гиперионида.
Это тяжкое преступление, которое влечет разрушение души. Это проституция. Это отступничество.
Итак, мы призываем Музу затем, чтобы сделать свое творенье не просто великим, но и живым.
Мы прочитали нашу молитву. Мы готовы к работе. И что дальше?
Из книги Русские поэты второй половины XIX века автора Орлицкий Юрий БорисовичМоей музе Чтоб мне в моих скорбях помочь, Со мной ты плакала, бывало… Теперь не плачь! Пускай, как ночь, Когда дождей пора настала, Один я молча слезы лью, Храня, как тайну, грусть мою. То грусть порой по старом счастье… Ее сравнить могла бы ты С тоской стебля, когда
Из книги Роман с Европой. Избранные стихи и проза автора Эйснер Алексей ВладимировичМУЗЕ Внимаю ли я ночи черной, Слежу ли утром облака, - В моей руке лежит покорно Твоя красивая рука. Не помню, сколько лет мы вместе Идем по одному пути. Тебе - завещанной невесте - Я мог ли верность соблюсти? Я изменял тебе сначала Для шумных игр, но ты - как
Из книги Война за креатив. Как преодолеть внутренние барьеры и начать творить автора Прессфилд СтивенВзывание к музе II До знакомства с Полом я никогда не слышал о музах. Он просветил меня. Музы - это были девять сестер, дочери Зевса и Мнемозины. Их звали Клио, Эрато, Талия, Терпсихора, Каллиопа, Полигимния, Мельпомена, Эвтерпа и Урания. Их работа - вдохновлять художников.
Из книги автораВзывание к музе III Художники призывали Музу с незапамятных времен. В этом есть великая мудрость. В этом есть волшебство, которое смиряет нашу гордыню и заставляет просить помощи у источника, который мы не можем увидеть, услышать, потрогать или понюхать. Вот начало
