Проблема веры в творчестве достоевского. Философские идеи Ф.М

Уход за лицом

М.М.Бахтин

Проблемы поэтики Достоевского

Москва «Художественная литература», 1972

Глава первая . ПОЛИФОНИЧЕСКИЙ РОМАН ДОСТОЕВСКОГО И ЕГО ОСВЕЩЕНИЕ В КРИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Глава вторая . ГЕРОЙ И ПОЗИЦИЯ АВТОРА ПО ОТНОШЕНИЮ К ГЕРОЮ В ТВОРЧЕСТВЕ ДОСТОЕВСКОГО

Глава третья . ИДЕЯ У ДОСТОЕВСКОГО

Глава четвертая . ЖАНРОВЫЕ И СЮЖЕТНО-КОМПОЗИЦИОННЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ДОСТОЕВСКОГО

Глава пятая . СЛОВО У ДОСТОЕВСКОГО

Настоящая работа посвящена проблемам поэтикиДостоевского и рассматривает его творчество только под этим углом зрения.

Мы считаем Достоевского одним из величайших новаторов в области художественной формы. Он создал, по нашему убеждению, совершенно новый тип художественного мышления, который мы условно назвали полифоническим. Этот тип художественного мышления нашел свое выражение в романах Достоевского, но его значение выходит за пределы только романного творчества и касается некоторых основных принципов европейской эстетики. Можно даже сказать, что Достоевский создал как бы новую художественную модель мира, в которой многие из основных моментов старой художественной формы подверглись коренному преобразованию. Задача предлагаемой работы и заключается в том, чтобы путем теоретико-литературного анализа раскрыть это принципиальное новаторство Достоевского.

В обширной литературе о Достоевском основные особенности его поэтики не могли, конечно, остаться незамеченными (в первой главе этой работы дается обзор наиболее существенных высказываний по этому вопросу), но их принципиальная новизна и их органическое единство в целом художественного мира Достоевского раскрыты и освещены еще далеко недостаточно. Литература о Достоевском была по преимуществу посвящена идеологической проблематике его творчества. Преходящая острота этой проблематики заслоняла более глубинные и устойчивые структурные моменты его художественного

видения. Часто почти вовсе забывали, что Достоевский прежде всего художник (правда, особого типа), а не философ и не публицист.

Специальное изучение поэтики Достоевского остается актуальной задачей литературоведения.

Для второго издания (М., «Советский писатель», 1963) наша книга, вышедшая первоначально в 1929 году под названием «Проблемы творчества Достоевского», была исправлена и значительно дополнена. Но, конечно, и в новом издании книга не может претендовать на полноту рассмотрения поставленных проблем, особенно таких сложных, как проблема целого полифонического романа.

Разрядкой повсюду обозначаются выделения в тексте, принадлежащие автору данной книги, курсивом – выделения, принадлежащие Достоевскому и другим цитируемым авторам.

Глава первая. ПОЛИФОНИЧЕСКИЙ РОМАН ДОСТОЕВСКОГО И ЕГО ОСВЕЩЕНИЕ В КРИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

При ознакомлении с обширной литературой о Достоевском создается впечатление, что дело идет не об одном авторе-художнике, писавшем романы и повести, а о целом ряде философских выступлений нескольких авторов-мыслителей – Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Ивана Карамазова, Великого инквизитора и других. Для литературнокритической мысли творчество Достоевского распалось на ряд самостоятельных и противоречащих друг другу философских построений, защищаемых его героями. Среди них далеко не на первом месте фигурируют и философские воззрения самого автора. Голос Достоевского для одних исследователей сливается с голосами тех или иных из его героев, для других является своеобразным синтезом всех этих идеологических голосов, для третьих, наконец, он просто заглушается ими. С героями полемизируют, у героев учатся, их воззрения пытаются доразвить до законченной системы. Герой идеологически авторитетен и самостоятелен, он воспринимается как автор собственной полновесной идеологической концепции, а не как объект завершающего художественного видения Достоевского. Для сознания критиков прямая полновесная значимость слов героя разбивает монологическую плоскость романа и вызывает на непосредственный ответ, как если бы герой был не объектом авторского слова, а полноценным и полноправным носителем собственного слова.

Совершенно справедливо отмечал эту особенность литературы о Достоевском Б.М.Энгельгардт. «Разбираясь в русской критической литературе о произведениях Достоевского, – говорит он, – легко заметить, что, за немногими исключениями, она не подымается над духовным уровнем его любимых героев. Не она господствует над предстоящим материалом, но материал целиком владеет ею. Она все еще учится у Ивана Карамазова и Раскольникова, Ставрогина и Великого инквизитора, запутываясь в тех противоречиях, в которых запутывались они, останавливаясь в недоумении перед не разрешенными ими проблемами и почтительно склоняясь перед их сложными и мучительными переживаниями».

Аналогичное наблюдение сделал Ю.Мейер-Грефе. «Кому когда-нибудь приходила в голову идея – принять участие в одном из многочисленных разговоров «Воспитания чувств»? А с Раскольниковым мы дискутируем, – да и не только с ним, но и с любым статистом».

Эту особенность критической литературы о Достоевском нельзя, конечно, объяснить одною только методологическою беспомощностью критической мысли и рассматривать как сплошное нарушение авторской художественной воли. Нет, такой подход критической литературы, равно как и непредубежденное восприятие читателей, всегда спорящих с героями Достоевского, действительно отвечает основной структурной особенности произведений этого автора. Достоевский, подобно гетевскому Прометею, создает не безгласных рабов (как Зевс), а свободных людей, способных стать рядом со своим творцом, не соглашаться с ним и даже восставать на него.

Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основною особенностью романов Достоевского. Не множество характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его произведениях, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетается здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события. Главные герои Достоевского действительно в самом творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного, непосредственно значащего слова. Слово героя поэтому вовсе не исчерпывается здесь обычными характеристическими и сюжетнопрагматическими функциями, но и не служит выражением собственной идеологической позиции автора (как у Байрона, например). Сознание героя дано как другое, чужое сознание, но в то же время оно не опредмечивается, не закрывается, не становится простым объектом

Достоевский – творец полифонического романа. Он создал существенно новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы привыкли прилагать к явлениям европейского романа. В его произведениях появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в романе обычного типа. Слово героя о себе самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово; оно не подчинено объектному образу героя как одна из его характеристик, но и не служит рупором авторского голоса. Ему принадлежит исключительная самостоятельность в структуре произведения, оно звучит как бы рядом с авторским словом и особым образом сочетается с ним и с полноценными же голосами других героев.

Отсюда следует, что обычные сюжетно-прагматические связи предметного или психологического порядка в мире Достоевского недостаточны: ведь эти связи предполагают объектность, опредмеченность героев в авторском замысле, они связывают и сочетают завершенные образы людей в единстве монологически воспринятого и понятого мира, а не множественность равноправных сознаний с их мирами. Обычная сюжетная прагматика в романах Достоевского играет второстепенную роль и несет особые, а не обычные функции. Последние же скрепы, созидающие единство его романного мира, иного рода; основное событие, раскрываемое его романом, не поддается обычному сюжетно-прагматическому истолкованию.

Далее, и самая установка рассказа – все равно, дается ли он от автора или ведется рассказчиком или одним из героев, – должна быть совершенно иной, чем в романах монологического типа. Та позиция, с которой ведется рассказ, строится изображение или дается осведомление, должна быть по-новому ориентирована по отношению к этому новому миру – миру полноправных субъектов, а не объектов. Сказовое, изобразительное и осведомительное слово должны выработать какое-то новое отношение к своему предмету.

Таким образом, все элементы романной структуры у Достоевского глубоко своеобразны; все они определяются тем новым художественным заданием, которое только он сумел поставить и разрешить во всей его широте и глубине: заданием построить полифонический мир и разрушить сложившиеся формы европейского, в основном монологического (гомофонического) романа.

С точки зрения последовательно-монологического видения и понимания изображаемого мира и монологического канона построения романа мир Достоевского может представляться хаосом, а построение его романов – каким-то конгломератом чужеродных материалов и несовместимых принципов оформления. Только в свете формулированного нами основного художественного задания Достоевского может стать понятной глубокая органичность, последовательность и цельность его поэтики.

Таков наш тезис. Прежде чем развивать его на материале произведений Достоевского, мы проследим, как преломлялась утверждаемая нами основная особенность его творчества в критической литературе. Никакого хоть сколько-нибудь полного очерка литературы о Достоевском мы не собираемся здесь давать. Из работ о нем XX века мы остановимся лишь на немногих, именно на тех, которые, во-первых, касаются вопросов поэтики Достоевского и, во-вторых, близко всего подходят к основным особенностям этой поэтики, как мы их понимаем. Выбор, таким образом, производится с точки зрения нашего тезиса и, следовательно, субъективен. Но эта субъективность выбора в данном случае и неизбежна и правомерна: ведь мы даем здесь не исторический очерк и даже не обзор. Нам важно лишь ориентировать наш тезис, нашу точку зрения среди уже существующих в литературе точек зрения на поэтику Достоевского. В процессе такой ориентации мы уясним отдельные моменты нашего тезиса.

Критическая литература о Достоевском до самого последнего времени была слишком непосредственным идеологическим откликом на голоса его героев, чтобы объективно воспринять художественные особенности его новой романной структуры. Более того, пытаясь

теоретически разобраться в этом новом многоголосом мире, она не нашла иного пути, как монологизировать этот мир по обычному типу, то есть воспринять произведение существенно новой художественной воли с точки зрения воли старой и привычной. Одни, порабощенные самою содержательною стороной идеологических воззрений отдельных героев, пытались свести их в системно-монологическое целое, игнорируя существенную множественность неслиянных сознаний, которая как раз и входила в творческий замысел художника. Другие, не поддавшиеся непосредственному идеологическому обаянию, превращали полноценные сознания героев в объектновоспринятые опредмеченные психики и воспринимали мир Достоевского как обычный мир европейского социально-психологического романа. Вместо события взаимодействия полноценных сознаний в первом случае получался философский монолог, во втором – монологически понятый объектный мир, соотносительный одному и единому авторскому сознанию.

Как увлеченное софилософствование с героями, так и объектно безучастный психологический или психопатологический анализ их одинаково не способны проникнуть в собственно художественную архитектонику произведений Достоевского. Увлеченность одних не способна на объективное, подлинно реалистическое видение мира чужих сознаний, реализм других «мелко плавает». Вполне понятно, что как теми, так и другими собственно художественные проблемы или вовсе обходятся, или трактуются лишь случайно и поверхностно.

Путь философской монологизации – основной путь критической литературы о Достоевском. По этому пути шли Розанов, Волынский, Мережковский, Шестов и другие. Пытаясь втиснуть показанную художником множественность сознаний в системномонологические рамки единого мировоззрения, эти исследователи принуждены были прибегать или к антиномике, или к диалектике. Из конкретных и цельных сознаний героев (и самого автора) вылущивались идеологические тезисы, которые или располагались в динамический диалектический ряд, или противопоставлялись друг другу как неснимаемые абсолютные антиномии. Вместо взаимодействия нескольких неслиянных сознаний подставлялось взаимоотношение идей, мыслей, положений, довлеющих одному сознанию.

И диалектика и антиномика действительно наличествуют в мире Достоевского. Мысль его героев действительно иногда диалектична или антиномична. Но все логические связи остаются в пределах отдельных сознаний и не управляют событийными взаимоотношениями между ними. Мир Достоевского глубоко персоналистичен. Всякую мысль он воспринимает и изображает как позицию личности. Поэтому даже в пределах отдельных сознаний диалектический или антиномический ряд – лишь абстрактный момент, неразрывно сплетенный с другими моментами цельного конкретного сознания. Через это воплощенное конкретное сознание в живом голосе цельного человека логический ряд приобщается единству изображаемого события. Мысль, вовлеченная в событие, становится сама событийной и приобретает тот особый характер «идеи-чувства», «идеи-силы», который создает неповторимое своеобразие «идеи» в творческом мире Достоевского. Изъятая из событийного взаимодействия сознаний и втиснутая в системно-монологический контекст, хотя бы и самый диалектический, идея неизбежно утрачивает это свое своеобразие и превращается в плохое философское утверждение. Поэтому-то все большие монографии о Достоевском, созданные на пути философской монологизации его творчества, так мало дают для понимания формулированной нами структурной особенности его художественного мира. Эта особенность, правда, породила все эти исследования, но в них менее всего она достигла своего осознания.

Это осознание начинается там, где делаются попытки более объективного подхода к творчеству Достоевского, притом не только к идеям самим по себе, а и к произведениям как художественным целым.

Впервые основную структурную особенность художественного мира Достоевского нащупал Вячеслав Иванов, – правда, только нащупал. Реализм Достоевского он определяет как реализм, основанный не на познании (объектном), а на «проникновении». Утвердить чужое «я» не как объект, а как другой субъект – таков принцип мировоззрения Достоевского.

Утвердить чужое «я» – «ты еси» – это и есть та задача, которую, по Иванову, должны разрешить герои Достоевского, чтобы преодолеть свой этический солипсизм, свое отъединенное «идеалистическое» сознание и превратить другого человека из тени в истинную реальность. В основе трагической катастрофы у Достоевского всегда лежит солипсическая отъединенность сознания героя, его замкнутость в своем собственном мире.

Таким образом, утверждение чужого сознания как полноправного субъекта, а не как объекта является этико-религиозным постулатом, определяющим содержание романа (катастрофа отъединенного сознания). Это принцип мировоззрения автора, с точки зрения которого он понимает мир своих героев. Иванов показывает, следовательно, лишь чисто тематическое преломление этого принципа в содержании романа, и притом преимущественно негативное: ведь герои терпят крушение, ибо не могут до конца утвердить другого – «ты еси». Утверждение (и неутверждение) чужого «я» героем – тема произведений Достоевского.

Но эта тема вполне возможна и в романе чисто монологического типа и действительно неоднократно трактуется в нем. Как этико-религиозный постулат автора и как содержательная тема произведения утверждение чужого сознания не создает еще новой формы, нового типа построения романа.

Вячеслав Иванов не показал, как этот принцип мировоззрения Достоевского становится принципом художественного видения мира и художественного построения словесного целого – романа. Ведь только в этой форме, в форме принципа конкретного литературного построения, а не как этико-религиозный принцип отвлеченного мировоззрения он существен для литературоведа. И только в этой форме он может быть объективно вскрыт на эмпирическом материале конкретных литературных произведений.

Но этого Вячеслав Иванов не сделал. В главе, посвященной «принципу формы», несмотря на ряд ценнейших наблюдений, он все же воспринимает роман Достоевского в пределах, монологического типа. Радикальный художественный переворот, совершенный Достоевским, остался в своем существе непонятым. Данное Ивановым основное определение романа Достоевского как «романа-трагедии» кажется нам неверным. Оно характерно как попытка свести новую художественную форму к уже знакомой художественной воле. В результате роман Достоевского оказывается каким-то художественным гибридом.

Таким образом, Вячеслав Иванов, найдя глубокое и верное определение для основного принципа Достоевского – утвердить чужое «я» не как объект, а как другой субъект, – монологизовал этот принцип, то есть включил его в монологически формулированное авторское мировоззрение и воспринял лишь как содержательную тему изображенного с точки зрения монологического авторского сознания мира. Кроме того, он связал свою мысль с рядом прямых метафизических и этических утверждений, которые не поддаются никакой объективной проверке на самом материале произведений Достоевского. Художественная задача построения полифонического романа, впервые разрешенная Достоевским, осталась нераскрытой.

Сходно с Ивановым определяет основную особенность Достоевского и С.Аскольдов. Но и он остается в пределах монологизованного религиозно-этического мировоззрения Достоевского и монологически воспринятого содержания его произведений.

«Первый этический тезис Достоевского, – говорит Аскольдов, – есть нечто на первый взгляд наиболее формальное и, однако, в известном смысле наиболее важное. «Будь личностью», – говорит он нам всеми своими оценками и симпатиями». Личность же, по Аскольдову, отличается от характера, типа и темперамента, которые обычно служат предметом изображения в литературе, своей исключительной внутренней свободой и совершенной независимостью от внешней среды.

Таков, следовательно, принцип этического мировоззрения автора. От этого мировоззрения Аскольдов непосредственно переходит к содержанию романов Достоевского и показывает, как и благодаря чему герои Достоевского в жизни становятся личностями и проявляют себя как таковые. Так, личность неизбежно приходит в столкновение с внешней средой, прежде всего – во внешнее столкновение со всякого рода общепринятостью. Отсюда «скандал» – это первое и наиболее внешнее обнаружение пафоса личности – играет громадную роль в

произведениях Достоевского. Более глубоким обнаружением пафоса личности в жизни является, по Аскольдову, преступление. «Преступление в романах Достоевского, – говорит он, – это жизненная постановка религиозно-этической проблемы. Наказание – это форма ее разрешения. Поэтому то и другое представляет основную тему творчества Достоевского…»

Дело, таким образом, все время идет о способах обнаружения личности в самой жизни, а не о способах ее художественного видения и изображения в условиях определенной художественной конструкции – романа. Кроме того, и самое взаимоотношение между авторским мировоззрением и миром героев изображено неправильно. От пафоса личности в мировоззрении автора непосредственный переход к жизненному пафосу его героев и отсюда снова к монологическому выводу автора – таков типичный путь монологического романа романтического типа. Но это не путь Достоевского.

«Достоевский, – говорит Аскольдов, – всеми своими художественными симпатиями и оценками провозглашает одно весьма важное положение: злодей, святой, обыкновенный грешник, доведшие до последней черты свое личное начало, имеют все же некоторую равную ценность именно в качестве личности, противостоящей мутным течениям все нивелирующей среды».

Такого рода провозглашение характерно для романтического романа, который знал сознание и идеологию лишь как пафос автора и как вывод автора, а героя лишь как осуществителя авторского пафоса или объекта авторского вывода. Именно романтики дают непосредственное выражение в самой изображаемой действительности своим художественным симпатиям и оценкам, объективируя и опредмечивая все то, во что они не могут вложить акцента собственного голоса.

Своеобразие Достоевского не в том, что он монологически провозглашал ценность личности (это делали до него и другие), а в том, что он умел ее объективно-художественно увидеть и показать как другую, чужую личность, не делая ее лирической, не сливая с ней своего голоса и в то же время не низводя ее до опредмеченной психической действительности. Высокая оценка личности не впервые появилась в мировоззрении Достоевского, но художественный образ чужой личности (если принять этот термин Аскольдова) и многих неслиянных личностей, объединенных в единстве некоего духовного события, впервые в полной мере осуществлен в его романах.

Поразительная внутренняя самостоятельность героев Достоевского, верно отмеченная Аскольдовым, достигнута определенными художественными средствами. Это прежде всего свобода и самостоятельность их в самой структуре романа по отношению к автору, точнее, по отношению к обычным овнешняющим и завершающим авторским определениям. Это не значит, конечно, что герой выпадает из авторского замысла. Нет, эта самостоятельность и свобода его как раз входят в авторский замысел. Этот замысел как бы предопределяет героя к свободе (относительной, конечно) и, как такового, вводит в строгий и рассчитанный план целого.

Относительная свобода героя не нарушает строгой определенности построения, как не нарушает строгой определенности математической формулы наличие в ее составе иррациональных или трансфинитных величин. Эта новая постановка героя достигается не выбором темы, отвлеченно взятой (хотя, конечно, и она имеет значение), а всею совокупностью особых художественных приемов построения романа, впервые введенных Достоевским.

И Аскольдов, таким образом, монологизует художественный мир Достоевского, переносит доминанту этого мира в монологическую проповедь и тем низводит героев до простых иллюстраций этой проповеди. Аскольдов правильно понял, что основное у Достоевского – совершенно новое видение и изображение внутреннего человека, а следовательно, и связующего внутренних людей события, но перенес свое объяснение этого в плоскость мировоззрения автора и в плоскость психологии героев.

Более поздняя статья Аскольдова – «Психология характеров у Достоевского»– также ограничивается анализом чисто характерологических особенностей его героев и не

раскрывает принципов их художественного видения и изображения. Отличие личности от характера, типа и темперамента по-прежнему дано в психологической плоскости. Однако в этой статье Аскольдов гораздо ближе подходит к конкретному материалу романов, и потому она полна ценнейших наблюдений над отдельными художественными особенностями Достоевского. Но дальше отдельных наблюдений концепция Аскольдова не идет.

Нужно сказать, что формула Вячеслава Иванова – утвердить чужое «я» не как объект, а как другой субъект – «ты еси», несмотря на свою философскую отвлеченность, гораздо адекватнее формулы Аскольдова «будь личностью». Ивановская формула переносит доминанту в чужую личность, кроме того, она более соответствует внутренне диалогическому подходу Достоевского к изображаемому сознанию героя, между тем как формула Аскольдова монологичнее и переносит центр тяжести в осуществление собственной личности, что в плане художественного творчества – если бы постулат Достоевского был действительно таков – привело бы к субъективному романтическому типу построения романа.

С другой стороны – со стороны самого художественного построения романов Достоевского – подходит к той же основной особенности его Леонид Гроссман. Для Л.Гроссмана Достоевский прежде всего создатель нового своеобразнейшего вида романа. «Думается, – говорит он, – что в результате обзора его обширной творческой активности и всех разнообразных устремлений его духа приходится признать, что главное значение Достоевского не столько в философии, психологии или мистике, сколько в создании новой, поистине гениальной страницы в истории европейского романа».

Л.П.Гроссмана нужно признать основоположником объективного и последовательного изучения поэтики Достоевского в нашем литературоведении.

Основную особенность поэтики Достоевского Л.Гроссман усматривает в нарушении органического единства материала, требуемого обычным каноном, в соединении разнороднейших и несовместимейших элементов в единстве романной конструкции, в нарушении единой и цельной ткани повествования. «Таков, – говорит он, – основной принцип его романической композиции: подчинить полярно не совместимые элементы повествования единству философского замысла и вихревому движению событий. Сочетать в одном художественном создании философские исповеди с уголовными приключениями, включить религиозную драму в фабулу бульварного рассказа, привести сквозь все перипетии авантюрного повествования к откровениям новой мистерии – вот какие художественные задания выступали перед Достоевским и вызывали его на сложную творческую работу. Вопреки исконным традициям эстетики, требующей соответствия между материалом и обработкой – предполагающей единство и, во всяком случае, однородность и родственность конструктивных элементов данного художественного создания, Достоевский сливает противоположности. Он бросает решительный вызов основному канону теории искусства. Его задача: преодолеть величайшую для художника трудность – создать из разнородных, разноценных и глубоко чуждых материалов единое и цельное художественное создание. Вот почему книга Иова, Откровение св. Иоанна, евангельские тексты, Слово Симеона Нового Богослова, все, что питает страницы его романов и сообщает тон тем или иным его главам, своеобразно сочетается здесь с газетой, анекдотом, пародией, уличной сценой, гротеском или даже памфлетом. Он смело бросает в свои тигеля все новые и новые элементы, зная и веря, что в разгаре его творческой работы сырые клочья будничной действительности, сенсации бульварных повествований и боговдохновенные страницы священных книг расплавятся, сольются в новый состав и примут глубокий отпечаток его личного стиля и тона».

Это великолепная описательная характеристика жанровых и композиционных особенностей романов Достоевского. К ней почти нечего прибавить. Но даваемые Л.Гроссманом объяснения кажутся нам недостаточными.

В самом деле, едва ли вихревое движение событий, как бы оно ни было мощно, и единство философского замысла, как бы он ни был глубок, достаточны для разрешения той сложнейшей и противоречивейшей композиционной задачи, которую так остро и наглядно сформулировал Л.Гроссман. Что касается вихревого движения, то здесь с Достоевским может

поспорить самый пошлый современный кинороман. Единство же философского замысла само по себе, как таковое, не может служить последней основой художественного единства.

По нашему мнению, неправильно и утверждение Гроссмана, что весь этот разнороднейший материал Достоевского принимает «глубокий отпечаток его личного стиля и тона». Если бы это было так, то чем бы отличался роман Достоевского от обычного типа романа, от той же «эпопеи флоберовской манеры, словно высеченной из одного куска, обточенной и монолитной»? Такой роман, как «Бувар и Пекюше», например, объединяет содержательно разнороднейший материал, но эта разнородность в самом построении романа не выступает и не может выступать резко, ибо подчинена проникающему ее насквозь единству личного стиля и тона, единству одного мира и одного сознания. Единство же романа Достоевского над личным стилем и над личным тоном, как их понимает роман до Достоевского.

С точки зрения монологического понимания единства стиля (а пока существует только такое понимание) роман Достоевского многостилен или бесстилен, с точки зрения монологического понимания тона роман Достоевского многоакцентен и ценностно противоречив; противоречивые акценты скрещиваются в каждом слове его творений. Если бы разнороднейший материал Достоевского был развернут в едином мире, соотносительном единому монологическому авторскому сознанию, то задача объединения несовместимого не была бы разрешена и Достоевский был бы плохим, бесстильным художником; такой монологический мир «фатально распадается на свои составные, несхожие, взаимно чуждые части, и перед нами раскинутся неподвижно, нелепо и беспомощно страница из Библии рядом с заметкой из дневника происшествий или лакейская частушка рядом с шиллеровским дифирамбом радости».

На самом деле несовместимейшие элементы материала Достоевского распределены между несколькими мирами и несколькими полноправными сознаниями, они даны не в одном кругозоре, а в нескольких полных и равноценных кругозорах, и не материал непосредственно, но эти мифы, эти сознания с их кругозорами сочетаются в высшее единство, так сказать, второго порядка, в единство полифонического романа. Мир частушки сочетается с миром шиллеровского дифирамба, кругозор Смердякова сочетается с кругозором Дмитрия и Ивана. Благодаря этой разномирности материал до конца может развить свое своеобразие и специфичность, не разрывая единства целого и не механизируя его. Как бы разные системы отсчета объединяются здесь в сложном единстве эйнштейновской вселенной (конечно, сопоставление мира Достоевского с миром Эйнштейна – это только сравнение художественного типа, а не научная аналогия).

В другой работе Л.Гроссман ближе подходит именно к многоголосости романа Достоевского. В книге «Путь Достоевского» он выдвигает исключительное значение диалога

в его творчестве. «Форма беседы или спора, – говорит он здесь, – где различные точки зрения могут поочередно господствовать и отражать разнообразные оттенки противоположных исповеданий, особенно подходит к воплощению этой вечно слагающейся и никогда не застывающей философии. Перед таким художником и созерцателем образов, как Достоевский, в минуту его углубленных раздумий о смысле явлений и тайне мира должна была предстать эта форма философствования, в которой каждое мнение словно становится живым существом и излагается взволнованным человеческим голосом» .

Этот диалогизм Л.Гроссман склонен объяснять не преодоленным до конца противоречием

в мировоззрении Достоевского. В его сознании рано столкнулись две могучие силы – гуманистический скепсис и вера – и ведут непрерывную борьбу за преобладание в его мировоззрении .

Можно не согласиться с этим объяснением, по существу выходящим за пределы объективно наличного материала, но самый факт множественности (в данном случае двойственности) неслиянных сознаний указан верно. Правильно отмечена и персоналистичность восприятия идеи у Достоевского. Каждое мнение у него действительно становится живым существом и неотрешимо от воплощенного человеческого голоса.

Введенное в абстрактный системно-монологический контекст, оно перестает быть тем, что оно есть.

Если бы Гроссман связал композиционный принцип Достоевского – соединение чужероднейших и несовместимейших материалов – множественностью не приведенных к одному идеологическому знаменателю центров – сознаний, то он подошел бы вплотную к художественному ключу романов Достоевского – к полифонии.

Характерно понимание Гроссманом диалога у Достоевского как формы драматической и всякой диалогизации как непременно драматизации. Литература нового времени знает только драматический диалог и отчасти философский диалог, ослабленный до простой формы изложения, до педагогического приема. Между тем драматический диалог в драме и драматизованный диалог в повествовательных формах всегда обрамлены прочной и незыблемой монологической оправой. В драме эта монологическая оправа не находит, конечно, непосредственного словесного выражения, но именно в драме она особенно монолитна. Реплики драматического диалога не разрывают изображаемого мира, не делают его многопланным; напротив, чтобы быть подлинно драматическими, они нуждаются в монолитнейшем единстве этого мира. В драме он должен быть сделан из одного куска. Всякое ослабление этой монолитности приводит к ослаблению драматизма. Герои диалогически сходятся в едином кругозоре автора, режиссера, зрителя на четком фоне односоставного мира. Концепция драматического действия, разрешающего все диалогические противостояния, чисто монологическая. Подлинная многопланность разрушила бы драму, ибо драматическое действие, опирающееся на единство мира, не могло бы уже связать и разрешить ее. В драме невозможно сочетание целостных кругозоров в надкругозорном единстве, ибо драматическое построение не дает опоры для такого единства. Поэтому в полифоническом романе Достоевского подлинно драматический диалог может играть лишь весьма второстепенную роль.

Существеннее утверждение Гроссмана, что романы Достоевского последнего периода являются мистериями. Мистерия действительно многопланна и до известной степени полифонична. Но эта многопланность и полифоничность мистерии чисто формальная, и самое построение мистерии не позволяет содержательно развернуться множественности сознаний с их мирами. Здесь с самого начала все предрешено, закрыто и завершено, хотя, правда, завершено не в одной плоскости.

В полифоническом романе Достоевского дело идет не об обычной диалогической форме развертывания материала в рамках его монологического понимания на твердом фоне единого предметного мира. Нет, дело идет о последней диалогичности, то есть о диалогичности последнего целого. Драматическое целое в этом смысле, как мы сказали, монологично; роман Достоевского диалогичен. Он строится не как целое одного сознания, объектно принявшего в себя другие сознания, но как целое взаимодействия нескольких сознаний, из которых ни одно не стало до конца объектом другого; это взаимодействие не дает созерцающему опоры для объективации всего события по обычному монологическому типу (сюжетно, лирически или познавательно), делает, следовательно, и созерцающего участником. Роман не только не дает никакой устойчивой опоры вне диалогического разрыва для третьего, монологически объемлющего сознания, – наоборот, все в нем строится так, чтобы сделать диалогическое противостояние безысходным. С точки зрения безучастного «третьего» не строится ни один элемент произведения. В самом романе этот безучастный «третий» никак не представлен. Для него нет ни композиционного, ни смыслового места. В этом не слабость автора, а его величайшая сила. Этим завоевывается новая авторская позиция, лежащая выше монологической позиции.

На множественность одинаково авторитетных идеологических позиций и на крайнюю разнородность материала указывает как на основную особенность романов Достоевского и Отто Каус в своей книге «Достоевский и его судьба». Ни один автор, по Каусу, не сосредоточивал на себе столько противоречивейших и взаимно исключающих друг друга понятий, суждений и оценок, как Достоевский, но самое поразительное то, что произведения

Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) - великий писатель-гуманист, гениальный мыслитель, занимает большое место в истории русской и мировой философской мысли.
Основные произведения:
- «Бедные люди» (1845);
- «Записки из мертвого дома» (1860);
- «Униженные и оскорбленные» (1861);
- «Идиот» (1868);
- «Бесы» (1872);
- «Братья Карамазовы» (1880);
- «Преступление и наказание» (1886).
Начиная с 60-х гг. Федор Михайлович исповедовал идеи почвенничества, характерной для которого была религиозная ориентированность философского осмысления судеб русской истории. С такой точки зрения вся история человечества представала как история борьбы за торжество христианства. Роль России на этом пути и заключалась в том, что на долю русского народа выпала мессианская роль носителя высшей духовной истины. Русский народ призван спасти человечество через «новые формы жизни, искусства» благодаря широте его «нравственного захвата».
Три истины, пропагандирующиеся Достоевским:
- отдельные лица, даже лучшие люди, не имеют права насиловать общество во имя своего личного превосходства;
- общественная правда не выдумывается отдельными лицами, а живет во всенародном чувстве;
- эта правда имеет значение религиозное и обязательно связана с верой Христовой, с идеалом Христа. Достоевский был одним из самых типичных выразителей начал, призванных стать основанием нашейсвоеобразной национальной нравственной философии. Он находил искру Божию во всех людях, в том числе дурных и преступных. Идеалом великого мыслителя были миролюбие и кротость, любовь к идеальному и открытие образа Божия даже под покровом временной мерзости и позора.
Достоевский делал упор на «русское решение» социальных проблем, которое было связано с отрицанием революционных методов общественной борьбы, с разработкой темы об особом историческом призвании России, которое способно объединить народы на основе христианского братства.
Достоевский выступал как мыслитель экзистенциально-религиозного плана в вопросах понимания человека, он пытался через призму индивидуальной человеческой жизни решить «последние вопросы» бытия. Он рассматривал специфическую диалектику идеи и живой жизни, при этом идея для него обладает бытийно-энергийной силой, и в конце концов живая жизнь человека - это воплощение, реализация идеи.
В произведении «Братья Карамазовы» Достоевский словами своего Великого Инквизитора подчеркнул важную мысль: «Ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы», а потому «нет заботы беспредельнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклониться».
Достоевский утверждал, что быть личностью трудно, но еще более трудно быть счастливой личностью. Свобода и ответственность подлинной личности, которые требуют постоянного творчества и постоянных мук совести, страданий и переживаний, очень редко сочетаются со счастьем. Достоевский описывал неисследованные загадки и глубины человеческой души, пограничные ситуации, в которые попадает человек и в которых его личность терпит крах. Герои романов Федора Михайловича находятся в противоречии сами с собой, они ищут скрывающееся за внешней стороной христианской религии и окружающих их вещей и людей.

Еще по теме 68. ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО:

68. ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Проблема человека в философии Человек как проблема для самого себя
три великих этических проблемы (нравственное мировоззрение Достоевского).
Проблема теодицеи в нравственной философии Канта и Достоевского The problem of theodicy in Kant"s and Dostoevsky"s moral philosophy

Шпаргалка по философии: ответы на экзаменационные билеты Жаворонкова Александра Сергеевна

68. ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО

Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) - великий писатель-гуманист, гениальный мыслитель, занимает большое место в истории русской и мировой философской мысли.

Основные произведения:

- «Бедные люди» (1845);

- «Записки из мертвого дома» (1860);

- «Униженные и оскорбленные» (1861);

- «Идиот» (1868);

- «Бесы» (1872);

- «Братья Карамазовы» (1880);

- «Преступление и наказание» (1886).

Начиная с 60-х гг. Федор Михайлович исповедовал идеи почвенничества, характерной для которого была религиозная ориентированность философского осмысления судеб русской истории. С такой точки зрения вся история человечества представала как история борьбы за торжество христианства. Роль России на этом пути и заключалась в том, что на долю русского народа выпала мессианская роль носителя высшей духовной истины. Русский народ призван спасти человечество через «новые формы жизни, искусства» благодаря широте его «нравственного захвата».

Три истины, пропагандирующиеся Достоевским:

Отдельные лица, даже лучшие люди, не имеют права насиловать общество во имя своего личного превосходства;

Общественная правда не выдумывается отдельными лицами, а живет во всенародном чувстве;

Эта правда имеет значение религиозное и обязательно связана с верой Христовой, с идеалом Христа. Достоевский был одним из самых типичных выразителей начал, призванных стать основанием нашейсвоеобразной национальной нравственной философии. Он находил искру Божию во всех людях, в том числе дурных и преступных. Идеалом великого мыслителя были миролюбие и кротость, любовь к идеальному и открытие образа Божия даже под покровом временной мерзости и позора.

Достоевский делал упор на «русское решение» социальных проблем, которое было связано с отрицанием революционных методов общественной борьбы, с разработкой темы об особом историческом призвании России, которое способно объединить народы на основе христианского братства.

Достоевский выступал как мыслитель экзистенциально-религиозного плана в вопросах понимания человека, он пытался через призму индивидуальной человеческой жизни решить «последние вопросы» бытия. Он рассматривал специфическую диалектику идеи и живой жизни, при этом идея для него обладает бытийно-энергийной силой, и в конце концов живая жизнь человека - это воплощение, реализация идеи.

В произведении «Братья Карамазовы» Достоевский словами своего Великого Инквизитора подчеркнул важную мысль: «Ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы», а потому «нет заботы беспредельнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклониться».

Достоевский утверждал, что быть личностью трудно, но еще более трудно быть счастливой личностью. Свобода и ответственность подлинной личности, которые требуют постоянного творчества и постоянных мук совести, страданий и переживаний, очень редко сочетаются со счастьем. Достоевский описывал неисследованные загадки и глубины человеческой души, пограничные ситуации, в которые попадает человек и в которых его личность терпит крах. Герои романов Федора Михайловича находятся в противоречии сами с собой, они ищут скрывающееся за внешней стороной христианской религии и окружающих их вещей и людей.

Из книги Учебное пособие по социальной философии автора Бенин В. Л.

Из книги Спонтанность сознания автора Налимов Василий Васильевич

§ 6. Проблема человека в постницшеанской философии (Джемс, Фрейд, Юнг, Уотсон, Скиннер, Гуссерль, Мерло-Понти, Ясперс, Хайдеггер, Сартр)Предыдущий параграф мы закончили цитатами, взятыми из последнего труда Ницше. Его мятежная мысль оказалась у раздела веков, но и на разделе

Из книги Архетип и символ автора Юнг Карл Густав

Проблема души современного человека Статья К.Г.Юнга «Проблема души современного человека» была впервые опубликована в 1928 г. (в 1931 г. вышла в переработанном и расширенном виде). Перевод выполнен А.М.Руткевичем. Проблема души современного человека принадлежит к

Из книги Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир - эпоха Просвещения. автора Гуревич Павел Семенович

ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ФИЛОСОФИИ

Из книги Философия в схемах и комментариях автора Ильин Виктор Владимирович

3.1. Проблема человека в философии Отдельный человек соединяет в себе общечеловеческое, присущее ему как члену человеческого рода, социальные черты, свойственные ему как члену определенной социальной группы, и индивидуальные, присущие только ему. С древнейших времен,

Из книги Два образа веры. Сборник работ автора Бубер Мартин

Проблема человека От автора Эта книга, в первой своей части проблемно-историческая, а во второй - преимущественно аналитическая, должна дополнить содержащуюся в других моих работах разработку диалогического принципа исторической перспективой и критически обосновать

Из книги Шпаргалки по философии автора Нюхтилин Виктор

46. Аналитика внутреннего мира человека: проблема счастья, смысл жизни, проблема смерти и бессмертия. Творческая жизнедеятельность как выражение личностного начала Внутренний мир человека - это единый духовный опыт взаимодействия его личности как с внешними фактами

Из книги Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927 автора Бахтин Михаил Михайлович

Глава четвертая Функция авантюрного сюжета в произведениях Достоевского Мы переходим к третьему моменту нашего тезиса - к принципам связи целого. Но здесь мы остановимся лишь на функциях сюжета у Достоевского. Собственные же принципы связи между сознаниями, между

Из книги Инстинкт и социальное поведение автора Фет Абрам Ильич

2. Проблема человека Народ и его друзья. Гуманисты, пытавшиеся изменить ход истории, хотели освободить человека от нищеты и унижения; они думали, что для этого достаточно предоставить ему свободу. Как они видели, порабощение человека было его обычным состоянием в течение

Из книги Исследования по феноменологии сознания автора Молчанов Виктор Игоревич

§ 2. Хайдеггер и Кант. Проблема сознания и проблема человека. Анализ хайдеггеровской интерпретации «Критики чистого разума» Как следует из введения в «Бытие и время», интерпретация кантовской философии должна была составить один из разделов II части этой работы, которая

автора Коллектив авторов

Из книги Смысл жизни автора Папаяни Федор

Из книги Адвокат философии автора Варава Владимир

218. В чем действительная проблема человека? Часто философию упрекают в том, что она занимается измышлениями, создающими квазипроблематику человеческого существования. Иначе: в философии создается ряд неверных предложений, на которые нельзя дать правильный ответ,

Из книги Марксистская философия в XIX веке. Книга первая (От возникновения марксистской философии до ее развития в 50-х – 60 годах XIX века) автора

Проблема природы человека Важное место в «Капитале» занимает проблема человека. Марксу равно чужды и анонимно-фаталистические схемы трактовки истории в духе гегелевского панлогизма, и любые варианты вульгарно-экономического фатализма. Маркс исследует вопрос о природе

Из книги Поль Гольбах автора Кочарян Мусаел Тигранович

Проблема человека Включив человека в систему природы как часть целого, Гольбах приступает к решению центральной проблемы своей философии. «Человек - произведение природы, он существует в природе, подчинен ее законам, не может освободиться от нее, не может - даже в мысли

Из книги Ф. М. Достоевский: писатель, мыслитель, провидец. Сборник статей автора Коллектив авторов

Философские взгляды Достоевского, ярко выраженные в его художественных произведениях с озвучены довоенному и послевоенному поиску смысла жизни человеческого существа. Смысложизненные проблемы становятся центром философской рефлексии, проблема свободы и ответственности, проблема бунта и смирения, счастья и покоя. Сократовский лозунг "Познай самого себя" становится отправной точкой исканий Достоевского и его последователей. Объект его исследований - человек, который берется не в схематическом, формальном изображении, а в полноте своего эмоционального бытия. Мир не столько познаваемый, сколько переживаемый становится для них предметом осмысления. Что есть человек без своих чувств и эмоций? Ничто. Что заставляет человека чувствовать, искать, страдать, любить и ненавидеть? Именно эти вопросы ставит Достоевский в своих произведениях.

Его интересует, прежде всего, вопрос о тайне бытия человеческих интересов, мотивов поступков. Как, откуда, почему рождается тот или иной поступок? Почему князь Мышкин в "Идиоте", столь органичен в своей подлинности, почему Настасья Филипповна "обречена" на смерть, которую порождает любовь? Почему сам Мышкин называется "идиотом"? Почему Родион Раскольников решается на убийство? Так выражается его бунт? И многое, многое другое. Само бытие для Достоевского - это, прежде всего, бытие человеческой души. Подлинная реальность "Я", человеческой личности проявляется и познается в его бытии в мире, человек свободен и одинок в мире. Как выйти из этого одиночества? Свобода - дар или наказание? Эти и многие другие вопросы возникают, когда читаешь Достоевского. личность достоевский философский бунт

Остановимся более подробно на двух проблемах звучащих в произведениях Достоевского и являющихся центральными - это проблемы бунта и свободы.

Наиболее ярко бунтарская философия прослеживается у Достоевского в образах Родиона Раскольникова в "Преступлении и наказании" и Ивана Карамазова в "Братьях Карамазовых". Раскольников - не ужасный "монстр", хладнокровно убивший старуху-проценщицу и ее сестру, а живой, ранимый, глубоко страдающий и чувствующий человек.

В чем его преступление? Он убил человека, сделал это сознательно, после тщательной подготовки. Действительно, во все времена убийство считалось страшным преступлением. Одна из первых заповедей Библейского Моисея, признаваемых как иудеями, так и христианами, гласит: "НЕ УБИЙ!". Если, согласно Библии, первый убийца на Земле Каин был наказан вечным изгнанием (отсюда и пошло слово - "каяться", т.е. страдать от совершенного преступления), то впоследствии за причиненную другому смерть полагалась смерть: " Кто ударит человека, так, что он умрет, да будет предан смерти... а если кто с намерением умертвит ближнего коварно (и прибежит к жертвеннику), то и от жертвенника моего бери его на смерть."

Или, то, что вошло в поговорку - "Око за око, зуб за зуб". Все это говорит о том, что за каждым преступлением следует наказание. Вся христианская доктрина построена на идее воздаяния, ничего не проходит безнаказанно, приходит ли наказание сразу или постепенно, от других людей или от Бога, который живет в нас нашей совестью.

Раскольников - преступник, но что стало причиной, или как говорят юристы, мотивом его преступления. Во-первых, конечно, бедность, доводившая его до отчаяния, порождавшая долги, жизнь впроголодь и т.п. Одним словом, бесчеловечное существование. Но не это главное. Роковую роль в решении Родиона Раскольникова убить старуху-проценщицу сыграл случайно услышанный разговор между незнакомым ему студентом и офицером. "Убей ее и возьми ее деньги, с тем, чтобы с их помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли оно крошечное преступление тысячами добрых дел? За одну жизнь - тысячи жизней спасенных от гниения и разложения". Раскольников убеждает себя в том, что освобождая мир от этой никчемной, злой и жадной старухи, он вершит благое дело. Но не случайно говорят: "Благими намерениями вымощена дорога в ад". Ибо так тяжело понять человеку, что есть зло, а что - благо. Сколько совершалась во все времена убийств во имя высокой цели - это и коммунистический красный террор в России, вылившийся в геноцид собственного народа, и мусульманский "газават" (священная война), и крестовые походы средневековых рыцарей. Идя на это преступление, Раскольник стремиться освободить других и освободиться сам.

Однако кроме этого, он пытается определить самого себя и свое место в мире - " Тварь ли дрожащая или право имею?" - вопрошает он. Он стремиться к тому, чтобы стать сверхчеловеком, свободным не только от долгов, но и от общепризнанных норм морали, от необходимости подчиняться закону. Он проверяет себя. Он бунтует против несправедливости и собственной малости. Убить, чтобы победить самого себя, убить ради того, чтобы убить - страшная идеология, но, к сожалению, реально существующая и сегодня. Сколько таких "Раскольниковых" воюют сегодня в Чечне и других "горячих точка". При всей кажущейся эпатажности образа и поступка Раскольникова, он не выдуман, он "открыт", как в музее для осмотра. Только музейные экспонаты никому не могут причинить вреда в отличие от проповедников "вседозволенности". Идеи Родион Раскольникова были изложены в статье, что собственно и навело на него Порфирия Петровича. Он пытается поставить себя в один ряд с Наполеоном - "настоящим властелином", человеком, которому "все разрешается". Поделив людей на низших и высших, он ищет себя серди высших.

Однако после совершения преступления он не перестает мучаться, не перестает искать и отчаянно понимает, что он не относится к тем, которым все ни по чем, которым "все дозволено", да и существуют ли такие люди? "... я переступить поскорее хотел, - говорит Раскольников, - ... я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я убил, а переступить не переступил, на этой стороне остался".

Страх перед разоблачением, муки совести, странное ощущение загнанности, осознание того, что все его идеи - обман становится первым и главным наказанием Родиона Раскольникова. Медленно и методично Порфирий Петрович подводит его к необходимости признании. Но только встреча с Сонечкой Мармеладовой, ее любовь, ее христианская позиция помогает ему понять содеянное. "Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно от того, что его так любят". Именно Соня, своей верой, своей любовью побеждает то зло, которое живет в Раскольникове. Она, узнав о его преступлении твердо решает " Вместе страдать будем, вместе и крест понесем". Соня убеждает Родиона покаяться и принять неизбежное наказание. Она помогает ему понять главный смыл христианского вероучения, утверждающий необходимость смирения, ценность любой жизни и невозможность творить добро при помощи зла. Осознав и приняв это для себя Родион Раскольников, принимает каторгу, как благо для себя, т.к. глубоко понял и прочувствовал, что нет более строго судьи человеку, чем его совесть, и нет большего наказания, чем муки совести.

Ф.М.Достоевский, рассказывая о Раскольникове, пытается понять и разгадать одну из величайших тайн - почему человек идет на преступление и каково наказание? Проследив историю душевных мук Раскольникова, он приводит своего героя к тем же убеждениям, к которым пришел и сам: от бунтарства к смирению, от горделивого возвышения человека к почитанию Бога и истин христианского вероучения. Поэтому тысячи Каинов (Раскольниковых) живут, ходят по Земле. И как образ библейского Каина, так и образ Родиона Раскольникова всегда будет напоминать людям о неотвратимости наказания. Еще глубже тема бунта раскрывается в "Братьях Карамазовых", особенно в знаменитой легенде о великом инквизиторе, выслушав которую Алеша с ужасом смотрит на брата Ивана и произносит свое знаменитое: "Так ведь это бунт". Алеша и Иван Карамазовы выступают у Достоевского как бы разведенным в разные стороны образом Раскольникова - один бунтует, другой смиряется. И бунт, и смирение, по мысли Достоевского, как братья, любят и не приемлют друг друга, но не существуют друг без друга. Может быть об этом говорят нам образы Ивана и Алеши Карамазовых.

У Камю человек бунтующих становится центральным образом и литературного философского творчества. Будучи активным поклонником Достоевского, именно у него он ищет обоснования своим идеям. Излюбленным его образом остается Иван Карамазов, которого он, кстати, играл, в студенческом театре. Возможно именно с него списан его философский портрет "бунтующего человека". Чувства человека не субъективны, полагает Камю, они существуют как онтологическая реальность и действуют часто вне воли и желания человека как регуляторы его поведения и поиска. Если проследить этот тезис по образу Мити Карамазова, то подтверждение этому мы найдем в его неистовой, "неразумной" любви к Грушеньке. Эта любовь живет сама по себе вопреки всем логикам и смыслам, и не он управляет любовью, а она управляет им, Когда знакомишься с личностью Мити Карамазова на протяжении всего романа, поражает его надорванность, необузданность, какая-то трагическая наполненность всех его переживаний, мыслей и поступков. Лишенный в детстве любви, он не умеет распорядиться и собственной любовью, она приобретает черты буйной фанатической, можно даже сказать, нездоровой привязанности (которая сравнима с любовью Рогожина к Настасье Филипповне в "Идиоте") к Грушеньке. Его любовь не укладывается в рамки традиционных обыденных представлений о сущем и должном. Отказываясь от любви "порядочной", красивой, умной и богатой Катерины Ивановны, он добивается любви "падшей" женщины - Грушеньки, которую оспаривает у своего отца. Интересно, однако, что первая, в конце концов, его предает, а вторая готова принять любую судьбу рядом с ним. Заметим, что для Достоевского это становится вполне традиционным способом утверждения нравственной чистоты в лице женщины по представлениям обыденной морали, ханжеского миропонимания недостойной и падшей: это и Сонечка Мармеладова в "Преступлении и наказании", и Настасья Филипповна в "Идиоте" - их подлинность, их искренность, глубину чувств (ибо их коснулось страдание) Достоевский противопоставляет наигранности и легковесности "хороших" барышень.

Идея страдания - его возвышающей и очищающей силе, одна из основных идей Достоевского. Все своих героев он проводит через страдание в поисках смысла и значения подлинного бытия. Камю, пытаясь ответить на тот же вопрос, приходит к выводу о том, что мир сам по себе не абсурден, каким он представляется рефлектирующему разуму, он просто неразумен, т.к. является внечеловеческой реальностью, не имеющей ничего общего с нашими желаниями и нашим разумом. Это не означает, что мир непознаваем, иррационален, как "воля" у Шопенгауэра, или "жизненный порыв" у Бергсона. Мир прозрачен для нашего разума, но не дает ответа на главные вопросы, что и порождает "бунт". Бунтующий человека - это история идеи бунта, ведущей свое происхождение от Достоевского - метафизического и политического, против несправедливости человеческого удела. Влияние Достоевского прослеживается и в идейном обосновании бунта у Камю. Его работа "Бунтующий человек" начинается с вопроса об оправдании убийства. Люди во все времена убивали друг друга, - это истина факта. Тот, кто убивает в порыве страсти, предстает перед судом и иногда отправляется на гильотину. Но сегодня подлинную угрозу представляют собой не эти преступники - одиночки, а государственные чиновники, хладнокровно отправляющие на смерть миллионы людей, оправдывающие массовые убийства интересами нации, государственной безопасности, прогресса человечества, логики истории.

Человек ХХ века оказался перед лицом тоталитарных идеологий, служащих оправданием убийства. На скрижалях ХХ века написано: "Убивай». Достоевский, анализирует генеалогию этого лозунга. Проблема заключается в том, что "все дозволено", т.е. вопрос поставленный Родионом Раскольниковым в "Преступлении и наказании".

Еще одним почитателем Достоевского развивавшим некоторые его идеи, в том числе и те, что уже проанализированы нами, был Н.А. Бердяев. Николая Бердяева обычно относят к экзистенциалистам, т.к. пафос его философского творчества целиком и полностью проникнут знаменитым призывом Сократа - "Познай самого себя". Философия Бердяева в высшей степени философия человека, ищущего себя, познающего этот мир, чтобы обрести в нем свое достоинство. Бердяеву ненавистны любые виды рабства, будь-то рабство политическое или религиозное. О политическом было уже достаточно. Что касается религиозного, то будучи глубоко верующими, осознанно религиозным человеком, Николай Бердяев не признавал духовного диктата, которым, по его мнению, всегда "грешила" официальная православная церковь. Анализируя знаменитую Легенду о Великом инквизиторе из "Братьев Карамазовых" Достоевского, он обращает внимание на мысль Достоевского о причинах, по которым Иисус пришел в мир нищим и гонимым. И пытается ответить на вопрос, почему он не совершил чуда, коли ему все подвластно и не сошел с креста, так в него уверовали бы все. Но Христос, по мнению Бердяева не хотел поработить людей чудом. Он не требует безоговорочного подчинения, он хочет, чтобы люди свободно приняли его и "возлюбили друг друга". Певец свободы - Николай Бердяев навсегда вошел в историю русской философской мысли и русской культуры, хотя многие свои произведения он издал за границей, где провел более трети жизни. Н. Бердяев, например, в книге "Истоки и смыл русского коммунизма" показывает глубокое отличие русской литературы от западной, отыскивая его в "религиозной социальной взволнованности", предчувствии катастрофы, неверии в прочность цивилизации. Он разбирает творчество Пушкина, Достоевского, Гоголя, Толстого, доказывая, что только в России могла родится такая литература, которая сродни социальной философии. Второй момент - только в России литература могла иметь такое политическое и духовное влияние и превращаться в идеологическое основание социальных действий. "Русская литература родилась не от радостного творческого избытка, а от муки и страдальческой судьбы человека и народа, от искания всечеловеческого спасения. Но это значит, что основные мотивы русской литературы были религиозными".

Ведь именно к религиозным взглядам на жизнь приходит Достоевский в результате поиска. Он уверен, что бунтарство заложено во внутренней природе человека, но победить в себе его - такова нравственная задача личности. И не слом и разрушение есть подлинный путь к свободе, а смирение и любовь. Частично об этом уже говорилось, когда речь шла о любви как силе очищающей и всепобеждающей на примере любви Сонечки Мармеладовой к Раскольникову.

Любовь противостоит бунту, любовь смиряет, любовь все терпит и т.д. Наиболее ярким олицетворением любви и смирения можно считать двух героев Достоевского - князя Мышкина и Алеши Карамазова. Мышкин чист и наивен. К каждому человеку, с которым его сталкивает судьба, он готов отнестись по-братски, готов душевно сочувствовать и разделить его страдания. Знакомы с детства Мышкину боль и чувство отверженности не ожесточили его, - наоборот, - они породили в его душе особую, горячую любовь к людям, ко всему живому и ко всему страдающему. При свойственном ему бескорыстии и нравственной чистоте, роднящих его с Христом (Достоевский так и называет его "князь-Христос") не случайно "повторяет" путь Иисуса, т.е. путь страдания. Однако Мышкин оказывается беспомощным в своей попытке преодолеть окружающее его зло и дисгармонию, ему не под силу оказывается спасти Настасью Филипповну, хотя развязку любви к ней Рогожина он предчувствует и предвидит. Достоевский как бы ищет образ своего положительного героя, но он хочет увидеть его сильным и побеждающим. Честность же "стороннего наблюдателя" не позволяет ему приукрасить реальность, которая, увы, не принимает "идеала", смеется над ним. Как библейского Христа гнали и осмеивали, так и князя Мышкина называют "идиотом".

Образ Алеши Карамазова можно назвать непосредственным продолжением образа князя Мышкина в творчестве Достоевского, с той разницей, что, будучи иным по сравнению с окружающими, нравственно полноценным и цельным, Мышкин все-таки отторгается людьми, как нечто чуждое и ущербное; Алеша же безоговорочно принимается всеми без исключения героями романа. Именно к нему апеллируют как к судье, признавая его нравственное превосходство, его природную мудрость, продиктованную неподдельной любовью, живущей в нем с самого детства, братья, Грушенька, Катерина Ивановна, Илюша даже своенравный Коля Красоткин. "... все этого юношу любили, где бы он не появлялся, и это с самых детских лет его.... дар возбуждать к себе особенную любовь он заключал в себе, так сказать в самой природе, безыскусственно и непосредственно". Его любили в семье, где он рос, любили сверстники, полюбил даже отец, казалось бы, уже не способный любить. Он не помнил обид, любил уединение и чтение, был трогательно стыдлив и целомудрен, никогда не поддерживал столь любимых мальчиками во все времена разговоров про женщин, за что был прозван "девочкой", но это не уничтожало доброго к нему отношения товарищей. В возрасте 20 лет он встретился со старцем Зосимой, "к которому привязался всею горячею первою любовью своего неутолимого сердца". Эта встреча и определила его судьбу, он ушел в монастырь. Он в отличие от Мышкина, уже непосредственно становится на путь христианского служения, путь монашества. Достоевский тем самым, наверное, хочет показать, что бунтарский поиск так или иначе имеет свой выход, либо уничтожение и разложение, либо второе рождение и очищение через Христа. В отличие от своих последователей - Камю, который не видит выхода из стен абсурда, и Сартра, утверждающего, что человек "осужден быть свободным", Достоевский видит выход из бессмысленности человеческого бытия. Этот выход - любовь и христианское служение. Непосредственное детское, как того и требует Христос, принятие царства Божия, вера, основанная на любви. "Все люди - дети", эта мысль звучит и в легенде о Великом Инквизиторе, и других произведения Достоевского. Новый, позитивный пафос появляется в идее "Все люди - дети" в предсмертной проповеди уже не Великого Инквизитора, а старца Зосимы. Излагая библейскую легенду об испытании Иова, старец Зосима опять обращается к теме потери детей. По легенде, чтобы испытать Иова, Бог поражает его болезнью, отнимает у него все, в том числе и детей, но не возроптал Иов. "...и вот у него уже новые дети, и любит он их - господи: " Да как мог бы, казалось, возлюбить этих новых, когда тех прежних нет, когда тех лишился? Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были его сердцу милы?" Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в умиленную тихую радость; вместо юности кипучей крови наступает тихая ясная старость: благословляю выход солнца ежедневно, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умильные воспоминания, милые образы из всей долгой и благословенной жизни - а на до всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!" Все мы - дети божьи, и любит он нас всех, всякого по-своему, нет нужды роптать на жизнь, ибо к "чистому" грязь не пристает. К детской чистоте души и искренности помыслов призывает нас отец Зосима, а вместе с ним и Ф.М. Достоевский: "... просите у бога веселья. Будьте веселы как дети, как птички небесные... Бегите, дети, сего уныния", - говорит он всем присутствующим в его келье, а вместе с ними и всем людям на земле. Будьте как дети! Именно к этой традиционно христианской идее приходит Достоевский и ее делает одной из центральных своих идей. Детство как таковое выступает символом чистоты, высшей реальности, источником радости бытия. Например, Достоевский подробно описывает разговор старца Зосимы с женщиной потерявшей ребенка и неутешно страдающей от этого. "И не утешайся, - говорит ей старец, - и не надо тебе утешаться, не утишайся и плачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой - есть единый из ангелов божьих, оттуда на тебя смотрит и видит тебя и на слезы твои радуется, и на них господу богу указывает. И надолго тебе сего материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего". Звали умершего мальчика Алексеем. Случайно ли это совпадение имен - безгрешно ушедшего в мир иной в чистоте радующего бога и очищающего скорбящих о нем, и живущего Алеши Карамазова, несущего радость и любовь всем окружающим, принимающим на себя их скорби и несчастья? Наверное, нет. Образ плачущей матери можно рассматривать как образ рыдающего человечества по утраченной чистоте и искренности, поэтому ответ старца можно адресовать всем людям. Чем больше мы плачем об утрате чистого, тем надежнее мы защищены от грязи и греха, проникающих и калечащих души наши. Поэтому старец и говорит - "не утешайся", ибо нет нам утешения, но есть радость в памяти о чистоте и невинности. Именно в "детскости", непосредственности, всепобеждающей любви и вере Алеши Карамазова и состоит его сила, побеждающая зло. Вера и любовь наполняют человеческую жизнь смыслом и значением. К этому выводу приходит Достоевский, призывая читателей, следовать за его героями, чтобы найти этот путь.

Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) является в настоящее время, пожалуй, самым известным русским писателем на Западе, по чьим произведениям иностранцы пытаются понять тайну загадочной русской души. У Достоевского нет разработанной философской систе-мы, его философия выражается через мировоззрение писателя, о кото-ром Н. А. Бердяев говорил: «Миросозерцание Достоевского не было от-влеченной системой идей, такой системы нельзя искать у художника, да и вряд ли она вообще возможна. Миросозерцание Достоевского есть его гениальная интуиция человеческой и мировой судьбы».

Основные темы философских размышлений Достоевского.

Творче-ство Достоевского сосредоточено вокруг тем антропологии, филосо-фии истории, этики и философии религии. Центральная же тема его творчества — это тема свободы. С исследованием свободы у Достоев-ского связана тема зла и преступления. Лейтмотив историософской тематики писателя связан с борьбой против социализма, который, по его мнению, есть не что иное как строительство новой Вавилонской башни для того, чтобы свести «небо на землю». Одной из важнейших в его творчестве является тема русской идеи, т.е. вопрос о месте Рос-сии в мировой истории.

В творчестве Достоевского практически нет темы природы, которая его не интересовала, нет онтологии , нет какой-то особой гносеологии . Нет у него и темы Бога , понимаемой как богословие или теология, но зато особую роль играют религиозные искания самого писателя. Одна-ко это не искания Бога, в бытии которого он не сомневался, а попытка понять, как божественное бытие Проявляется в мире, отражается в том, что существует. Главное «событие» этого существования — человек. Это событие загадочно и противоречиво. Романы Достоевского суть способ понимания этого события. Посредством своих героев Достоев-ский пытается разрешить «загадки человеческого бытия».

Тема человека. Исследуя тему человека, Достоевский прежде всего обращается к себе самому, к своим внутренним переживаниям и терза-ниям, ничего не скрывая о себе. Творчество Достоевского сравнимо с исповедью. Это покаяние души в грехах не только содеянных, но и по мысленных — самим автором или кем-то, кого он знал. НА. Бердяев считал, что Достоевский обнаруживает муки совести на такой глубине, на какой они до сих пор не были видимы, и там же, в самой последней глубине человека, он открывает волю к преступлению. Поэтому творче-. ство Достоевского — это раскаяние одного за всех. Писатель воплощал в своей собственной жизни принципы любви к каждому человеку, причем к грешникам, может быть, даже в первую очередь.

Достоевский поступал в соответствии с наставлениями апостола Иакова, поучавшего: «Признавайтесь друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтоб исцелиться» (Иак. 5, 16), Поэтому творче-ство писателя можно рассматривать еще и как дело исцеления душ от всего темного и злого. Творчество есть его «дело», его предопределение свыше, которое он должен осуществить в своей жизни. Чего бы человек ни придумал о себе, для Достоевского неоспоримым фактом является то, что Бог промышляет о каждом своем создании, человек существует в божьем мире, и в нем действуют законы его Создателя. Человек у До-стоевского не есть явление природного мира. НА. Бердяев подчерки-вает исключительный антропологизм и антропоцентризм Достоевско-го: «Человек — микрокосм, центр бытия, солнце, вокруг которого все вращается. Все в человеке и для человека».

Тема свободы. Достоевский изучает человека в его свободе, и сво-бода есть основное обладание человека. При этом, как показал До-стоевский, он обладает не только свободой, подчиненной нравствен-ным законам, становящейся вследствие этого одним из видов необходимости, но и свободой произвола, каприза, «глупого хотенья». Возможность произвола есть условие того, чтобы нравственный выбор был не принудительным, но действительно свободным. Толь-ко в этом случае личность несет ответственность за свое поведение, что, собственно, и означает быть личностью.

Получается, что, с одной стороны, человеческая свобода должна быть подчинена нравственным ценностям, а с другой — включать воз-можность произвола по отношению к этим ценностям. В своих произ-ведениях Достоевский всесторонне исследует эту антиномию, показы-вая, как личность или восстает, не желая быть средством даже по отношению к «высшим ценностям», или просто-напросто срывается, «устав» от выполнения взятых на себя моральных обязательств. В ро-мане «Подросток» главный герой Аркадий Долгорукий говорит: «Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там бу-дущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет и которое в свою очередь истлеет без всякого следа и воспоминания...».

Достоевский через своего героя критикует распро-страненную в его время теорию французского социалиста Шарля Фурье (1772-1837), противопоставляя фурьеристской формуле («Ра-зумное отношение к человечеству есть и моя выгода тоже»), во-первых, возможность нахождения всех этих разумностей неразумными. Во-вто-рых, споря с атеистическим мировоззрением фурьеристов, он показы-вает, что если нет Бога, то нет ни вечной жизни, ни Царствия Божия, нет и высших богочеловеческих идеалов. А тогда человек вправе спро-сить: «Что мне за дело о том, что будет через тысячу лет с этим вашим человечеством, если мне за это, по вашему кодексу, — ни любви, ни будущей жизни, ни признания за мной подвига?».

Иррациональность человеческого поведения. Но даже если нравст-венные идеалы объективны и опираются на Божественное бытие, проблема свободного принятия этих идеалов не становится проще. Устоять в свободном принятии Истины, которая в представлении Достоевского есть сам Христос и Его учение, — удел немногих. Вывод из художественных исследований Достоевского таков: лич-ность человека сложна и его поступки не всегда поддаются логичес-кому анализу. Человек часто поступает иррационально, вопреки даже своей пользе и выгоде, и в этом тоже выражается его желание быть свободным.

Герой «Записок из подполья» рассуждает: «...Вы повто-ряете мне, что не может просвещенный и развитой человек, одним словом, такой, каким будет будущий человек, зазнамо захотеть чего-нибудь невыгодного, что это математика. Совершенно согласен, дей-ствительно математика. Но повторяю вам в сотый раз, есть один только случай, только один, когда человек может нарочно, сознатель-но пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а имен-но; чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть свя-занным обязанностью желать себе одного только умного».

Человек стремится к своеволию. Достоевский делает целый ряд от-крытий о человеческой природе. Она полярна, антиномична и ирра-циональна. Человек не стремится непременно к выгоде. В своем свое-волии он сплошь и рядом предпочитает страдания. Но откуда в человеке эта страсть к своеволию? В религиозном восприятии До-стоевского ответ таков: Бог и дьявол суть не просто абстрактные ка-тегории морали, они мистическим образом присутствуют в мире и борются за души людей в сердце каждого человека. Зло несводимо к социальным причинам, а коренится в самой природе человека. По выражению Н.А. Бердяева, «зло есть дитя свободы».

Но и добро тоже — «дитя» свободы. И человек как свободное су-щество выбирает для себя либо добро, либо зло, но может быть — и даже очень часто — и то и другое одновременно. Добро или зло при-нимаются человеком не абстрактно, а через исповедуемые им идеи. Все герои Достоевского живут теми или ияыми идеями. Сам писатель неоднократно подчеркивал роль идей в мире, считая, что в ко-нечном итоге вся история творится идеями.

Концепция идей Достоевского.

Единого понятия идеи у писателя нет, а есть перекликающиеся между собой образы. Главным образом, кото-рым Достоевский уточняет свое понятие идеи, является образ «божест-венного семени». Это семя Бог бросает на землю и из него вырастает Божий сад на земле. Распространяются идеи путем заражения, но по-чему те или иные идеи «заражают» определенных людей, остается не-постижимым. Идею, которой человек живет и в которую верит, Досто-евский определяет как его тайну. Наличие в человеке некой тайны превращает его в личность, а личность есть не что иное как воплощен-ная идея. Люди в той или иной степени оказываются во власти живу-щих в них идей и действуют в соответствии с тем, что они им диктуют.

Одержимость идеями. По мнению философа и богослова Г.В. Флоровского (1893-1979), «власть мечты, или одержимость идеей — одна из главных тем в творчестве Достоевского». Идеи у До-стоевского не имеют обязательного положительного аспекта. Идеи приходят из потустороннего мира, а потому могут быть и отрицатель-ными, своего рода «искушениями». Большинство наиболее интерес-ных героев Достоевского одержимы как раз такими идеями. Человеку «из подполья» («Записки из подполья») хочется пожить по своей «глупой воле».

Раскольников («Преступление и наказание») считает, что существует два сорта людей — обычные люди и те, кому все по-зволено, для кого оправдано даже убийство. Шигалев («Бесы») пред-лагает план разделения человечества на две неравные группы, где одни будут господами, а другие — рабами. Примерно такой же план и у Великого Инквизитора («Братья Карамазовы»). Из ряда подобных идей, возможно, наиболее парадоксальной является идея Кириллова («Бесы»). Кириллов поверил в то, что Бога нет, но поскольку считал, что без веры в Бога человек жить не может, то пришел к выводу, что необходимо объявить Богом всемогущего Человека.

Борьба идей в человеке. Проблема одержимости идеей заключается в том, что человек одновременно может быть захвачен не одной, а двумя и более идеями, порой противоречивыми и исходящими из раз-ных духовных миров. Именно в этой борьбе идей в человеке проявля-ется борьба между Богом и дьяволом. У Достоевского практически нет однозначно плохих людей. Даже такая поистине сатанинская лич-ность, как Ставрогин («Бесы»), нуждается, в конечном счете, в испове-ди и понимании.

А Великий Инквизитор («Братья Карамазовы») в раз-говоре с Христом неясно чувствует уязвимость своей «железной» логики и поэтому отпускает Христа, не приводя в исполнение своей угрозы казни. Таковы примеры, где отрицательная идея, кажется, побеждает окончательно, но и здесь сохраняются божественные семена надежды. Борьба примерно равноценных по силе положительных и от-рицательных идей происходит и в душе Версилова («Подросток»).

Есть у Достоевского герои, в которых вроде бы победила идея по-ложительная, но тем не менее и в их душах содержатся семена зла. Это Алеша Карамазов («Братья Карамазовы»), князь Мышкин («Идиот»), Соня Мармеладова («Преступление и наказание»). Достоевский пока-зывает, что в любом человеке добро и зло борются до конца, пока че-ловек жив. Наглядный тому пример — Родион Раскольников, который «воскрес» из нравственного небытия. Достоевский верил в возмож-ность изменения идеи человека, в его нравственное преображение.

Идея человекобога. Идея человекобога рассматривается у Достоев-ского неоднократно — в «Бесах», в «Преступлении и наказании», в «Братьях Карамазовых». Это послужило поводом Л. Шестову на-звать Достоевского ницшеанцем до Ницше. По тематике Достоев-ский действительно во многом был предшественником Ницше (не случайно последний внимательно читал Достоевского), но по смыслу своих поисков — это скорее русский анти-Ницше, так как Достоев-ский был певцом не человекобога, а богочеловека.

Различение и изменение человеческой идеи. Различите то, какой из двух типов идей прорастает в человеке, и изменить человеческую идею можно лишь на путях человеческой свободы. Люди, живущие положительной идеей, знают, что свобода неразлучна с Истиной, по-тому что настоящую свободу дает только Истина, видимым воплоще-нием которой на земле был Христос. Человек, живущий отрицатель-ной идеей, сам желает быть истиной, уподобиться Богу.

Свобода не тождественна истине или добру и предполагает выбор со стороны человека, выбор того, какие из занесенных из потустороннего мира идей будут им культивироваться и взращиваться, а с какими он будет бороться как с сорняками своей души. Умение пользоваться сво-бодой помогает человеку в его выборе. Правильный, с точки зрения Достоевского, выбор ведет человека не просто к Богу, но и к личному бессмертию, к вечной жизни в Царствии Божием. То есть человек об-ретает абсолютные ценности. Парадокс в том, что свободе можно на-учиться, но сделать это можно лишь уже будучи свободным.

Идеи наций и русская идея. Согласно Достоевскому не только у каждого человека, но и у каждого народа, как и у всего человечест-ва в целом, есть своя идея. Именно идеи творят историю. Каждый человек подобен «саду», в котором всходят и взращиваются эти идеи. Задача личности — своим примером способствовать распознаванию идей, которые есть у других, помогать им с их выбором и взращива-нием. Подобно тому, что происходит с отдельным человеком, происходит и с цельми народами, также имеющими в себе идеи «божест-венные» и «дьявольские». К разряду последних Достоевский относил, например, идеи католическую и коммунистическую.

Достоевский верит в то, что идеи, заложенные в народ, в челове-чество, могут быть открыты избранным людям, которые и должны донести их до остальных. Такой идеей, открывшейся ему, является «идея русского народа*. Каждый народ должен взрастить свою идею, но далеко не каждый вынашивает и развивает «божественную» идею. Так, многие народы Европы, согласно Достоевскому, утратили свои «божественные» идеи и идут неверным путем.

Впрочем, у них есть шанс выйти на правильную дорогу, если им будет оказана помощь другими народами. Это может сделать русский народ, сохранивший в себе «божественные» семена, но пока не взрастивший их в полной мере. Общечеловеческая «божественная» идея заключается в установ-лении на земле Царства Божия, выражающегося в первую очередь в братских отношениях между всеми членами общества, в отношени-ях любви каждого к каждому.

Вопросы для самопроверки

1. Как вы думаете, почему Достоевский в своем творчестве такое боль-шое внимание уделял изучению человека? Какие он ставил при этом задачи?

2. Как Достоевский решает антиномию человеческой свободы, которая, с одной стороны, должна быть подчинена нравственным ценностям, а с дру-гой - включать возможность произвола по отношению к этим ценностям?

Как ее решаете вы?

3. Согласны ли вы с концепцией Ш. Фурье, что: «Разумное отношение к человечеству есть и моя выгода тоже»? Что по этому поводу думал Досто-евский?

4. Как вы считаете, является благом или злом то, что человек наделен способностью к своеволию? Приведите какие-либо примеры иррациональ-ности человеческого поведения.

5. Поясните, что такое личность согласно концепции идей Достоевского?

6. Может ли, согласно Достоевскому, в человеке победить какая-либо одна идея? Каким образом может произойти изменение идеи человека и его нравственное «выздоровление»?

7. В чем принципиальное отличие человекобога от богочеловека?

8. В романе «Подросток» Аркадий Долгорукий выводит «закон для идей», который гласит, что простейшие идеи понимаются и излагаются труд-ней всех, но: «Есть и обратный закон для идей: идеи пошлые, скорые — по-нимаются необыкновенно быстро, и непременно толпой, непременно всей улицей; мало того, считаются величайшими и гениальнейшими, но — лишь в день своего появления». Согласны ли вы с этими утверждениями? Если да, то попытайтесь дать свое объяснение, почему так происходит. Если нет, то обоснуйте свое мнение.

9. В чем, согласно Достоевскому, заключается суть русской идеи и каковы пути ее осуществления? Выскажите свое отношение к русской идее писателя.

10. По мнению Великого Инквизитора («Братья Карамазовы»), свобода несет не счастье, а страдание. Человек готов отдать свою свободу за хлеб и быть покорным тому, кто его накормит. При встрече с Христом Великий Инквизитор говорит ему: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они в простоте своей и в прирожден-ном бесчинстве своем не могут и осмыслить, которого боятся они и стра-шатся, — ибо ничего и никогда не было для человеческого общества невы-носимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты" отымешь руку свою и прекратятся им хлебы твои». Что вы можете возразить Великому Ин-квизитору?

Литература

1. Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Н.А. Бердяев о русской философии / Сост. Б.В. Емельянова, А.И. Новикова. Ч. 1. Свердловск, 1991.

2. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972—1988.

3. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996.

4. О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881— 1931 годов. / Сост. В.М. Борисов, А.Б. Рогинский. М., 1990.

5. СизовВ.С. Русская идея в творчестве Ф.М. Достоевского. Киров, 2001.

6. Степун Ф.А. Миросозерцание Достоевского // Ф.А. Степун. Встречи. Сост. С.В. Стахорский. М., 1998.

7. Шестоб Л. Достоевский и Ницше (Философия трагедии) // Шестов Л. Сочинения. М., 1995.

8. Штешберг А.З. Система свободы Ф.М. Достоевского // Русские эми-гранты о Достоевском / Вступ. и примеч. С.В. Белова. СПб., 1994.