Тихие яблони читать онлайн. «Тихие яблони

В сборник вошли разноплановые произведения, чтобы дать представление о масштабе дарования автора, многообразии тем и стилей его прозы. Это и лиричная и пронзительная повесть «Сударь кот», в которой автор, вспоминая детство и давно ушедший мир крепкой купеческой провинции, рассказывает нам историю истинной любви, которая «никогда не престает». Это и остроумный, поучительный рассказ «Сладость ангелов», и былинное «Сказание о невидимом граде Китеже» и некоторые другие. Повести и рассказы С. Н. Дурылина издаются крайне редко и по сей день неизвестны широкому кругу читателей.

Книга «Тихие яблони» — одна из немногих попыток подарить читателю забытые произведения замечательного русского писателя.
С. Н. Дурылин (1886-1954), прежде всего известный как литературовед, театровед, автор мемуаров, талантливый педагог (в числе его учеников был Б. Пастернак), этнограф, знаток церковного искусства, незаслуженно забыт как писатель. Это и объяснимо и странно одновременно.
Действительно, в те страшные послереволюционные десятилетия писатель даже помыслить не мог о том, что его произведения, проникнутые глубокой верой, когда-то cмогут быть напечатаны, он писал «в стол». Но почему в наше время многие, даже искушенные читатели, не знают его блистательных повестей и рассказов — загадка.

Между тем, критики ставят яркую, самобытную прозу С.Н. Дурылина в один ряд с произведениями И.С. Шмелева и М.М. Пришвина.

К бабушке, к матери Иринее, в монастырь, мать ездила несколько раз в году на повиданье и на прошенье ее иноческих молитв всему нашему купеческому дому, но нас, детей, к ней брали не всегда, а непременно на Ивана Постного, двадцать девятого августа, на храмовый монастырский праздник. К этому дню готовились и мать, и мы. Мать вынимала из комода замшевую книжку с белым генералом на скале, вышитым шелками, и сверялась, чтó наказывала ей привезти к празднику мать Иринея.

Купленное она вычеркивала, а не купленное подчеркивала двумя чертами, и ездила по лавкам все сама, чтобы все купленное шло в монастырь из собственных, из родных рук, с доброхотством, а не из чужих, из наемных: «Из своей руки и то же яблочко - да наливней, и тот же мед - да сахарней». Покупки все складывались в диванной, что была возле спальной, но в эти дни, перед Иваном Постным, «диванной» не бывало. «Куда нести?» - спросит няню артельщик с кульком. «В матушкину комнату!» - и все понимали уж, что нести в диванную. Мать входила в «матушкину комнату» и, оглядывая зорко кульки, коробки и «штуки», справлялась с «белым генералом», все ли припасено к завтрашнему. Мы, брат и я, присутствовали при этом. Иногда мать обращалась ко мне:

Сережа, не помнишь, - у тебя память помоложе, - в прошлый раз, как были мы у тетушки, отвозила я репсу на воздухи? Что-то я запамятовала.?

Репс - это шелковая материя, рубчиками, я его знал: - у меня продавался он в игрушечной лавке. Мой репс был лоскуток от того, что отвезли в монастырь, и я твердо отвечал:

Отвозили, - и ждал, что еще спросят, а брат, щуря глаза и заводя свои крупные карие кругляшки в сторону, что строго запрещалось, прибавлял:

Еще кот бабушкин когтем тогда в шелку увяз!

Мать улыбалась на его слова, не отрываясь от книжки, но, заметив, куда ушли его карие кругляшки: «Вишенки! Вишенки! Вася, дай съем твои вишенки?» - строго сдерживала его:

Пойдешь в угол, если будешь глаза заводить! И не возьму к бабушке. Не смей!

В угол - было не страшно, не очень страшно, только бы не в зале, где пусто и в углах - зелень, сéрень и нечисть, - но «не возьму к бабушке» - это было так страшно, что брат сразу останавливал зрачки посередине, будто они застыли у него, и около «вишенок» делалось что-то мокро.

Но мама опять смотрела в книжку:

Что не припомню, то не припомню: сколько тетушка просила шафрану, фунт ли, два ли?

Шафран не продавался в моей лавке; я равнодушно молчал и подбрасывал, подхватывая в горсть, толстое и крепкое, как маленький арбуз, яблоко, которое мне подарили в фруктовой лавке.

Переели сегодня яблок, - замечала мать. - Это не игрушка. Или убери на послезавтра, или съешь сегодня. А завтра нельзя есть.

А почему? - спрашивал брат.

Я знал, почему нельзя, но молчал, потому что мне хотелось еще раз услыхать все. От этого рассказа всегда возникала жалость на сердце, а жалеть так сладко, и так грустно замирает тогда сердце. Я уже знал эту сладость и грусть, хотя и не знал, что это называется сладостью и грустью.

Завтра у бабушки спроси.

Нет, мама, скажите.

Бабушка лучше скажет. Я еще фрукты не проверила, - но брат уж охватывал ее лицо руками, и она сажала его на колени, а я садился у ее ног, на синий коверчик, и она рассказывала. Я не все помню из ее рассказа, но то, что помню, помню точно и ясно, как шахматные клеточки синего с желтым коверчика, на которые смотрел, когда слушал ее рассказ.

Монастырь был на окраине города. Одноглавый древний собор был почти не виден за высокой стеной; только золотой крест с золотыми цепями, прикреплявшими его к синей главе, сиял в осеннем небе четко и празднично.

У Святых ворот мы выходили из пролетки, а Андрей въезжал внутрь монастыря с переулка, в черные ворота. У Святых врат, на столике, покрытом голубой пеленой, стояла праздничная икона - Глава Иоанна Предтечи на блюде, в медном окладе. Перед иконою горел пук свечей, оплывавших на ветру; их было так много, что пламя свечей сливалось в один густой, плотный, красный язык, который колебался в разные стороны. Возле иконы стояла чаша со святой водой и две монахини продавали и ставили свечи. Мама дала на свечку, мы приложились к иконе. Это было начало праздника. Мы с братом, сняв шапки, прошли в Святые ворота. К собору вела дорожка под кленами, которые все еще были густы, все в золотом и красном. На дорожке, лицом к собору, на коленях стоял мальчик и молился, беспрестанно кладя поклоны.

Увидав маму, он встал под кленом и молча улыбался. Мальчик оказался не мальчик, а худенький мужичок, весь в белом, босой, безбородый, с редкими белыми волосами.

Молись, молись, Егорушка, - сказала мама, поклонившись ему. - Мы тебе не помеха.

Мужичок наклонял голову и взмахивал ею кверху, обхватывая ее руками, и сокрушенно качал ею. Потом, не говоря ни слова, позади нас, стал опять на колени и стал молиться на собор.

Мама, что он? - спросил брат. - Ему больно?

Не ему больно, - отвечала мама, - а он показывает, как Крестителю в сей день было больно. Он праведный человек.

С этими словами, - «праведный человек», - мы вошли в собор; с этих пор я знаю это слово: оно в этот день, как свеча, зажглось в моей душе, и горит неугасимо.

Сергея Дурылина исследователи называют одной из самых загадочных фигур в русской литературе. Он был видным советским театроведом и культурологом, знатоком живописи и… православным священником. В непростые для Церкви тридцатые годы прошлого века ему удавалось совмещать должность профессора ГИТИСа и священный сан. И это – почти всё, что о нём известно. Поэтому многолетнюю сосредоточенность литературоведов именно на биографии автора вполне можно понять. И всё же, сами того не желая, исследователи весьма надолго отодвинули на задний план тот факт, что Сергей Дурылин был ещё и прекрасным писателем. По крайней мере, нынешнему читателю его литературное творчество мало знакомо. Напомнить о Сергее Дурылине как об авторе тонких, мудрых и бесконечно добрых повестей и рассказов решили в издательстве «Никея». Именно там, в серии «Забытая русская проза» вышел сборник произведений писателя под названием «Тихие яблони».

Литературные критики сразу заговорили о лесковских, тургеневских, и в особенности шмелёвских мотивах в текстах Дурылина. Столь лестные сравнения, безусловно, интригуют, но всё же не должны ввести внимательного читателя в заблуждение. Уже с первых страниц книги понятно, что перед нами – абсолютно самобытный автор, обладающий поразительной способностью быть в своих произведениях очень разным: то весело шутить, то погружаться в светлую грусть; то без умолку говорить, то замирать, и в тишине прислушиваться к собственному сердцу.

Именно так написано, пожалуй, одно из наиболее известных произведений Сергея Дурылина – повесть «Сударь кот», которая вошла в сборник «Тихие яблони». В ней есть, над чем улыбнуться и над чем крепко призадуматься. Любовь купеческой дочки Ариши и молодого приказчика Петра из обыкновенного земного чувства вдруг перерастает в Любовь Евангельскую – ту, которая, как писал апостол Павел, не ищет своего и никогда не перестаёт. И даже самый обыкновенный рыжий кот Васька это понимает и чувствует.

Автору удалось сохранить и передать читателям через свои произведения чистую, искреннюю, какую-то почти детскую радость жизни. Её испытывают герои рассказа «Сладость ангелов» – архиерей и архимандрит, которых одна-единственная строчка из молитвы Пресвятой Богородице заставила глубже заглянуть в свои сердца и пробудила самые светлые воспоминания.

Именно такие воспоминания будит проза Сергея Дурылина и в сердцах читателей. «Тихие яблони» навевают покой, дают возможность неспешно поразмышлять о смысле жизни и учат просто радоваться ей.

С вами была программа «Литературный навигатор» и её ведущая Анна Шепелёва. Держитесь правильного литературного курса!

Есть писатели для масс, писатели для узкого круга ценителей и писатели для писателей. Так уж исторически сложилось, что Сергей Дурылин относится к третьей категории, но явно достоин большего.

Как и многие крупные философы Серебряного века Дурылин был очень противоречивой натурой. Происходя из патриархальной и благополучной купеческой семьи, в юности он увлекся новомодными революционными течениями и потерял веру. Однако в началу 10-х годов вновь ее обрел, став завсегдатаем религиозно-философских кружков и изъявив желание стать монахом. Правда, Оптинский старец Анатолий своего благословения на это писателю не дал, и тогда он был рукоположен в священники.

Дурылин был учителем Игоря Ильинского и Бориса Пастернака, о нем с придыханием отзывались художник Михаил Нестеров и церковный писатель Сергей Фудель. Но в советское время Сергей Николаевич хлебнул горюшка сполна. Измученный постоянными ссылками, он прекратил служение, а 30-х годах сгорел весь его архив, из-за чего убитый горем писатель переквалифицировался в театральные критики. Возможно, еще и поэтому художественная проза Дурылина современному читателю практически неизвестна.

Несколько лет назад в издательстве журнала «Москва» увидел свет трехтомник Дурылина, но это издание, увы, прошло практически незамеченным. Более востребованной оказалась книга избранной прозы «Тихие яблони», выпущенная в издательстве «Никея». В этом году она претерпела уже второе издание. До сих пор издание числится в лидерах продаж. Скорее всего, этому поспособствовало и эмоциональное предисловие Георгия Ефимова, знавшего автора лично, и неимоверно привлекательная обложка в пастельных тонах.

Ну и, конечно, проза Дурылина до сих пор манит и окрыляет. В центре издания автобиографическая повесть «Сударь-кот», написанная увлекательным орнаментальным языком. Из нее читатель узнает об укладе купеческих семей в России и о судьбе старой монахини, которая через всю жизнь пронесла любовь к приказчику своего отца. Так сложилось, что единственным связующим звеном между влюбленными стал в итоге вальяжный кот, которого благочестивая старушка холила и лелеяла.

Короткие рассказы дают не менее обильную пищу для ума и души. «Троицын день» - печальная история жены священника, которая так и смогла смириться со смертью ребенка, поэтому находила сомнительное утешение в путешествиях по России, тогда как спасения надо было искать в вере — и только в ней. «Сладость ангелов» помогает нам лучше понять, что же все-таки имел в виду Христос, говоря о «Хлебе небесном». «Бабушкин день» - изящная виньетка в духе другого недооцененного писателя Серебряного века Бориса Садовского.

Венчает том «Сказание о невидимом Граде Китеже», в котором сильны лесковские традиции. Мифологему затонувшего города как символа России писатель разрабатывал всю жизнь и недаром участь его собственных произведений можно описать при помощи этих же понятий.

Дурылин Сергей Николаевич (род. 1886, Москва — ум. 1954, пос. Болшево, Московская обл.) — священник Русской Православной Церкви, писатель, искусствовед, этнограф.

Гимназист С. Дурылин входил во взрослую жизнь в период обострения революционного брожения в обществе, он пошел в народ, испытал влияние толстовства, писал для журнала «Свободное воспитание» и сочинял стихи. В возрасте 20 лет его истинная, созерцательная натура взяла верх, и С. Дурылин отправился в свою первую этнографическую экспедицию на Север. Он заканчивает Археологический институт и участвует в новой экспедиции на Север, до самой Норвегии.

С. Дурылин публикует свои исследования по иконографии и первые очерки о религиозных истоках творчества М. Лермонтова, Н. Гоголя, В. Гаршина, Н. Лескова. Он входит в круг тогдашних религиозных философов: В. Соловьева, С. Булгакова, В. Розанова, продвигает концепцию «Невидимого града Китежа».

В 1913 году едет в и становится духовным сыном преп. Анатолия (Потапова). Он приветствует восстановление Патриаршества в России, участвует в разработке новых концепций духовного образования, св. прав. Алексей (Мечев) разрешает его сомнения в выборе жизненного пути и в 1920 году С. Дурылин становится священником. Уже в 1922 году он был арестован и сослан в Челябинск, позднее пережил повторный арест и новую ссылку. В эти годы он встретил на своем пути множество исповедников и новомучеников нашей Церкви, стал другом семьи замечательного художника М. Нестерова (биографию которого он впоследствии написал), и именно от них достоверно известно, что, хотя о. Сергей не выходил на открытое служение Церкви, он совершал тайные богослужения и венчал уже в 1940-е годы младшую дочь М. Нестерова. В 1936 году о. Сергей поселяется вместе со своей верной спутницей в годы ссылок, знавшей его еще по Маросейской общине, И. Комиссаровой, в Болшево, где теперь находится музей его имени. В послевоенные годы стал признанным искусствоведом, профессором истории русского и советского театра.

Его литературное наследие постепенно возвращается современному читателю, в серии ЖЗЛ вышла книга В. Тороповой «Сергей Дурылин. Самостояние». Изданы его воспоминания «В своем углу», где он, зарисовкой, нюансами, взглядом воспроизводит хронику собственных духовных исканий рубежа веков, дает слово представителям Серебряного века, которых лично знал. Книга «В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва» рассчитана на самый широкий круг читателей, ее лирический настрой, богатый язык, глубина размышлений очевидца описываемых событий неизменно трогает каждого, взявшего в руки эту замечательную книгу. Сборник «Тихие яблони. Забытая русская проза» — блестящий образец русской классики, которая всегда современна.