Художественные особенности романа дубровский. Разработка урока "История создания и композиция романа А.С

МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК В ФУТЛЯРЕ: CИНДРОМ БАШМАЧКИНА-БЕЛИКОВА

От гоголевского Башмачкина ведут разные линии литературной преемственности. Один путь?– морально-религиозное восхождение от маленького человека к князю Мышкину. Другой путь?– от кроткого переписчика к чеховскому «человеку в футляре».

Если повестью Н.В. Гоголя «Шинель» (1842) открывается век великого русского реализма, то рассказ А.П. Чехова «Человек в футляре» (1898) в известной мере подводит итог этому веку. Бросается в глаза сходство двух персонажей, хотя между ними вроде бы не должно быть ничего общего. Акакий Башмачкин всеми унижаем и обижаем, а чеховский Беликов, напротив, держит в страхе все местное общество. Но в основе обоих типов лежит какая-то «малость», выраженная и физическим обликом, и уменьшительным суффиксом в обеих фамилиях. Башмачкин?– «низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат…» (Ш, 114)69. Беликов?– «маленький, скрюченный» (ЧФ, 285), носит темные очки и постоянно прячет лицо в воротник. И внешность их, и образ жизни?– сама серость, стертость, бесцветность, боязливость, отчужденность от всей окружающей действительности. Оба стараются скрыться в иной, стерильно-отвлеченный мир, как в футляр, отгораживаясь им от современности. Оба как будто еще не родились на свет, не вступили в настоящую, взрослую жизнь, и поэтому главной заботой и темой их существования является вторичная материнская утроба?– шинель, футляр, которые оберегали бы их от климатических и прочих превратностей внешнего мира.

Оба ведут воздержанный, почти монашеский образ жизни, замыкаясь, как в келье, в идеальном мире сущностей, вечных и чистых, как платонические идеи. Для Акакия Акакиевича это буквы, которым он служит как переписчик. «Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало…. Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице…» (Ш, 117). А Беликов находит себе прибежище в древнегреческом языке. «Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни» (ЧФ, 281). Оба героя меняют мир людей на мир знаков, отрешенный от всего житейского, и находят в них почти чувственную усладу. В описании Беликова можно отметить почти дословное сходство с Башмачкиным, как будто Чехов изредка заглядывал в гоголевский текст. «О, как звучен, как прекрасен греческий язык!?– говорил он [Беликов] со сладким выражением; и, как бы в доказательство своих слов, прищуривал глаза и, подняв палец, произносил:?– Антропос!» Это вариация на тему «Шинели»: «Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых, если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами…» (Ш, 116). У Башмачкина «наслаждение выражалось» на лице?– Беликов говорил «со сладким выражением». Им не хватает слов?– и они передают свой восторг жестами: Башмачкин «подмигивал и помогал губами», Беликов «прищуривал глаза» и «поднимал палец».

В основе обоих произведений лежит и сходный предметный мотив, выраженный самими заглавиями?– «Шинель» и «Человек в футляре». Футляр в виде башмачкинской шинели или беликовского теплого пальто на вате и физически, и символически ограждает героев от пугающего их мира. Оба существа предельно необщительные, асоциальные. Отсюда молчание и косноязычие Башмачкина, который обычно «ни одного слова не отвечал» на насмешки окружающих, если же по необходимости изъяснялся, то «такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения» (Ш, 121). Беликов, как учитель гимназии, выражается гладко, но предпочитает молчать, гнетуще действуя на окружающих. «Придет к учителю, сядет и молчит… Посидит эдак, молча, час-другой и уйдет… Ходить к нам и сидеть было для него тяжело…» (ЧФ, 282).

И Башмачкину, и Беликову тяжелее всего дается именно общение с людьми. «Никто не мог сказать, что когда-нибудь видел его [Башмачкина] на каком-нибудь вечере» (Ш, 118); «…Было видно, что многолюдная гимназия, в которую он шел, была страшна, противна всему существу его и что идти рядом со мной ему, человеку по натуре одинокому, было тяжко» (ЧФ, 283). В обоих случаях речь идет о тяжелой форме социофобии. Это страх перед обществом, страх заводить дружеские, любовные, семейные, какие бы то ни было человеческие отношения. От этого недуга страдает множество «маленьких» людей во всем мире, желающих только одного?– затвориться в своем футляре (например, в США к этой группе принадлежит 13% населения). В старину такой комплекс именовался мизантропией, поэтому слово «Антропос», сладостно произносимое мизантропом Беликовым, звучит в его устах как чеховская насмешка.

Социофобия включает ряд дополнительных фобий: энохлофобию?– страх толпы, агорафобию?– страх открытых или многолюдных пространств, гетерофобию?– страх существ противоположного пола. Беликова «даже и вообразить нельзя было женатым». Все его существо настолько бесполое и несообщительное, что знакомым даже в голову не приходит, «как вообще он относится к женщине, как он решает для себя этот насущный вопрос» (ЧФ, 285) О Башмачкине и говорить нечего: единственной подругой, которая согласилась пройти с ним жизненный путь, была все та же шинель. Лишь под старость (ему уже за 50) Башмачкин впервые видит?– всего лишь на картинке?– обнаженную женскую ногу, при этом усмехаясь «как вещи вовсе не знакомой, но о которой, однако же, все-таки у каждого человека сохраняется какое-то чутье» (Ш, 129). Сослуживцы смеются над Башмачкиным, спрашивая, когда же состоится его свадьба с квартирной хозяйкой, семидесятилетней старухой (Ш, 115). Беликов же вообще женской прислуги не держит из страха, чтобы о нем не подумали дурно. Так что диагноз «социофобия» и «гетерофобия» может быть поставлен обоим персонажам без особых затруднений.

Знаменательно, что чеховский рассказ открывается историей деревенской Мавры, которая годами сидит за печью и только по ночам выходит на улицу. Такая людобоязнь объясняется рассказчиком Буркиным как психический пережиток, атавизм. «Людей, одиноких по натуре, которые, как рак-отшельник или улитка, стараются уйти в свою скорлупу, на этом свете немало. Быть может, тут явление атавизма, возвращение к тому времени, когда предок человека не был еще общественным животным и жил одиноко в своей берлоге…» (ЧФ, 280-281)70.

Казалось бы, таким, как Мавра, совсем уж боязливым, забившимся в свой угол, можно только посочувствовать. Да и сам Беликов располагает к жалости. «– Какие есть нехорошие, злые люди!?– проговорил он, и губы у него задрожали. Мне даже жалко его стало» (ЧФ, 288). Эта «тихая жалоба» Беликова перекликается со знаменитым «гуманным местом» «Шинели», с восклицанием Башмачкина: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?.. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость…» (Ш, 116). Это «жалостное»?– башмачкинское в Беликове: им трудно приходится в этой жизни, и даже когда они сами внушают страх, они не перестают бояться.

Но суть в том, что этот «атавизм» имеет тенденцию возрождаться не только как патологическая черта личности, но и как социопатия целого общества, которое вдруг впадает в людобоязнь. При этом следует различать два вида социофобии: чисто страдательную?– и деятельную, даже агрессивную. Парадокс в том, что социофобы, хотя и стараются избегать общения, вместе с тем могут быть социально очень активны. Свой страх общества они вносят в само общество, разлагая его изнутри, побуждая людей бояться друг друга. Маленький, робкий, жалкий Беликов, который постоянно боится «как бы чего не вышло», приобретает магическую власть над городом. «…Этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город…. Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять?– пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте…» (ЧФ, 282-283). В отличие от Мавры, которая прячется от людей за печью, Беликов не только забивается в свой футляр, но и загоняет в него других.

Истории двух шинельных, или футлярных, людей разворачиваются параллельно. Оба долго были верны своему аскетическому и «минимальному» образу жизни?– Башмачкину уже за пятьдесят, Беликову далеко за сорок, а они все еще погружены в свои чернильно-бумажные прописи или древнегреческий язык. И только когда каждый из них решил обзавестись «подругой жизни», один в виде все той же шинели, другой в лице певучей и смешливой Вареньки,?– с ними происходит внезапный и стремительный катаклизм. Выход в светскую жизнь, посещение вечеринки или театра выводит этих людей из равновесия и сталкивает с неведомыми им силами. Ночное ограбление Акакия Акакиевича, вдруг лишившегося своей новобрачной, своей шинели, перекликается со сценой, когда уже близкий к сладостным брачным узам Беликов изгоняется из дома невесты?– терпит фиаско, которым «завершилось все: и сватовство и земное существование Беликова» (ЧФ, 291).

Заметим, что между нашими маленькими людьми и предметами их вожделений встают персонажи другого физического масштаба, воплощающие сильное мужское начало. «“А ведь шинель-то моя!”?– сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник. Акакий Акакиевич хотел было уже закричать “караул”, как другой приставил ему к самому рту кулак величиною с чиновничью голову…» (Ш, 131). Коваленко, отнявший свою сестру Вареньку у Беликова, внешне похож на этих грабителей, отнявших шинель у Башмачкина: «с громадными руками, и по лицу видно, что говорит басом, и в самом деле, голос как из бочки: бу-бу-бу…» (ЧФ, 284). Ключевые детали опять совпадают: «громовый голос?– «говорит басом, голос как из бочки»; «кулак величиною с голову»?– «громадные руки».

Другая фигура «Шинели» того же превосходящего ряда?– «значительное лицо». Генерал топает на Башмачкина ногою и повышает голос до такой степени, что тот обмер, затрясся и тут же упал бы на месте, если б его не подхватили сторожа. «Как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук ни ног. <…> …Добрался он домой… весь распух и слег в постель» (Ш, 136). А Беликов даже не спустился по лестнице, а был спущен с нее разгневанным Коваленко и прогремел по ней всеми своими очками и калошами. «Уж он не слышал, что говорила Варенька, и ничего не видел. Вернувшись к себе домой, он прежде всего убрал со стола портрет, а потом лег и уже больше не вставал» (ЧФ, 291).

Почти одинаковая концовка обоих рассказов и жизненного пути героев: спуститься по лестнице, вернуться домой, слечь в постель и уже более не вставать?– еще раз подчеркивает сходство двух сюжетов:

– пустая, бессобытийная жизнь маленького человека, расцвеченная только одним «знаковым» увлечением «не от мира сего»;

– попытка выйти в жизнь и стать «как все люди»;

– как месть за эту измену своему призванию, мгновенное потрясение и смерть, виновниками которой становятся «сильные», «большие» люди.

Правда, нужно вспомнить, что в эпилоге «Шинели» Башмачкина ждала за гробом еще другая, беспокойная судьба привидения, охотника за чужими шинелями, наводившего страх на город. Уже Гоголю чудилось что-то демоническое в образе смиреннейшего Башмачкина, и тема дьявольского соблазна, олицетворяемая «одноглазым чертом», портным Петровичем, проходит через всю повесть, увенчанная эпилогом, где все «житие маленького человека» переворачивается в антижитие, обнаруживает свою инфернальную изнанку. Но то, что у Гоголя?– фантастическая притча о бедном чиновнике, незаметно для себя (а отчасти и читателя) вошедшем в романтические сношения с дьяволом, у Чехова становится содержанием реалистической, почти газетной, фельетонной прозы. Беликов не срывает шинелей с горожан, напротив, он всех их упаковывает в гробоподобный футляр собственного изготовления. В том и состояло художественное открытие Чехова, что в маленьком человеке, которого было принято по-христиански жалеть или гуманистически защищать от общественного гнета и неравенства, он обнаруживает социально опасный тип, который подравнивает всех под свою малость и превращает ее в знак гражданской благонадежности.

Наивысшего взлета этого тип достиг в следующем веке, в послереволюционном обществе. Вариация на тему Башмачкина-Беликова выпукло представлена Андреем Платоновым в образе Симона Сербинова в романе «Чевенгур» (1929). Сербинов?– «маленький человек в футляре» ранней советской эпохи. Как и Башмачкин, он?– письменный человек, его главный рабочий инструмент?– ручка-самописка; «ты писарь, а не член партии»?– определяет его настоящий боец, Копенкин71. Как и для Беликова, для Сербинова очень важно иметь футляр, оболочку, в которой он, новорожденно-незрелый, «недорожденный», может спрятаться от жизни. Родная мать, собственно, и остается для него такой сберегающей утробой. Он «жил потому, что мать некогда и надолго загородила его своей нуждой в нем от других многих людей, которым Симон был вовсе не нужен. <…> Мать служила Симону защитой, обманом от всех чужих людей… Теперь эта изгородь упала… мать исчезла, и без нее все обнажилось» (276) Сербинов мучится одиночеством, он преисполнен «грустью скучного человека на свете», он «несчастный, замерший среди жизни человек» (270, 272).

И однако он ездит по стране и переустраивает жизнь масс, «чтобы добиться для партии точной правды из трудящейся жизни» (265). «Подобно некоторым изможденным революционерам, Сербинов не любил рабочего или деревенского человека,?– он предпочитал иметь их в массе, а не в отдельности» (265). Здесь явно звучит мотив беликовского «Антропос!»?– восхищение человеком вообще при боязливо-подозрительном отношении к живым окружающим людям. Буквы Сербинову ближе людей: он ведет книгу человеческих приходов и расходов, куда заносит имена даже случайных знакомых, всех, с кем ему довелось встретиться и расстаться. И вот, к концу своей жизни он «ничего не мог записать в свою книгу и лишь читал ее и видел, что все его прошлое пошло ему в ущерб: ни одного человека не осталось с ним на всю жизнь, ничья дружба не обратилась в надежную родственность» (283). Сам не умея быть счастливым, он наделен партийным полномочием строить «счастье для всех», но при этом терпеть не может счастливых людей. «…Счастливые были для него чужими, он их не любил и боялся» (266).

И вместе с тем Сербинова «вампирически» влечет к полнокровным и краснощеким. Чеховский Беликов неожиданно влюбился в полную свою противоположность, Вареньку, которая с избытком наделена чувством счастья: «новая Афродита… хохочет, поет, пляшет» (ЧФ, 285). Точно так же Сербинов влечется к Софье?– «счастливой, одаренной какой-то освежающей жизнью женщине»: ее «излишнее дарование жизни» волнует его (265, 271). Варенька?– «разбитная, шумная», и точно так же жизнь Софьи «раздавалась кругом как шум» (271). Наконец, для обоих тихонь-футлярщиков их знакомство с «шумной» женщиной послужило прологом к гибели, как будто сколь-нибудь глубокое соприкосновение с избытком жизни ломает механизм их самосохранения.

Удивительно, как устойчиво проходит от Гоголя через Чехова к Платонову, разделяясь интервалами совсем разных эпох, этот архетип, восходя от канцелярского переписчика через учителя мертвого языка к революционному писарю-уполномоченному.

Знаменательно, что одним из первых обратил внимание на сходство Башмачкина и Беликова В.И. Ленин, сопоставив их в присущей ему разоблачительной манере: «…Наши реакционеры,?– а в том числе, конечно, и вся высшая бюрократия,?– проявляют хорошее политическое чутье… Они подозрительно относятся ко всем, кто не похож на гоголевского Акакия Акакиевича или, употребляя более современное сравнение, на человека в футляре»72. Эта удивительная литературная проницательность первого коммунистического вождя к типу «футлярного» человека представляется тем менее случайной, что она обернется торжеством той же футлярной ментальности в деятельности второго вождя, строителя социализма в одной отдельно взятой стране.

Над ХХ столетием возвышается маленький человек, скроенный точно по мерке Акакия Акакиевича: «низенького роста, несколько рябоват… и с цветом лица что называется геморроидальным»,?– коротышка ростом 155 см, с желтым лицом в оспинах. Замурованный в несменяемую Шинель. И с инфантильной кличкой Сосо, словно бы имитирующей детский причмок и повтор «неприличного» слога в имени Акакий. Людобоязненный вождь вожделюбивого народа. Как и продрогший переписчик прошлого столетия, он с молодости «приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели» (Ш, 125)?– а заодно и вечную идею будущей шеренги и казармы.

Есть отдаленное сходство у этого маленького человека, выкованного из стали, и с Сербиновым, в фамилии которого глухо звучит сталь («серп»). Редкое имя «Симон» встает в один ряд с другим библейским именем «Иосиф». Как ни странно, «Симон Сербинов» может восприниматься в контексте той эпохи, зацикленной на одном человеке, как глухой, искаженный, скорее всего бессознательный отзвук гремящего имени «Иосиф Сталин». Это маленький Сталин, одинокий, футлярный, обратно уменьшенный до размеров Башмачкина-Беликова. (Правда, ему еще приданы рефлексивность, томление души и другие свойства «лишнего человека».) Об этом социофобе исторического масшатаба известно, что он был маниакально подозрителен, недоверчив и органически неспособен к дружеским, интимным, личным отношениям с людьми. Аналог беликовского футляра?– кремлевский кабинет и кремлевская же дача, в путешествии между которыми проходила вся государственная жизнь «кремлевского горца». Редко и неохотно он отклонялся от своего излюбленного маршрута, который, при всех достижениях нового транспорта, был ненамного длиннее путей Башмачкина и Беликова из квартиры в канцелярию или гимназию?– путей, от которых они тоже старались не отклоняться. Социофобия этого сверх-Беликова, однако, не помешала ему стать главой самого социалистического в мире государства, в основе которого лежала «отрицательная сплоченность»?– страх каждого перед каждым.

Знаменательно, что сам И.В. Сталин любил пользоваться жупелом «человека в футляре», обращая его против своих политических оппонентов. «…Бывшие лидеры правой оппозиции… болеют той же болезнью, которой болел известный чеховский герой Беликов, учитель греческого языка, человек в футляре. Помните чеховский рассказ “Человек в футляре”?»73 И дальше Сталин посвящает целую страницу своей речи на партийном съезде пересказу чеховского рассказа и обличению футлярщины правой оппозиции, предсказуемо вызывая у аудитории «общий смех и аплодисменты».

Если вдуматься в смысл радикальнейших версий коммунизма и всмотреться в характеры его вождей, включая самого основоположника Карла Маркса, бросаются в глаза черты активнейшей социофобии:

– ярко выраженная мизантропия, вражда к существующему обществу и грызня со всеми современниками, включая даже «товарищей» и сподвижников, которые по малейшему поводу обвиняются во всех грехах уклонизма и оппортунизма;

– подозрительность ко всем инакоживущим и инакомыслящим; страх бытия в его самочинности, стихийности, «счастливости», непредсказуемости, неупорядоченности («как бы чего не вышло»);

– умственная закрытость, неподвижность, однодумство, сосредоточенность на «Букве», «Шинели», «Футляре» или другой идефикс.

Та футлярность, которую коммунистические вожди обличают в маленьких людях, «мещанах», «обывателях», «бюрократах», «чиновниках», «мелких буржуях и буржуйчиках», в самих разоблачителях разрастается до наполеонических размеров, превращаясь в ментальность осажденной крепости.

Такие сверхсерьезные шутки подбрасывают нам история русской литературы и причудливая фантазия истории. Эта шутка не была бы понята во всей ее глубине, если бы между самым маленьким человеком XIX века и самым вoзвеличенным Сверхчеловеком XX-го не помещался их посредник, зачехоленный чеховский персонаж?– маленький человек в футляре.

Чехов, великий художник слова, как и мно­гие другие писатели, не мог обойти в своем творчестве тему «маленького человека». Его герои - «маленькие люди», но многие из них стали такими по своей воле.

Каждый из его героев олицетворяет ка­кую-либо из сторон жизни: так, например, Беликов («Человек в футляре») - олице­творение власти, бюрократии и цензуры. Все рассказы в совокупности составляют идейное целое, создают обобщающее представление о современной жизни, где значимое соседствует с ничтожным, тра­гическое со смешным.

Между противоположностями в душах чеховских героев большей частью нет мирного сосуществования. Если человек подчиняется силе обстоятельств и в нем постепенно гаснет способность к сопро­тивлению, то он в конце концов теряет все истинно человеческое, что ему было свой­ственно. Это омертвение души, «умень­шение ее» до минимальных размеров - самое страшное возмездие, которое воз­дает жизнь за приспособленчество.

«Человек в футляре» представляет со­бой первую часть знаменитой чеховской «маленькой трилогии». Беликов, учитель греческого языка, влюбленный в свой предмет, мог бы своими знаниями прине­сти много пользы гимназистам. Влюблен­ность Беликова в греческий язык на пер­вый взгляд более высокая форма навязчи­вой идеи, чем страсть к накопительству у Ионыча или к обладанию усадебкой с кры­жовником у героя рассказа «Крыжовник». Но не случайно, что своим восхищением прекрасным предметом, который он пре­подает, этот учитель не заражает учени­ков, он для них - лишь ненавистный «че­ловек в футляре». Взяв на себя роль блюс­тителя морали, он отравляет жизнь окружающим: не только ученикам, но и учителям и директору гимназии, и не только всей гимназии - всему городу. Поэтому его так все ненавидят.

Порождение эпохи реакции 1880-х го­дов, Беликов прежде всего сам пребывает в постоянном страхе: как бы чего не вы­шло! как бы не простудиться! - боится он. И пусть светит солнце, на случай дождя или ветра, на всякий случай надо одеться потеплее, надо захватить зонт, поднять воротник, надеть галоши, заложить уши ватой и, садясь на извозчика, закрыть верх. Детали в поведении героя, отмечен­ные художником в момент, когда герой покидает дом и выходит на улицу, от кото­рой ждет одних неприятностей, сразу со­здают яркий образ «маленького футляр­ного» человека. Казалось бы такой человек, как Беликов, страшась улицы, в собственном доме дол­жен чувствовать себя вне опасности. Но ему и дома не лучше, чем на улице. Здесь в его распоряжении не менее изощ­ренный подбор предметов охранительно­го назначения. Как бы не повредились ве­щи - и на всякий случай часы, перочин­ный ножик Беликов держит в чехле. Как бы воры не залезли в дом, Как бы повар Афа­насий не зарезал его - ставни, задвижки, кровать с пологом, сам под одеялом с плотно укрытой головой призваны охра­нять и оберегать спокойствие (точнее, беспокойство) Беликова, который ходит по дому в халате и колпаке.

Обилие предметов, сопровождающих Беликова на улице, дома, в школе, застав­ляет нас еще раз вспомнить творчество замечательных предшественников Чехо­ва, которые впервые в русской литературе так тесно связали внутренний облик чело­века с внешним миром, его окружени­ем, - это Н. В. Гоголь и И. А. Гончаров.

Итак, весь смысл жизни Беликова - в энергичной защите от внешнего мира, от реальной жизни. Но еще страшнее для него любое проявление живой мысли. По­этому ему по душе всякие официальные циркуляры. Особенно они были ему милы, если в них содержались запреты - широ­кое поле для претворения в жизнь его «жиз­ненной философии». «Футлярность» как свойство человеческого характера, таким образом, выходит далеко за пределы пове­дения личности в быту, отражает мировоз­зрение целого общества, живущего при полицейско-бюрократическом режиме.

И когда думаешь об этом, то в обучении Беликовым детей древнему, мертвому языку чудится зловещий оттенок. «И древ­ние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зон­тик, куда он прятался от действительной жизни», - поясняет свой рассказ о Белико­ве его сослуживец Буркин. Беликов напо­минает унтер-офицера и по страсти к доб­ровольной защите полицейского режима, и по силе вредного влияния на людей.

Чехов не был бы Чеховым, если бы изоб­разил «человека в футляре» только в од­ном психологическом состоянии. Его ха­рактеры всегда динамичны. Изменился и Беликов под влиянием тусклого, робкого огонька - подобия любви, вспыхнувшей в его душе при встрече с хохотушкой Ва­ренькой. Но это изменение было внеш­ним: «...решение жениться подействовало на него как-то болезненно, он похудел, побледнел и, казалось, еще глубже ушел в свой футляр». С нового «как бы чего не вышло» началась самая первая мысль Бе­ликова о женитьбе на Вареньке, этим «футлярным» соображением и было в кон­це концов раздавлено подобие влюблен­ности в его душе.

Но на этот раз это опасение оказалось не напрасным: сброшенный с лестницы учителем Коваленко, братом Вареньки, Беликов покатился вниз и потерял га­лоши. С ними этот человек, казалось бы, сросся физически, и вдруг он почувство­вал себя совсем незащищенным. Роковой исход наступил незамедлительно. Бели­ков не мог пережить публичного позора, вернулся к себе, лег и больше не вставал. Эта смерть - расплата за ложное мерт­венное мировоззрение, потому в ней нет ничего трагического. Недаром лицо Бели­кова в гробу «было кроткое, приятное, да­же веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого уже никогда не выйдет».

Перед нами - жизнь, искалеченная об­щественными условиями, истраченная бессмысленно для самого себя и во зло другим. Страх перед каким бы то ни было проявлением жизни, тупая неприязнь ко всему новому, необычному, особенно выходящему за рамки дозволенного на­чальником, - характерные черты фут­лярной жизни.

Рассказ «Крыжовник» - о подобной жиз­ни - стал обобщением всего русского ме­щанского быта. В процессе работы писа­тель отверг вариант смерти чиновника от рака. Это выглядело бы как трагическая случайность. Отверг он и записанную им другую концовку: съел крыжовник, сказал: «Как глупо» - и умер. Это для Чехова бы­ло слишком простым решением пробле­мы. В окончательном варианте чиновник остался жить, довольный собой.

Самодовольная, живучая пошлость - общественно опасное явление. Такое за­вершение рассказа поражает точностью и удивительной простотой. Рассказ Чехо­ва обличает пошлость, скуку, ограничен­ность интересов. Перед нами раскрывает­ся нечто мелкое, незначительное, на пер­вый взгляд почти безвредное, постоянно встречающееся, но страшное в своей мелкой обыденности.

В начале рассказа рисуется пейзаж - бесконечные поля, далекие холмы. Вели­кой, прекрасной стране, ее просторам противопоставлена жизнь чиновника, за­ветная цель которого сводится к тому, чтобы приобрести в собственность ни­чтожный клочок земли, запереть себя на всю жизнь в собственной усадьбе, есть «не купленный, а свой собственный кры­жовник». Посетив брата, который после долгих лишений осуществил свою меч­ту - под старость приобрел имение, Иван Иваныч возмущается при виде этого при­земленного счастья: «Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку... Человеку нужно не три ар­шина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа».

В усадьбе Чимши-Гималайского не было людей, а были существа, по замечанию автора, похожие на свиней. Была рыжая собака, похожая на свинью, кухарка тоже была похожа на свинью, наконец, о самом обрюзгшем, располневшем чиновнике, сидевшем в постели сказано: «...того и гляди хрюкнет в одеяло».

Еще одна точная, почти неприметная бытовая подробность - крыжовник. В лю­бой малой усадьбе сажают крыжовник. Кусты, как и крыжовниковое варенье, - это принадлежность почти всякого мелко­го усадебного хозяйства. В усадьбе, опи­санной Чеховым, крыжовник имеет куда большее значение: через него автор, во-первых, раскрывает психологию своего героя - не важно, что ягода кислая, жест­кая - она своя собственная и уже только поэтому вкусная. Во-вторых, увидев свое­го брата, который жадно пожирал кислый, жесткий, вовсе невкусный крыжовник, рассказчик резко меняет свое мнение о нем. Какие грустные мысли и чувства вызвал этот, казалось бы, безобидный крыжовник! Иван Иваныч обращается к молодому поколению: «Пока молоды, сильны, бодры не уставайте делать доб­ро!.. Если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счас­тье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!»

О разбитом счастье, о том, как погибла «тихая, грустная» любовь, да и вся жизнь милого, интеллигентного человека, о том, «как не нужно, мелко и как обманчиво бы­ло все то, что... мешало любить», говорит Чехов в рассказе «О любви».

Футлярность распространяется и на об­ласть лучших человеческих чувств. Свобод­ное по самой своей природе чувство любви окружается условностями, предрассудка­ми, из-за этого разрушается счастье двух людей, гибнут две жизни. В мире Белико­вых нет простора для живых человеческих чувств, гибнут люди с нежной душой, увяда­ет их хрупкая любовь. И вывод напрашива­ется сам собой: «Видеть и слышать, как лгут и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь, сносишь обиды, униже­ния, не смеешь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей...» «Ма­ленькие люди» Чехова - деградировавшие, окончательно «измельчавшие», погрязшие в пошлости, мелочных интересах обывате­ли. Причем писатель показал это явление как асоциальное, представляющее угрозу обществу в целом.

Чехов был не единственным, кто в своих произведениях развивал тему маленького человека, этот образ мы встречаем в творчестве и Пушкина, и Гоголя, и Достоевского.

Но в его рассказах маленький человек неоднозначно переосмыслен: писатель отходит от создания привычного амплуа и изображает его не обиженным и оскорбленным, а агрессивным, настойчивым, иногда устрашающим окружающих, а где-то даже и смешным.

Так, в рассказе "Смерть чиновника" мы видим переосмысленный образ, и новаторство писателя состоит здесь в том, что этот маленький человек и генерал как бы меняются местами – теперь не начальник издевается над подопечным, а маленький чиновник докучает высокопоставленной особе. Да и сам генерал предстает перед читателем не в образе злого угнетателя, не дающего спокойно жить подчиненному, а, напротив, его образ дан Чеховым нейтрально. Писатель намерено делает такую перемену ролей, чтобы как можно ярче и выразительнее изобразить маленького человека. Червяков из "твари дрожащей" (пользуясь терминологией героя Достоевского) превращается в настойчивого человека, способного несколько раз обеспокоить генерала с просьбой извинить его за то, что "обрызгал вашество". Он считает себя виноватым и требует от него наказания или упрека за свою оплошность. Червяков пять раз приходит извиняться и каждый раз удивляется и даже пугается тому, что генерал реагирует на его появление не так, как он ожидает. Маленький человек, следуя так называемым порядкам, которые, в его понимании, всегда должны существовать между лицом высокого чина и его подопечными, не может принять факт своей "безнаказанности". Из-за такого стереотипного мышления Червяков не может перебороть в себе внутреннюю необходимость пресмыкания перед высокопоставленным лицом.

Но также как и Беликов, герой рассказа "Человек в футляре", он в каком-то смысле даже доволен положением маленького человека. Эти герои живут той жизнью, которую сами себе создали и которая вполне соответствует их характеру и внутреннему миру. В этом и заключается маленькое счастье этих маленьких людей. Они следуют лишь своим личным убеждениям и не заботятся о том, как тот или иной их поступок отразится на судьбе окружающих их людей. Так, например, Беликов всю свою жизнь проводит как в футляре: носит темные очки, фуфайку, уши закладывает ватой, а когда садится на извозчика, приказывает поднимать верх. Также и зонтик, и часы, и перочинный нож находятся у него в футлярчиках. Дом Беликова символизирует собой идеал, который он всегда стремился воплотить в жизнь и создать вокруг себя: "халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и – ах, как бы чего не вышло!". Он не понимает, что в силу своих странностей держит в страхе весь город. Также и Червяков своим поведением сильно докучает генералу. Но просит он прощения не из-за угрызений совести и не из-за того, что посчитал свой поступок действительно дерзким по отношению к такому высокому чину. Червяков извиняется перед Бризжаловым из-за стереотипов, засевших в его сознании. Он, как и Беликов, опасается "как бы чего не вышло", если эти стереотипы не будут повторены. В своих рассказах Чехов изобразил маленьких людей, не понимающих, что именно их характер и поведение, которыми они довольствуются и не стремятся развить от худшего к лучшему, делают их жизнь "маленькой" и (хотя и не по их специальному стремлению) нарушают спокойствие окружающих их людей.

Также в образах Беликова и Червякова присутствуют комические и трагические черты. Комичны настойчивость и пафос Червякова, с которыми он обращается с извинениями к Бризжалову. Трагичен образ Беликова – смерть воспринимается им не как возможность предстать перед богом, а как способ абсолютного воплощения его идеала. Поэтому в гробу у него было "кроткое, приятное, даже веселое" выражение лица, так как он все же оказался в "футляре".

Чеховский образ маленького человека мы видим и в рассказе "Хамелеон". Здесь новаторство заключается в изображении конфликта, или, скорее, в его фактическом отсутствии. Таким образом, предметом изображения оказывается сам маленький человек как личность. Необычным оказывается выбор основной детали, характеризующей главного героя Очумелова. Для его раскрытия Чехов использует большое количество повторений. Несколько раз меняется реакция Очумелова на происшествие, свидетелем которого он оказывается, в зависимости от ответа на вопрос: "Чья это собака?". Таким образом, полицейский надзиратель представлен здесь как человек, с одной стороны, неподдающийся чужому влиянию, с другой – также обладающий стереотипом мышления. Для него все генеральское лучше "негенеральского". На примере образа полицейского Чехов обыгрывает русскую поговорку: "Бросает то в жар, то в холод". Очумелов постоянно просит своего подчиненного то снять, то надеть на него пальто, так как явно чувствует внутренний дискомфорт из-за неопределенности сложившейся ситуации.

Чехов переосмысливает образ маленького человека; к чертам, вызывающим жалость и сочувствие, он добавляет отрицательные качества, которые сам не приемлет. Это чинопочитание, ограниченность мышления. Такое новое освещение этого образа делает его более выразительным и заставляет еще раз задуматься над его сущностью.

Чехов был не единственным, кто в своих произведениях развивал тему маленького человека, этот образ мы встречаем в творчестве и Пушкина, и Гоголя, и Достоевского. Но в его рассказах маленький человек неоднозначно переосмыслен: писатель отходит от создания привычного амплуа и изображает его не обиженным и оскорбленным, а агрессивным, настойчивым, иногда устрашающим окружающих, а где-то даже и смешным.

Так, в рассказе «Смерть чиновника» мы видим переосмысленный образ, и новаторство писателя состоит здесь в том, что этот маленький человек и генерал как бы меняются местами – теперь не начальник издевается над подопечным, а маленький чиновник докучает высокопоставленной особе. Да и сам генерал предстает перед читателем не в образе злого угнетателя, не дающего спокойно жить подчиненному, а, напротив, его образ дан Чеховым нейтрально. Писатель намерено делает такую перемену ролей, чтобы как можно ярче и выразительнее изобразить маленького человека. Червяков из «твари дрожащей» (пользуясь терминологией героя Достоевского) превращается в настойчивого человека, способного несколько раз обеспокоить генерала с просьбой извинить его за то, что «обрызгал вашество». Он считает себя виноватым и требует от него наказания или упрека за свою оплошность. Червяков пять раз приходит извиняться и каждый раз удивляется и даже пугается тому, что генерал реагирует на его появление не так, как он ожидает. Маленький человек, следуя так называемым порядкам, которые, в его понимании, всегда должны существовать между лицом высокого чина и его подопечными, не может принять факт своей «безнаказанности». Из-за такого стереотипного мышления Червяков не может перебороть в себе внутреннюю необходимость пресмыкания перед высокопоставленным лицом.

Но также как и Беликов, герой рассказа «Человек в футляре», он в каком-то смысле даже доволен положением маленького человека. Эти герои живут той жизнью, которую сами себе создали и которая вполне соответствует их характеру и внутреннему миру. В этом и заключается маленькое счастье этих маленьких людей. Они следуют лишь своим личным убеждениям и не заботятся о том, как тот или иной их поступок отразится на судьбе окружающих их людей. Так, например, Беликов всю свою жизнь проводит как в футляре: носит темные очки, фуфайку, уши закладывает ватой, а когда садится на извозчика, приказывает поднимать верх. Также и зонтик, и часы, и перочинный нож находятся у него в футлярчиках. Дом Беликова символизирует собой идеал, который он всегда стремился воплотить в жизнь и создать вокруг себя: «халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и – ах, как бы чего не вышло!». Он не понимает, что в силу своих странностей держит в страхе весь город. Также и Червяков своим поведением сильно докучает генералу. Но просит он прощения не из-за угрызений совести и не из-за того, что посчитал свой поступок действительно дерзким по отношению к такому высокому чину. Червяков извиняется перед Бризжаловым из-за стереотипов, засевших в его сознании. Он, как и Беликов, опасается «как бы чего не вышло», если эти стереотипы не будут повторены. В своих рассказах Чехов изобразил маленьких людей, не понимающих, что именно их характер и поведение, которыми они довольствуются и не стремятся развить от худшего к лучшему, делают их жизнь «маленькой» и (хотя и не по их специальному стремлению) нарушают спокойствие окружающих их людей.

Также в образах Беликова и Червякова присутствуют комические и трагические черты. Комичны настойчивость и пафос Червякова, с которыми он обращается с извинениями к Бризжалову. Трагичен образ Беликова – смерть воспринимается им не как возможность предстать перед богом, а как способ абсолютного воплощения его идеала. Поэтому в гробу у него было «кроткое, приятное, даже веселое» выражение лица, так как он все же оказался в «футляре».

Чеховский образ маленького человека мы видим и в рассказе «Хамелеон». Здесь новаторство заключается в изображении конфликта, или, скорее, в его фактическом отсутствии. Таким образом, предметом изображения оказывается сам маленький человек как личность. Необычным оказывается выбор основной детали, характеризующей главного героя Очумелова. Для его раскрытия Чехов использует большое количество повторений. Несколько раз меняется реакция Очумелова на происшествие, свидетелем которого он оказывается, в зависимости от ответа на вопрос: «Чья это собака?». Таким образом, полицейский надзиратель представлен здесь как человек, с одной стороны, неподдающийся чужому влиянию, с другой – также обладающий стереотипом мышления. Для него все генеральское лучше «негенеральского». На примере образа полицейского Чехов обыгрывает русскую поговорку: «Бросает то в жар, то в холод». Очумелов постоянно просит своего подчиненного то снять, то надеть на него пальто, так как явно чувствует внутренний дискомфорт из-за неопределенности сложившейся ситуации.

Чехов переосмысливает образ маленького человека; к чертам, вызывающим жалость и сочувствие, он добавляет отрицательные качества, которые сам не приемлет. Это чинопочитание, ограниченность мышления. Такое новое освещение этого образа делает его более выразительным и заставляет еще раз задуматься над его сущностью.

Чехов - великий художник слова, как и многие другие писатели, тоже не мог обойти в своем творчестве стороной тему «маленького человека».

Его герои - «маленькие люди», но многие из них стали такими по своей воле. В рассказах Чехова мы увидим угнетателей начальников, как у Гоголя, нет в них и острой денежной ситуации, унижающих социальных отношений как у Достоевского, есть только человек, который сам вершит свою судьбу. Своими наглядными образами «маленьких людей» с оскудевшими душами, Чехов призывает читателей к исполнению одной из своих заповедей «По капле выдавить из себя раба». Каждый из героев его «маленькой трилогии» олицетворяет какую-либо из сторон жизни: Беликов («Человек в футляре») - олицетворение власти, бюрократии и цензуры, рассказ («Крыжовник») - олицетворение отношений к земле, извращенный образ помещика того времени, рассказ о любви предстает перед нами отражением духовной жизни людей.

Все рассказы в совокупности составляют идейное целое, создают обобщающее представление о современной жизни, где значимое соседствует с ничтожным, трагическое со смешным.

В рассказе «Смерть чиновника» проявилось новаторство Чехова. Писатель все переворачивает. Виновата у него не социальная система, а сам человек. Об этом говорят многие детали рассказа. Во-первых, это рассказ - комический по своей ситуации, и высмеивается в нем сам «маленький человек». Но высмеивается он не за то, что он беден, незаметен, труслив. Чехов показывает, что истинное наслаждение Червякова (вот и говорящая фамилия) - в унижении, в пресмыкательстве. В конце рассказа обиженным оказывается сам генерал, а умирающего Червякова совсем не жаль. Исследуя психологию своего героя, Чехов открывает новый психологический тип - холопа по натуре, пресмыкающееся существо. По Чехову, это и есть настоящее зло.

Во-вторых, смерть Червякова не дана как трагедия. Это смерть не человека, а прямо-таки какого-то червяка. Умирает Червяков не от страха и не оттого, что его могли бы заподозрить в отсутствии чувства собственного достоинства, а оттого, что его лишили возможности пресмыкаться, его духовной потребности, смысла жизни.

«Маленький человек» нашего города 60-х - 70-х г. не способен выбраться на поверхность жизни и громко заявить о своем существовании. Но ведь и он - человек, а не вошь, как хотел доказать самому себе Раскольников, и он заслуживает не просто внимания, но и лучшей доли. Путь к достижению этого открыли ему те, кто в наше время стремился «спины выпрямить горбатым». Новые писатели вступают в защиту правды и совести, они формировали человека нового. Поэтому нельзя закрывать последнюю страницу в огромной книге посвященной ему - «маленькому человеку!»

Далее в развитии образа «маленького человека» намечается тенденция «раздвоения». С одной стороны, из среды «маленьких людей» появляются разночинцы-демократы, а их дети становятся революционерами. С другой стороны, «маленький человек» опускается, превращаясь в ограниченного мещанина. Наиболее ясно мы наблюдаем этот процесс в рассказах А.П. Чехова «Ионыч», «Крыжовник», «Человек в футляре».

Учитель Беликов - человек не злой по характеру, но робкий и замкнутый. В условиях, когда действовала формула «Жизнь, не запрещенная циркулярно, но и не разрешенная вполне», он становится страшной фигурой в городе.

Все живое, прогрессивное пугало Беликова, во всем он видел «элемент сомнительности». Не мог Беликов устроить и личную жизнь. Увидев однажды свою невесту, катающуюся на велосипеде, он был очень удивлен. Беликов отправился для объяснения к брату Вареньки, считая, что женщина не может себе позволить подобную вольность. Но итог разговора был очень печальным - учитель греческого умер. С радостью хоронили горожане Беликова, но и после его смерти печать «беликовщины» осталась на жителях города. Беликов продолжал жить в их сознании, он пропитал страхом их души.

С течением времени «маленький человек», лишенный собственного достоинства, «униженный и оскорбленный», вызывает у писателей не только сострадание, но и осуждение. «Скучно вы живете, господа», - сказал А.П. Чехов своим творчеством «маленькому человеку», смирившемуся со своим положением. С тонким юмором высмеивает писатель кончину Ивана Червякова, с уст которого всю жизнь не сходит лакейское «Вашество». В тот же год, что и «Смерть чиновника», появляется рассказ «Толстый и тонкий». Чехов вновь выступает против обывательщины, против лакейства. Хихикает, «как китаец», склонившись в подобострастном поклоне, коллежский служака Порфирий, встретив своего бывшего друга, который имеет высокий чин. Забыто чувство дружбы, связывавшее этих двух людей.

Чехов дебютировал рассказами и сценками в мелких юмористических журналах и не сразу выделился на общем фоне. Ранние произведения его далеко не однородны по художественному достоинству, по своей структуре они близки к жанру анекдота. Ведь юмористические журналы 80-х годов имели в основном развлекательный, чисто коммерческий характер, а поэтому и связывать рождение большого чеховского таланта с юмористической беллетристикой невысокого полета нельзя. Колыбелью этого таланта была классическая литература, традиции которой успешно осваивал юный Чехов.

Тема «маленького человека» характерна для раннего Чехова, можно назвать такие рассказы, как «Смерть чиновника», «Человек в футляре», «Крыжовник» и др.

В ряде ранних произведений Чехова мелькают щедринские образы «торжествующей свиньи», «ежовых рукавиц», «помпадуров». Использует Чехов и щедринские художественные приемы зоологического уподобления, гротеска. В рассказе «Унтер Пришибаев» гиперболизм сменяется лаконизмом, выхватыванием емких художественных деталей, придающих характеру героя почти символический смысл. Не нарушая бытовой достоверности типа, Чехов отбирает наиболее существенные черты, тщательно устраняя всё, что может эти черты затенить или затушевать.

Ранние рассказы Чехова сплошь юмористичны, причем юмор в них весьма оригинален и резко отличен от классической литературной традиции.

Очень часто в раннем творчестве Чехов комически обыгрывает традиционные в русской литературе драматические ситуации.

В «Смерти чиновника» «маленький человек» Иван Дмитриевич Червяков, будучи в театре, нечаянно чихнул и обрызгал лысину сидевшего впереди генерала Бризжалова. Это событие Червяков переживает, как «потрясение основ». Он никак не может смириться с тем, что генерал не придает происшествию должного внимания и как-то легкомысленно прощает его, «посягнувшего» на «святыню» чиновничьей иерархии. В лакейскую душу Червякова забредает подозрение: «Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал… что это закон природы, а то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!.» Подозрительность разрастается, он идет просить прощения к генералу и на другой день, и на третий… «Пошел вон!!» - гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал. «Что-с?» - спросил шепотом Червяков, млея от ужаса. «Пошел вон!!» - повторил генерал, затопав ногами. В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся… Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и… помер».

«Жертва» здесь не вызывает сочувствия. Умирает не человек, а некое казенно-бездушное существо. Обратим внимание на ключевые детали рассказа. «Что-то оторвалось» не в душе, а в животе у Червякова. При всей психологической достоверности в передаче смертельного испуга эта деталь приобретает еще и символический смысл, ибо души-то в герое и впрямь не оказалось. Живет не человек, а казенный винтик в бюрократической машине. Потому и умирает он, «не снимая вицмундира».

20 век в России принес окончательное формирование тоталитаризма. В период наиболее жестоких репрессий, в то время, когда человек был окончательно обезличен и превращен в винтик огромной государственной машины, писатели яростно откликнулись, встав на защиту личности.

Ослепленные величием целей, оглушенные громкими лозунгами, мы напрочь забыли об отдельном человеке, который остался человеком и после сорок пятого, и после пятьдесят третьего, и после шестьдесят четвертого - человеком с его повседневными заботами, с его желаниями и надеждами, которые не может отменить никакой политический режим. Тот, кого в свое время Белинский назвал «маленьким человеком», о ком сокрушался Достоевский, кого пытался поднять с колен Чехов и Горький, о ком как о великом Мастере писал Булгаков, затерялся в просторе огромного государства, превратился в малую песчинку для истории, сгинув в лагерях. Огромных усилий стоило писателям его воскрешения для читателей в своих книгах. Традиции классиков, титанов русской литературы продолжили писатели городского направления прозы, те, кто писал о судьбе деревни в годы гнета тоталитаризма и те, кто повествовал нам о мире лагерей. Их были десятки. Достаточно назвать имена нескольких из них: Солженицын, Трифонов, Твардовский, Высоцкий, чтобы понять какого огромного размаха достигла литература о судьбах «маленького человека» двадцатого столетия.

Петербург - город, так давно тревоживший многих русских писателей, стал еще более страшным и жестоким. Он - символ той мощной силы, подавляющей слабые ростки человечности, он - сосредоточие людского горя, зеркало всей российской действительности, отражение которого мы видим по всей стране, в стенах лагерей и на задворках провинциальных городков.

Заключение

Во всех произведениях, где созданы образы «маленьких людей», писатели обычно подчеркивали их слабый протест, забитость, что впоследствии приводит «маленького человека» к деградации. Но у каждого из этих героев есть что-то в жизни, что помогает им переносить тяжесть их положения.

Забытые, всеми униженные люди, их жизнь, маленькие радости и большие беды долгое время казались ничтожными, недостойными внимания.

Исстрадавшиеся, они жили незаметной жизнью и также незаметно умирали.

«Маленький человек» 60-х - 70-х г. не способен выбраться на поверхность жизни и громко заявить о своём существовании. Но ведь и он - человек, и он заслуживает не просто внимания, но и лучшей доли. Новые писатели выступают в защиту правды и совести, они формировали человека нового, поэтому нельзя закрывать последнюю страницу в огромной кипе, посвященной ему, - «маленькому человеку»!