Мало кто знает, что писатель Евгений Петров, тот, который совместно с Ильей Ильфом написал «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка», имел очень странное и редкое хобби: на протяжении всей жизни он коллекционировал конверты от своих же писем.

А делал он это так - писал письмо в какую-нибудь страну по вымышленному адресу, вымышленному адресату и через некоторое время ему приходило письмо обратно с кучей разных иностранных штемпелей и указанием «Адресат не найден» или что-то вроде этого. Но это интересное хобби однажды оказалось просто мистическим...

В апреле 1939-го Евгений Петров решил потревожить почтовое отделение Новой Зеландии. По своей схеме он придумал город под названием “Хайдбердвилл” и улицу “Райтбич”, дом “7″ и адресата “Мерилла Оджина Уэйзли”.

В письме он написал по-английски: “Дорогой Мерилл! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Пита. Крепись, старина. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ингрид все в порядке. Целуй дочку от меня. Она, наверное, уже совсем большая. Твой Евгений”.

С момента отправления письма прошло более двух месяцев, но письмо с соответствующей пометкой не возвращалось. Писатель решил, что оно затерялось и начал забывать о нем. Но вот наступил август, и письмо пришло. К огромному удивлению писателя это было ответное письмо.

Поначалу Петров решил, что кто-то над ним подшутил в его же духе. Но когда он прочитал обратный адрес, ему стало не до шуток. На конверте было написано: “Новая Зеландия, Хайдбердвилл, Райтбич, 7, Мерилл Оджин Уэйзли”. И все это подтверждалось, синим штемпелем “Новая Зеландия, почта Хайдбердвилл”!

Текст письма гласил: “Дорогой Евгений! Спасибо за соболезнования. Нелепая смерть дяди Пита, выбила нас из колеи на полгода. Надеюсь, ты простишь за задержку письма. Мы с Ингрид часто вспоминаем те два дня, что ты был с нами. Глория совсем большая и осенью пойдет во 2-й класс. Она до сих пор хранит мишку, которого ты ей привез из России”.
Петров никогда не ездил в Новую Зеландию, и поэтому он был тем более поражен, увидев на фотографии крепкого сложения мужчину, который обнимал его самого, Петрова! На обратной стороне снимка было написано: “9 октября 1938 года”.

Тут писателю чуть плохо не сделалось - ведь именно в тот день он попал в больницу в бессознательном состоянии с тяжелейшим воспалением легких. Тогда в течение нескольких дней врачи боролись за его жизнь, не скрывая от родных, что шансов выжить у него почти нет.

Чтобы разобраться с этими то ли недоразумением, то ли мистикой, Петров написал еще одно письмо в Новую Зеландию, но ответа уже не дождался: началась вторая мировая война. Е. Петров с первых дней войны стал военным корреспондентом “Правды” и “Информбюро”. Коллеги его не узнавали - он стал замкнутым, задумчивым, а шутить вообще перестал.

Закончилась эта история совсем уж не забавно.

В 1942 году Евгений Петров летел на самолете из Севастополя в столицу, и этот самолет был сбит немцами в Ростовской области. Мистика – но в тот же день, когда стало известно о гибели самолета, домой к писателю пришло письмо из Новой Зеландии.

В этом письме Мерил Уизли восхищался советскими воинами и беспокоился за жизнь Петрова. Среди прочего в письме были вот такие строчки:

“Помнишь, Евгений, я испугался, когда ты стал купаться в озере. Вода была очень холодной. Но ты сказал, что тебе суждено разбиться в самолете, а не утонуть. Прошу тебя, будь аккуратнее - летай по возможности меньше”.

По мотивам этой истории недавно был снят фильм «Конверт» с Кевином Спейси в главной роли.

Евгений Петров (1903-1942) – писатель и журналист. Брат писателя Валентина Катаева . Петров – псевдоним, взятый по имени отца.

С 1920 г. после окончания в Одессе гимназии Евгений Петров три года служил инспектором уголовного розыска. В одной из погонь с перестрелкой он задержал своего старого друга-одноклассника Александра Козачинского, ставшего бандитом-налётчиком. Петров добился замены полагавшегося Козачинскому расстрела на заключение в лагере.

В 1923 г. Евгений Петров приехал в Москву и стал сотрудником журнала "Красный перец". Тогда же приехал и его друг Ильф , устроившийся в газету "Гудок". В 1926 г. в "Гудок" перешёл и Петров, куда устроил в качестве журналиста освобождённого по амнистии Козачинского. В 1927 г. началось творческое сотрудничество Петрова и Ильфа . Друзья написали романы "Двенадцать стульев" (1928) и "Золотой телёнок" (1931), принесших им славу и материальное благополучие.

Друзья добились успеха и в журналистике. В 1932-1937 гг. им доверили писать фельетоны для газет "Правда", "Литературная газета" и журнала "Крокодил". В 1937 г. после поездки по Америке Петров совместно с Ильфом написал книгу "Одноэтажная Америка".

В 1938 г. Е.П. Петров уговорил А. Козачинского написать повесть "Зелёный фургон". Прототипом главного героя, Володи Патрикеева, был Евгений Петров. Первая экранизация повести вышла в 1959 г., а в 1983 г. увидел свет двухсерийный фильм, главные роли в котором исполнили Дмитрий Харатьян, Борислав Брондуков и Александр Соловьёв. Снимался он в окрестностях Одессы.

В 1939 г. Петров вступил в ВКП(б).

Перед войной Евгений Петров написал сценарии фильмов "Музыкальная история" (Ленфильм, 1940) и "Антон Иванович сердится" (Ленфильм, 1941).

Во время Отечественной войны он стал фронтовым корреспондентом. Евгений Петров погиб 2 июля 1942 г., возвращаясь из Севастополя. По официальной версии самолёт, на котором он летел, сбил немецкий истребитель.

Евгений Петров и Илья Ильф

Петров в Москве

• Армянский, 11 . Дом соцобеспечения имени Некрасова . В романе Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" этот дом описан как "2-й Дом Старсобеса". Сейчас здесь

Советский писатель Евгений Петров известен абсолютно всем жителям постсоветского пространства и многими любим, чего уж греха таить. Именно он вместе с Ильей Ильфом написал знаменитые «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Так вот, было у Петрова очень оригинальное и любопытное хобби. Он собирал конверты от собственных писем. Петров придумал прекрасный метод: он писал письмо за границу на выдуманный адрес — и город, и улицу, и дом, и фамилию адресата, всё брал из головы. Само собой, примерно через пару месяцев письмо возвращалось назад со штемпелями «Адресат неверный».

Весной в 1939 году Евгений Петров решил получить конверт со штемпелями Новой Зеландии. Придумал город Хайдбервилль, в котором на улице Райтбич проживал в доме № 7 некий Мерил Юджин Уизли. Он настолько увлёкся игрой, что вложил в конверт письмо, в котором написал: «Дорогой мой Мерил! Я искренне соболезную тебе из-за кончины твоего дяди Пита. Держись, дружище! И прости, что я так долго не отвечал тебе. Как поживает Ингрид? Поцелуй дочку, она уже, наверное, совсем большая. Жду ответ, твой Евгений».

Прошло много месяцев — а письмо всё не возвращалось. Петров почти забыл о нём, но в конце лета совершенно для себя неожиданно получил ответ из Новой Зеландии. Увидев обратный адрес, писатель получил настоящий шок: «Мерил Юджин Уизли, Райтбич, 7, Хайдбервилль, Новая Зеландия». На конверте стоял и штемпель почтового отделения, подтверждающий отправителя и место отправления. Но удивительнее всего оказалось то, что было в конверте.

Текст полученного письма был такой: «Милый Евгений! Благодарю тебя за сочувствие! Дядя Пит погиб совершенно нелепо, и эта трагедия на целых полгода выбила из колеи всю нашу семью. Потому я и не писал столь долго, но мы с Ингрид не забыли тебя и те три дня, что ты провел с нами. Глория действительно подросла на полголовы, но все еще не расстается с российским мишкой, которого ей привез ты. Твой Мерил». Но письмо было не единственным содержимым конверта. Петров трясущимися руками достал фотографию, на которой был запечатлен он сам в обнимку с абсолютно незнакомым мужчиной! Когда писатель увидел дату на снимке, он буквально схватился за сердце — именно в тот день, 9 октября прошлого года, он попал в больницу с тяжелейшей формой воспаления легких. Несколько дней врачи боролись за его жизнь и буквально вытащили его с того света...

Евгений Петров никогда не верил в мистику, эзотерику и иже с ними, потому немедленно написал в Новую Зеландию еще раз. Ответа он, к сожалению, не дождался - с первых же дней начала войны в Европе, Петров стал военным корреспондентом «Информбюро» . Его коллеги утверждали, что после получения странного письма Петров, вечный шутник и балагур, стал мрачным и замкнутым, а шутить перестал вовсе...

В 1942 году самолёт, в котором летел Евгений Петров из Севастополя в столицу, был сбит немцами в Ростовской области. В день гибели самолета, домой к писателю всё же пришёл ответ из Новой Зеландии. В этом письме Мерил Уизли восхищался советскими воинами и беспокоился за жизнь Петрова. Кроме того, в письме были вот такие строчки: «Помнишь, Евгений, ты мне сказал после купания в озере, что утонуть тебе не суждено, а суждено разбиться на самолете. Очень прошу тебя — летай как можно меньше!».

Вот и не верьте теперь в мистику.

Российский режиссер Алексей Нужный по своему же сценарию, основанному на этой истории, снял короткометражный фильм «Конверт» с Кевином Спейси в главной роли. Смотрим ниже.

У писателя Евгения Петрова (настоящая фамилия – Катаев) было странное хобби: он отправлял письма в разные страны мира по несуществующим адресам, а потом ждал их возвращения обратно. Однажды такое невинное развлечение закончилось весьма печально: он получил ответ от вымышленного адресата, что стало дурным предзнаменованием трагических событий в его жизни.

В апреле 1939 г. Петров послал письмо в Новую Зеландию на имя Мерила Оджина Уэзли, по вымышленному адресу: город Хайдбердвилл, улица Райтбич, дом 7. Он написал: «Дорогой Мерил! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Пита. Крепись, старина. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ингрид все в порядке. Целуй дочку от меня. Она, наверное, уже совсем большая. Твой Евгений».

Он ждал, что письмо вернется, так же, как и все предыдущие, с множеством штемпелей и печатью: «Адресат не найден». Но на этот раз письмо долгое время не возвращалось. Писатель о нем уже и забыл, как вдруг через два месяца на его адрес пришел ответ от… Мерила Уэзли. Неизвестный писал: «Дорогой Евгений! Спасибо за соболезнования. Нелепая смерть дяди Пита выбила нас из колеи на полгода. Надеюсь, ты простишь за задержку письма. Мы с Ингрид часто вспоминаем те два дня, что ты был с нами. Глория совсем большая и осенью пойдет во 2-й класс. Она до сих пор хранит мишку, которого ты ей привез из России».

Евгений Петров никогда не был в Новой Зеландии и не знал никого, кто мог бы написать такие строки. К письму прилагалась фотография, на которой он сам стоял рядом с незнакомым мужчиной, а на обратной стороне фото была указана дата 9 октября 1938 г. Петрову стало не по себе: в этот день он попал в больницу с воспалением легких и был без сознания. Он написал ответ, но тут началась Вторая Мировая война, и второго письма он так и не дождался.

Во время войны Евгений Петров работал военным корреспондентом. В 1942 г. он летел из Севастополя в Москву, и в Ростовской области самолет разбился. Писатель погиб, хотя другие пассажиры выжили. В тот же день на его адрес пришло письмо из Новой Зеландии, в котором Мерил Уэзли писал: «Помнишь, Евгений, я испугался, когда ты стал купаться в озере. Вода была очень холодной. Но ты сказал, что тебе суждено разбиться в самолете, а не утонуть. Прошу тебя, будь аккуратнее – летай по возможности меньше».

Конечно, история звучит невероятно и неправдоподобно. Впрочем, как многие загадочные факты из жизни писателя, склонного к мистификациям. Например, вызывает вопросы возможность отправлять письма в разные страны мира в 1930-х гг. из СССР. Еще большие сомнения вызывает отсутствие документальных подтверждений этих событий, ведь должны были сохраниться все эти конверты и письма. Что это – литературная байка, умело разыгранная мистификация или чей-то розыгрыш? Источником информации стала радиопрограмма «Би-Би-Си», которая в свою очередь ссылалась на газету «Гардиан» военного времени. А эта история легла в основу сюжета короткометражного фильма режиссера Алексея Нужного «Конверт», с Кевином Спейси в главной роли. В начале фильма указывается: «Основано на реальных событиях», хотя действие почему-то перенесено в 1985 г.

В "Известиях" до сих пор есть комната на пятом этаже, которую называют

"казармой". Когда-то на дверях ее был наклеен вырезанный из бумаги петух

очень свирепого вида и рядом столь же свирепая надпись из трамвайного

лексикона: "Местов больше нет". Вместо нынешних редакционных столов в

"казарме" стояли койки, в углу сохли валенки и портянки, на стенах висели

трофейные немецкие автоматы.

Это было в ту пору, когда от Пушкинской площади до линии фронта можно

было добраться на автомобиле за полтора-два часа. Каждый день в пять утра

население "казармы" пробуждалось от сна и, облачившись в овчинные полушубки,

отбывало в дивизии, чтобы далеко за полночь вернуться назад и, терзая

машинисток густым махорочным дымом, диктовать очередные, не очень веселые

тогда корреспонденции с подмосковного фронта.

Однажды в эту комнату вошел человек, на которого свирепая надпись на

двери не распространялась. Взглянув на петуха, он рассмеялся и сразу стал

другом "казармы".

Это был Евгений Петров.

Час назад, во время очередной воздушной тревоги и страшной

артиллерийской сумятицы в воздухе, он прилетел из Куйбышева в Москву и вот

пришел к нам.

В нашу среду он сразу внес дух беспокойства и жадного любопытства к

жизни - всюду, в редакции, в городе, на улицах, где строились тогда

укрепления и горожане, подпоясав старенькие пальто ремнями, шли рыть окопы,

а старухи, покрикивая на нерадивых, таскали железный лом и песок к

баррикадам.

Как только Петров вошел в нашу "казарму", нам сразу стало некогда, мы

заторопились, мы стали бояться опоздать, сами не зная куда. Мы не поняли -

что же произошло, откуда явилось это странное ощущение беспокойства и даже

какой-то вины перед окружающей жизнью. Мне это чувство было знакомо, - я и

раньше дружил с Петровым и всякий раз, встречаясь с ним, тут же начинал

спешить, мучиться тем, что время безвозвратно уходит и ты чем-то виноват

перед временем и людьми.

Это было свойство Евгения Петровича: он рвался к жизни всем своим

существом и заражал своим рвением всех, кто был рядом с ним. Ни с кем больше

за всю свою жизнь я не испытывал того пленительного и вместе с тем

тревожного ощущения своей нужности, необходимости, пользы, какое внушал

людям Петров. Нужно было немедленно, не теряя ни часа, за что-то

приниматься, что-то очень важное делать, - иначе можно опоздать, и опоздать

непоправимо.

Это чувство томительное, но оно похоже на счастье.

Тревогу и счастье одним своим появлением принес в нашу "казарму"

Евгений Петров. Честное слово, каждый из нас почувствовал себя сразу в сто

раз талантливее, чем были мы еще день назад. Это вызывалось отчасти тем

жадным любопытством, доверчивой и в то же время взыскательной приязнью, с

которыми Петров не то чтобы относился к людям, а буквально штурмовал людей.

Он в течение получаса расспросил нас обо всем, что только могло

происходить в Москве и на фронте, предложил каждому с десяток новых тем,

кого-то обязал думать над рассказом, кого-то ошеломил требованием готовить

себя к роману, затеребил расспросами, когда же пойдет ближайшая машина на

фронт, кто едет, кто согласится взять его с собой, и с той минуты мы на все

месяцы общения с Петровым оказались в бурном водовороте его начинаний,

радостей и тревог.

Мы стали видеть больше, чем видели до тех пор.

Он был писатель божьего милостью, нервами, зрением, а не только рукой,

водящей пером по бумаге.

От его взгляда ничего не ускользало. Однажды мы целую ночь ехали с ним

через лес, где блуждали остатки какой-то немецкой дивизии и всюду были

напиханы мины, и мне казалось, что Петров страшно устал и спит всю дорогу и

не видит страшного и прекрасного зимнего леса, а наутро в какой-то

батальонной штабной, избе, исхлестанной снарядами, он сам вдруг стал

рассказывать о ночном лесе, да так, что такого леса не видел ни я, ни тысячи

людей, прошедших через него в том бою. Он увидел в нем и великие, и

горестные, и смешные подробности, а о лесной дороге, измятой машинами и

снарядами, сказал так:

По этой дороге, раздирая бока о деревья, прошел медведь войны.

И все сразу увидели эту дорогу в лесу.

Мы возвращались с ним из-под Волоколамска, то я дело выпрыгивая из

машины при появлении низко летавших "мессеров", обжигавших фронтовое шоссе

пулеметными очередями, и вдруг, глядя на советский бомбардировщик, летевший

в сторону Москвы, Петров сказал:

Вы заметили, что у самолета совсем другое выражение бывает, когда он

летит на задание, в сторону немцев? Смотрите - у этого совсем веселый вид,

как у мальчишки, который невредимым вышел из драки. А туда он летел

сосредоточенный, тяжелый, насупленный.

Я посмотрел на самолет - и верно, у него был очень жизнерадостный вид.

Я никогда не забуду одного мужика, которым долго и весело восхищался

Петров. Какие-то немецкие части ускользнули от нашего штурма под

Малоярославцем, и это было очень обидно и командиру нашей дивизии, и

солдатам, и Петрову, но тот колхозник был огорчен больше всех. Заметил его и

уж навсегда запомнил, конечно, Петров. Размахивая руками перед командиром

дивизии, колхозник твердил с укоризной:

Эх, не так надо!.. Не так! Окружать его надо, в кольцо брать! Говорю

Окружать обязательно надо, а то вот корову мою увел, а вы упустили,

проклятого! Может быть, можно еще окружить?..

В тот день Петров был весел несказанно - и все благодаря мужику с его

бедной коровой, но я никогда не забуду нахмуренного, сразу как-то

осунувшегося от злобы и отвращения лица Петрова, когда мы впервые

присутствовали на допросе предателя, доносчика, деревенского полицая. Глядя

на этого склизкого, провонявшего страхом и все еще сохранявшего надежду на

жизнь мерзавца, Петров так извелся от внутренней муки, от стыда за то, что

человек может превратиться в такое ничтожество, от душевной брезгливости,

что, видимо, и жить ему не хотелось при виде этой человеческой падали.

Есть люди, которые способны сердиться, возмущаться, брюзжать.

Петров принадлежит к той высокой породе людей, которым свойственно

чувство настоящего гнева.

Есть люди, говорящие так: "Это мне нравится, это приятно, это ничего

Петров принадлежал к людям, обладающим способностью восхищаться - всем

сердцем, безраздельно, счастливо, с упоением.

Это свойство очень чистых, очень молодых, очень хороших людей.

Таким мы любим Евгения Петрова.

Сталкиваясь с обывательским равнодушием, с глупостью, с мелочностью, с

бесталанностью жизненной, наконец, Петров не сердился, нет, - он загорался

чувством негодования, гнева и был страшен в эти минуты, мог наделать беды,

мог растерзать виновника, ударить его чем попало или сам биться лбом об

стену, лишь бы избавиться от муки великого гнева. Что-то монгольское бывало

в такие минуты в его лице, дикое, неистовое и поистине человеческое.

Он был добр и отходчив. Он мог через минуту попросить извинения у

человека, испытавшего на себе его гнев. Но он был злопамятен творчески. Рано

или поздно маленький, глупый, равнодушный, бездарный и потому вредный для

нашего дела человек бывал выставлен напоказ, осмеян и уничтожен в фельетоне

Ильфа и Петрова, ибо та же способность гражданского гнева, негодования и

обиды за достоинство советского человека в высокой степени присуща была Илье

Арнольдовичу Ильфу. Его я знал меньше, встречался с ним редко и потому

рассказываю больше о Петрове.

Петров был талантлив необычайно, он был превосходным писателем, но

очень простым, отзывчивым, быстро влюбляющимся в людей человеком.

Душевно он был очень молод - просто юноша. Было в нем что-то еще

гимназическое - некоторая угловатость, свойственная подросткам, неукротимая

горячность в дружеских спорах, ревность в дружбе, подчас наивность душевная,

за которую влюблялись в него и старые и молодые.

То же чувство тревоги, беспокойства и какой-то даже вины своей перед

временем Петров внушал и большим генералам, с которыми мы встречались на

фронте. Они как-то даже оправдывались перед ним, когда он штурмовал их

нетерпеливыми вопросами, - вот свойство человека до конца искреннего,

увлеченного, жадно и активно устремленного вперед.

Он был другом нашей маленькой, пропахшей махоркой и сырыми валенками

"казармы". Он всегда рвался к людям фронта. Даже вернувшись из поездки,

усталый, замерзший, он с завистью смотрел на тех, кто на смену ему

отправлялся к переднему краю.

Может быть, мне тоже надо поехать с вами?

Но вы же только сейчас вернулись оттуда.

Все равно. Вдруг что-нибудь пропущу, все надо видеть. Знаете что, я

А как же ваша корреспонденция?

Ах, да! К сожалению, надо еще писать. Ужасная, ужасная у нас с вами

профессия!

Но писал он горячо, увлекаясь и увлекая других, великодушно делясь

своими наблюдениями, щедро подбрасывая их друзьям во время работы.

Контуженный взрывной волной от немецкой бомбы, он должен был некоторое

время провести в постели, но все эти дни вызванивал нас к себе в гостиницу

"Москва", жадно расспрашивал о положении дел на фронте и, едва поднявшись с

постели, тут же укатил в дивизию.

Утром мы забрали в машину пачку свежих газет - на

контрольно-пропускных пунктах военной дороги не было у нас лучшего пропуска,

чем последний номер "Известий".

Сегодняшний! - говорил Евгений Петрович.

И перед нашей видавшей виды машиной сразу открывался шлагбаум.