Анализ поэмы «Крысолов» требует особого внимания. Поэтесса определяет жанр созданного весьма замысловато: лирическая сатира. Гегель писал: «Обычные теории не знали, как быть с сатирой, и затруднялись, куда ее отнести. Ибо в сатире вовсе ничего нет эпического, а к лирике она, собственно говоря, тоже не подходит». Не могут быть связаны понятия «сатира» и «лирика» - таково мнение немецкого философа. Его придерживаются многие современные литературоведы. Оно же отражено и в «Словаре литературоведческих терминов». Означает ли это, что Марина Цветаева ошиблась, определяя жанр «Крысолова»? Отнюдь, еще со времен античности и классицизма теоретики искусства рассматривали сатиру как вид лирики, содержащей осмеяние; отрицательных явлений жизни, человеческих и общественных пороков. Следует отметить, что поэма Цветаевой «Крысолов», насыщенная разнообразными формами смеха, содержит и те эмоционально-вдохновенные лирические ноты, которые позволяют отнести это произведение к столь сложному и редко встречающемуся жанру - лирической сатире.

Оригинальна композиция цветаевской поэмы. Шесть ее глав («Город Гаммельн», «Сны», «Напасть», «Увод», «В ратуше», «Детский рай») представляют собой подвижные поэтические структуры, отражающие сложный и трагический процесс столкновения извечных категорий бытия - добра и зла, духовности и бездуховности, самоотверженного подвижничества и пошлого сытого прозябания.

В основу сюжета «Крысолова» положена западноевропейская средневековая легенда о том, что в 1284 году на немецкий город Гаммельн обрушилось нашествие крыс. Спас горожан бродячий музыкант: звуки его флейты околдовали грызунов, увлекли их за собой и привели к реке Везвер, в которой они нашли свой конец. Бургомистр и городские толстосумы, обещавшие избавителю денежное вознаграждение, не заплатили ни гроша. Тогда разгневанный музыкант, играя на флейте, очаровал м увел за собой всех детей города Гаммельна. Взошедших на вершину горы Контенберг юных горожан поглотила разверзшаяся под ними бездна.

Фантазия поэтессы внесла существенные изменения в фабулу этой легенды: нашествие крыс на город Гаммельн - кара за равнодушие и эгоизм «сытых», за их деградацию, бездуховность; обещанная музыканту награда - не презренный металл, не деньги, а женитьба на красавице Грете, дочери бургомистра; увести из города детей помогли музыканту не столько звуки волшебной флейты, сколько желание юных горожан любой ценой избавиться от мук, причиняемых им догматической бездуховной системой образования, и надежда обрести внутреннюю свободу и возможность взглянуть на мир своими собственными глазами, а не глазами догматиков и лжецов.

Первая глава поэмы - «Город Гаммельн» - погружает читателя в атмосферу сытой пошлости и бездуховности, в которой протекает жизнь обывателей города Гаммельна:

В городе Гаммельне - отпиши - Ни одного кларнета. В городе Геммельнс - ни души, Но уж тела за это!

Плотные, прочные. Столб, коль дюж, Дюжины стоит душ.

Лень, праздность, равнодушие, презрение к тем, кто беден,- все это наложило отпечаток на сознание горожан. Даже погружаясь в сон, они не могут избавиться от разлагающего их души дыхания пороков. Их буквально преследует «запах» скаредности, накопительства:

Не запах, а звук! Мошны громогласной Звук. Замшею рук По бархату красных Перил - а по мне: Смердит изобилье!

Глава «Сны», сотканная из видений обывателей города Геммельна, усиливает впечатление от картины их «бдения», изображенной в первой главе. Обвинением образу жизни горожан Гаммельна звучат строки из главы «Напасть», в которых едкая и язвительная ирония с предельной резкостью изобличает сытую пошлость и агрессивную «злость сытости». В них же предупреждение: зло порождает зло, и, быть может, более опасное. «Города злость» уже нависла над погрязшим в пороках городом и вот-вот обрушится на головы бюргеров.

• Так, чтобы в меру щедрот: не много
• Чтоб и не мало.
• Так и гудит по живому салу:
• «Склады-завалы».
• К вам, сытым и злым,
• К вам, жир и нажим:
• Злость сытости! Сплев,
• С на - крытых столов!
• Но - в том-то и гвоздь!
• Есть - голода злость.

Но ни посулы бургомистра, ни угроза, нависшая над каждым бюргером, не могут расшевелить молодых людей города Гаммельна. Они не только боятся сразиться с крысами, но и не знают, как это делается. Паника в городе только усугубляет положение горожан. Только чудо может спасти Гаммелън от гибели. Порожденное злом и пороками зло бесчинствует, угрожая бюргерам голодной смертью. Казалось, не было надежды на избавление. Спасителем города должен стать «человек в зеленом». Почему именно в зеленом, а не в желтом или красном? Почему поэтесса выбрала «зеленый» для своего героя? Известно, что Марина Цветаева придавала огромное значение цветовой символике: целые стихотворения, циклы и значительные фрагменты поэм, драматических произведений» построены на активном использовании слов со значением цвета: «Цыганская свадьба», «Бузина», «Отрок», «Душа», «Скифские», «Перезолочки», «Георгий», «Автобус», «Ариадна» и др. Поэтесса неоднократно подчеркивала, что пишет «по слуху», но зрительный образ занимает в ее творчестве не последнее место.

«Крысолов» - первая поэма Цветаевой, написанная в эмиграции, в Праге. Это пророчество о судьбах русской революции, романтический период которой закончился и начался мертвенный, бюрократический, диктаторский. Это приговор любой утопии о возможности народного торжества, народной власти. Это же издёвка над разговорами о революционности масс, в основе бунта которых всегда лежат самые низменные мотивы - социальная зависть и жажда обогащения.

Поэма Цветаевой чрезвычайно многопланова. «Крысолов» потому и стал одним из вечных, бродячих сюжетов мировой литературы, что трактовка каждого персонажа может меняться на прямо противоположную. Крысолов - и спаситель, и убийца, жестоко мстящий городу за обман. Горожане - и жертвы, и подлые обманщики, и снова жертвы. Музыка не только губит крыс, но и дарит им в гибели последнюю возможность обрести достоинство, возвышает их, сманивает чем-то прекрасным и уж во всяком случае несъедобным.

Легенда о крысолове впервые появилась в литературной обработке в «Хронике времён Карла IX» Мериме. До этого она существовала в нескольких фольклорных вариантах. Фабула её проста: в немецком городе Гаммельне нашествие крыс грозит истребить все запасы еды, а потом и самих горожан. В Гаммельн приходит загадочный крысолов, который обещает увести всех крыс за огромное вознаграждение. Ему обещают эти деньги, и он игрой на дудке сманивает крыс в реку Везер, где крысы и тонут благополучно. Но город отказывается выплатить ему обещанные деньги, и крысолов в отместку той же игрой на флейте завораживает всех до одного гаммельнских детей - уводит их из города в гору, которая перед ним расступается. В отдельных вариантах легенды люди, выходящие из горы, встречаются много после в окрестностях Гаммельна, они провели в горе десять лет и обладают тайными знаниями, но это уже варианты неканонические и к легенде прямого отношения не имеющие.

Цветаева сохраняет эту фабулу, но придаёт персонажам особое значение, так что конфликт выглядит совсем не так, как в фольклорной первооснове. Крысолов у Цветаевой - символ музыки вообще, музыки торжествующей и ни от чего не зависящей. Музыка амбивалентна. Она прекрасна, независимо от того, каковы убеждения художника и какова его личность. Потому, мстя горожанам, крысолов обижается не на то, что ему недоплатили, не от жадности уводит детей, а потому, что в его лице оскорблена музыка как таковая.

Музыка равно убедительна для крыс, бюргеров, детей - для всех, кто не желает её понимать, но волей-неволей вынужден подчиняться её небесной гармонии. Художник с лёгкостью уводит за собой кого угодно, каждому посулив то, что ему желательно. А крысам желательна романтика.

Победивший пролетариат у Цветаевой довольно откровенно, с массой точных деталей изображён в виде отряда крыс, который захватил город и теперь не знает, что делать. Крысам скучно. «Господа, секрет: отвратителен красный цвет». Им надоедает собственная революционность, они зажирели и обрюзгли. «У меня заплывает глаз», «У меня оплывает слог», «У меня отвисает зад...» Они вспоминают себя отважными, зубастыми и мускулистыми, ненасытно-голодными борцами - и ностальгируют о том, что «в той стране, где шаги широки, назывались мы...». Слово «большевики» встаёт в строку само собой, ибо «большак», большая дорога, символ странствий, - ключевое слово в главе.

Их-то и сманивает флейта: Индией, новым обещанием борьбы и завоеваний, странствием туда, где они стряхнут жир и вспомнят молодость (пророчица Цветаева не могла знать, что в головах некоторых кавалерийских вождей вызревал план освобождения Индии, чтобы не пропадал попусту боевой пыл красноармейцев после победы в гражданской войне). За этой романтической нотой, за обещанием странствий, борьбы и второй молодости крысы уходят в реку.

Но детей крысолов сманивает совсем другим, ибо он знает, чьи это дети. Это дети сонного, благонравного, обывательского, сплетничающего, жадного, убийственного Гаммельна, в котором ненавидят все непохожее, все живое, все новое. Таким видится Цветаевой мир современной Европы, но и - шире - любое человеческое сообщество, благополучное, долго не знавшее обновления и потрясения. Этот мир не в силах противостоять нашествию крыс и обречён... если только не вмешается музыка.

Дети этого мира могут пойти только за сугубо материальными, простыми, убогими посулами. И крысолов у Цветаевой сулит им «для девочек - перлы, для мальчиков - ловля их, с грецкий орех... И - тайна - для всех». Но и тайна эта простая, детская, глупая: дешёвая сказка с сусальным концом, с благоденствием в финале. Мечты благовоспитанных мальчиков и девочек: не ходить в школу, не слушаться будильника! Всем - солдатики, всем - сласти! Почему дети идут за флейтой? «Потому что ВСЕ идут». И эта детская стадность, тоже по-своему крысиная, демонстрирует всю внутреннюю фальшь «детского» или «молодёжного бунта».

А музыка - жестокая, торжествующая и всесильная - уходит себе дальше, губя и спасая.

Марина Цветаева

Крысолов

Лирическая caтиpa

Город Гаммельн

(Глава первая)

Стар и давен город Гаммельн,

Словом скромен, делом строг,

Верен в малом, верен в главном:

Гаммельн – славный городок!

В ночь, как быть должно комете,

Спал без просыпу и сплошь.

Прочно строен, чисто метен,

До умильности похож

– Не подойду и на выстрел! -

На своего бургомистра.

В городе Гаммельне дешево шить:

Только один покрой в нем.

В городе Гаммельне дешево жить

И помирать спокойно.

Гривенник – туша, пятак – кувшин

Сливок, полушка – творог.

В городе Гаммельне, знай, один

Только товар и дорог:

(Спросим дедов:

Дорог: редок.)

Ни распоясавшихся невест,

Ни должников, – и кроме

Пива – ни жажды в сердцах. На вес

Золота или крови -

Грех. Полстолетия (пятьдесят

Лет) на одной постели

Вместе истлели”. Тюфяк, трава, -

Разница какова?

(Бог упаси меня даже пять

Лет на одной перине

Спать! Лучше моську наймусь купать!)

Души Господь их принял.

И озаренье: А вдруг у них

Не было таковых?

Руки – чтоб гривну взымать с гроша,

Ноги – должок не додан.

Но, вразумите, к чему – душа?

Не глубоко ль негодный

– Как жардиньерка – гамак – кларнет -

В нашем быту – предмет?

В городе Гаммельне – отпиши -

Ни одного кларнета.

В городе Гаммельне – ни души .

Но уж тела за это!

Плотные, прочные. Бык, коль дюж,

Дюжины стоит душ.

А приосанятся – георгин,

Ниц! преклонись, Георгий!

Города Гаммельна гражданин, -

Это выходит гордо.

Не забывай, школяры: “Узреть

Гаммельн – и умереть!”

Juri, и Ruhrei, и Ruhr uns nicht

Аn (в словаре: не тронь нас!) -

Смесь. А глаза почему у них

В землю? Во-первых – скромность,

И... бережливость: воззрился – ан

Пуговица к штанам!

Здесь остановка читатель. – Лжешь,

В сем Эльдорадо когда ж и кто ж

Пуговицы теряет?

– Нищие. Те, что от грязи сгнив,

В спальни заносят тиф, -

Пришлые. Скоропечатня бед,

Счастья бесплатный номер.

В Гаммельне собственных нищих нет.

Был, было, раз – да помер.

Тощее ж тело вдали от тел

Сытых зарыть велел

Пастор, – и правильно: не простак

Пастор, – не воем “осанна!”

Сытые тощему не простят

Ни лоскута, ни штанной

Пуговицы, чтобы знал-де всяк:

Пуговка – не пустяк!

(Маленькая диверсия в сторону пуговицы:)

Пуговицею весь склад и быт

Держатся. Трезв – застегнут.

Пуговица! Праадамов стыд!

Мод и свобод исподних -

Смерть. Обывателю ты – что чуб

Бульбе, и Будде – пуп.

С пуговицею – все право в прах,

В грязь. Не теряй, беспутный,

Пуговицы! Праадамов крах

Только тобой искуплен,

Фиговая! Ибо что же лист

Фиговый (“Mensch wo bist?”) -

Как не прообраз ее? (“Bin nackt,

Haг, – потому робею”) -

Как не зачаток, не первый шаг...

Пуговица – в идее!

Пуговицы же (внемли, живот

Голый!) – идея – вот:

Для отличения Шатуна-

Чад – от овец Господних:

Божье застегнуто чадо на

Все, – а козел расстегнут -

Весь! Коли с ангелами в родстве,

Муж, – застегнись на все!

Не привиденьями ли в ночи

– Целый Бедлам вакантный! -

Нищие, гении, рифмачи,

Шуманы, музыканты,

Каторжники...

Коли взять на вес:

Без головы, чем без

Пуговицы! – Санкюлот! Босяк!

От Пугача – к Сэн-Жюсту?!

Если уж пуговица – пустяк,

Что ж, господа, не пусто?

Для государства она – что грунт

Древу и чреву – фунт

Стерлингов. А оборвется – голь!

Бунт! Погреба разносят!

Возвеселися же, матерь, коль

Пуговицею – носик:

Знак добронравия. (Мой же росс

Муза! От истин куцых!

От революции не спасет -

Пуговица. Да рвутся ж -

Все! Коли с демонами в родстве -

Бард, – расстегнись на все!

(Здесь кончается ода пуговице и возобновляется повествование.)

Город грядок -

Гаммельн, нравов -

добрых, складов

полных, – Рай-

Божья радость -

Гаммельн, здравых -

город, правых -

Рай-город, пай-город, всяк-свой-пай-берет, -

Зай-город, загодя-закупай-город.

Без загадок -

город, – гладок:

Благость. Навык -

город. – Рай-

Божья заводь -

Гаммельн, гадок -

Бесу, сладок -

Рай-город, пай-город, Шмидтов-Майеров

Царь-город, старшему-уступай-город.

Без пожаров -

город, благость-

город, Авель-

город. – Рай-

Кто не хладен

и не жарок,

прямо в Гаммельн

жай-город, рай-город, горностай-город.

Бай-город, вовремя-засыпай-город.

Первый обход!

Первый обход!

С миром сношенья прерваны!

Спущен ли пес? Впущен ли кот?

Предупрежденье первое.

Су – дари, выпрягайте слуг!

Тру – бочку вытрясай, досуг!

Труд, покидай верстак:

“Morgen ist auch ein Tag”.

Без десяти!

Без десяти!

Уши законопатить

Ватой! Учебники отнести

В парту! Будильник – на пять.

Ла – вочник, оставляй мелок,

Бюр – герша, оставляй чулок

И оправляй тюфяк:

“Morgen ist auch ein Tag”.

Десять часов!

Десять часов!

Больше ни междометья!

Вложен ли ключ? Вдет ли засов?

Предупрежденье третье.

Би – блию закрывай, отец!

Бюр – герша, надевай чепец,

Муж, надевай колпак, -

“Morgen ist auch ein...”

Гаммельнцы...

(Глава вторая)

В других городах,

В моих (через – край-город)

Мужья видят дев

Морских, жены – Байронов,

Младенцы – чертей,

Служанки – наездников...

А ну-ка, Морфей,

Что – гаммельнцам грезится

Безгрешным, – а ну?

– Востры – да не дюже!

Муж видит жену,

Жена видит мужа,

Младенец – cocoк,

Краса толстощекая -

Отцовский носок,

Который заштопала.

Повар – пробует,

Обер – требует.

Всё как следует,

П ервое посвящение известной цветаевской поэмы гласило: «Моей Германии». Однако «Крысолов» оказался не только пересказом старинной немецкой легенды, но и историей о современной для России. В этом тексте переплелись разные темы и направления, смешались стихотворные ритмы. Здесь встретились те герои мировой культуры, которые никогда бы не пересеклись в других, менее глубоких и более понятных произведениях.

Рассказываем о том, что нужно знать, чтобы понять цветаевского «Крысолова ».

У истоков легенды

У старинной легенды о флейтисте, выманившем из города сначала крыс, а затем и детей, есть множество вариаций почти во всех странах Европы, но только в истории о городе Гамельн (современное название - Хамельн), указывается точная дата трагедии - 26 июня 1284 года. Легенда включена в официальную историческую хронику, и гамельнцы всерьез верили в ее подлинность. Так что немецкая версия стала наиболее популярной.

В оригинальном варианте Крысылову отказывают не в женитьбе на дочке бургомистра, а в сотне гульденов (кругленькая сумма по тем временам), и это наталкивает фольклористов на мысль о том, что благодарить за появление истории об удивительном флейтисте надо жителей окрестных городов, которые попросту завидовали богатому купеческому Гамельну и придумали эту сказку, чтобы опорочить соседей.

Город хотели высмеять, а в итоге прославили, да так, что к сюжету легенды в разное время обращались , Карл Зимрок, Вильгельм Раабе и многие другие. Поэма Марины Цветаевой стала одним из новейших ее переложений. Работать над «Крысоловом» автор начала весной 1925 года в Чехии, сразу же после иммиграции, а закончила в ноябре того же года в Париже. В тексте отразились переживания, перенесенные поэтессой в постреволюционной России, охваченной Гражданской войной. Так что многие портреты и образы поэмы легко узнаваемы.

Крысылов - это Маяковский!

Крысолов, пожалуй, один из самых таинственных персонажей средневековых легенд. Он то плут и хитрец, то могущественный волшебник, то сам дьявол в человеческом обличие. В поэме Цветаевой этот герой прежде всего - Музыкант (художник, творец), обладающий той степенью бесстыдства, без которой искусство невозможно. Он лжет, описывая сказочные дали («Индостан! / Грань из граней, страна из стран. / Синий чан - / Это ночь твоя, Индостан »), уводит детей, однако читатели все-равно ему симпатизируют (дьявольское обаяние!).

Невозможно не сочувствовать Крысолову, которому не дали в жены дочку бургомистра. Цветаева умышленно избирает сказочный сюжет, в котором героя лишают не богатства, а «царевны»: здесь и мотив социального неравенства (безродный бродяга не может быть зятем бургомистра), и пренебрежение к искусству (горожане обидели музыканта!), за которое не грех и отомстить.

Советский и французский филолог, Ефим Григорьевич Эткинд, не исключая, что в главном герое поэмы есть черты Троцкого (его лозунги, его чарующие речи), приходит к выводу, что прототипом для Крысолова послужил все-таки : «Маяковский для Цветаевой был одним из немногих живых олицетворений искусства. Крысолов у нее с того и начинает, что возглашает: “Госпожу свою - Музыку - славлю! ”». Так же, как и герой поэмы, Маяковский в ранних революционных стихах сулил своим читателям и светлое будущее, и прекрасные дали: «Там, за горами горя, / Солнечный край непочатый... ».

Марина Цветаева во многом сходится с «певцом революции»: им обоим противны мещанские правила жизни, богатство, сытость, «безгрешность». Гамельн в поэме - город без души («В городе Гаммельне - ни души. / Но уж тела’ за это! »). Однако Маяковский отождествляет себя с революцией, а Цветаева отстраняется от нее, смотрит со стороны и противопоставляет творца, музыканта (читайте - поэта, Маяковского) революционным массам. Ведь флейтист никак не может отождествляться с крысами!

Тайна крыс

Ранние варианты истории о гамельнском крысолове представляли этих животных как воплощение зла. Почти неизмененным этот образ попал и в художественную литературу, и только в XIX веке намечается перелом в отношении литераторов к крысам. Уже Гейне делит крыс на две категории («Одни голодны, а другие сыты. / Сытые любят свой дом и уют, / Голодные вон из дома бегут »), в которой крысы - не только персонификация ужаса и зла, но и воплощение революции. Эту революцию не остановят ни уговоры чиновников, ни проповеди священников, ни бюргерский порох.

Цветаева продолжает традицию Гейне и дает крысам слово. Зверьки в поэме превратились в социальный класс. Поэтесса «оправдывает» крыс, обвиняя в их появлении мещан Гамельна. Ритмически (ведь вы помните, что для поэзии очень важен ритм?) «крысиные» монологи напоминают то скороговорки, то марши пролетарских поэтов. Близки они и к революционным стихотворениям Демьяна Бедного и «мы-лирике» («Наша соль - пыль от пуль! / Наша быль - рваный куль! / Пусть злее чумы, - / Все ж соль земли - мы! »)

Бунт крыс - это рассказ о событиях 1917 года, Цветаева не забыла даже знаменитые уродливые аббревиатуры! («Присягай, визжат, главглоту! / Взяли склад, дай им глаз! / Всю ночь топали, как рота! / А у нас! А у нас! / Присягай, визжат, главблуду! »). И вот вместо крыс читателям чудятся представители Коминтерна: «- Целый мир грозятся схрустать! / Солнцеверт! - Мозговрат! / Из краев каких-то русских, / Кораблем, говорят ».

Жители Гамельна уже сами сомневаются, что видят животных: «Уж и стыд! Уж и страмь! / Не совсем, с лица, на крыс-то... / Да уж крысы ли впрямь? » Они вдруг оказались «в красном», превратились в сквернословов и богохульников. Цветаевские крысы еще и новый язык сочиняют, коверкая и уродуя слова. В каждой «крысиной» строчке отвращение поэтессы к аббревиатурам, и если прочтете поэму вслух, то вы иначе посмотрите на словосочетание «рай-город», обращенное к Гамельну, и напоминающее небезызвестные «райисполком», «райсобес». Итог - серые гамельнские обитатели, изгнанные музыкантом - те же революционеры. «Я писала под диктовку крыс...», - горько признавалась Цветаева позже.

Кто же в поэме главный?

Крысолов, скажете вы? Возможно. Но черновик поэмы начинается с упоминания о дочери бургомистра. Гретхен, так зовут эту девушку, хоть и не центральный, но очень важный персонаж для Цветаевой. Своим именем она напоминает нам о другой литературной героине, возлюбленной доктора Фауста, описанием («Соломонова пшеница -, /Косы, реки быстрые ») - о библейском персонаже. Все это подчеркивает возвышенность Гретхен, ее оторванность от Гамельна и предопределяет трагический конец.

Из записных книжек Марины Цветаевой:

Охотник - Дьявол - Соблазнитель - Поэзия. (возможно, о Крысолове, авт.)

Бургомистр - быт.

Дочка бургомистра - Душа.

Только Гретхен в поэме - персонаж вполне однозначный, светлый, возвышенный. А уж губит ли ее Крысолов (поэт, музыкант, художник), или спасает, уводя из Гамельна, решать вам.

Эмилия Обухова

Флейтист и Грета

(о поэме М.Цветаевой “Крысолов” на фоне “Двенадцати” А.Блока)

Поэма Цветаевой “Крысолов” была написана 85 лет назад - в 1925 году, первая поэма в эмиграции, первая после России. И потому можно предположить с большой степенью вероятности, что эта поэма – отражение размышлений поэта о случившемся на родине, взгляд с эмиграционной дистанции. Марина Ивановна начала писать “Крысолова” в Чехии весной, а в

ноябре 1925-го в Париже закончила. Весь текст поэмы здесь привести трудно, но ее можно прочитать в Интернете. И стоит сейчас перечитать ее снова, ведь история перевернула с тех пор несколько страниц и, вот что удивительно: чем больше отдаляемся мы во времени от 25-го года, тем ясней становится мир, созданный Цветаевой в поэме, тем очевидней ее сбывшееся пророчество - с каждым новым десятилетием.

“Крысолов” написан на сюжет известной средневековой легенды о музыканте, избавившем немецкий город Гаммельн от крыс с помощью своей чудесной дудочки. Общий сюжет для всех вариантов таков, что жители города отказались заплатить ему обещанное, и тогда Крысолов таким же образом увел их детей за собой навсегда. Что-то невероятно притягательное было в личности этого таинственного музыканта, так, что и сама легенда о Крысолове на протяжении нескольких столетий привлекала многих поэтов, писателей и художников. Среди них великие немецкие поэты Гёте и Гейне, английский поэт Броунинг, шведская писательница Сельма Лагерлёф. Александр Грин написал в 20-м году странный рассказ с тем же названием. А в Эрмитаже, например, есть “Крысолов” Рембрандта.

Марина Цветаева назвала жанр своей вещи “лирической сатирой”. Есть ли еще в русской поэзии примеры такого же жанра? Трудно сказать наверняка, но если читать “Двенадцать” Блока не так, как преподносили поэму школьные учителя и не так, как поняли ее писатели-современники поэта, те, кто из-за “Двенадцати” “руки не подал Блоку”, считая, что он написал революционно-пропагандистскую поэму, то можно увидеть, что “Двенадцать” - прежде всего глубокое сатирическое переживание поэта. “Революционная” поэма Блока в действительности оказалась первой лирической сатирой, предшествующей цветаевской. И потому попытка сопоставления возможно поможет переосмыслить обе вещи.

Вот, например, отрывок из их крысиного многоголосия: –Знали б – за версту обошли б!
–Помнишь странную вещь: башлык?

Сшиб да стык,
Штык да шлык...

Без слуги не влезаю в обшлаг...
- Есть такая дорога - большак...
- В той стране, где шаги широки,
Назывались мы...

У Цветаевой пропущено слово “большевики”, она как бы вовлекает читателя в детскую игру в рифмы, приглашает в единомышленники.

Башлык и обшлаг – части военной одежды и упомянуты здесь, видно, для маркировки бурного боевого прошлого большевиков.

Но крысы в “Крысолове”теперь уже не те романтические борцы за идею, от которых уезжала Цветаева, не те вдохновенные убийцы. Тогда они набрасывались на всех и на все, как голодные крысы, но теперь уже пресытились.Это большевики будущего, вернее, будущее большевиков. Они завладели всем, за что боролись, разжирели и обленились. И вот от пустоты и скуки пошли они за музыкой Флейтиста, зовущей их к новой борьбе:

Без борьбы человек не живет.
- У меня отрастает живот:
До колен, как у царских крыс.
- У меня - так совсем отвис.

Без борьбы человек не жилец!
- У меня разминулся жилет
С животом: не разлад, а брешь.
- У меня объявилась плешь.

Житие - не жысть!
- Разучился грызть!
- Не поход, а сласть!
- Разучился красть!

Так что если обыватели Гаммельна “были воплощением пошлого, мещанского духа, самодовольства и ограниченности” (формулировка Дм.Быкова, кратко пересказавшего “Крысолова”, наверно, для новых русских, чтобы те сами не читали и время не тратили зря), то и их крысы со временем превратились в их подобия, в их тени – будто отражения в зеркальном полу. Цветаева это предвидела и оказалась права. Эти марширующие за флейтистом крысы сильно напоминают постаревший и сытый, но все тот же патрульный отряд пролетариев из “Двенадцати” Блока: следующая страница истории. Крысы так же идут единым строем и в нем только одна фигура, Старая крыса персонифицирована, отделена от общего “мы”. Она единственная понимает суть происходящего. У Блока тоже из патрульного строя выделен лишь один герой – Петруха. Он сильно отличается от своих несгибаемых товарищей: совершив нечаянное убийство, он страдает, обращается к Богу и, наконец, начинает произносить стихи, похожие то на марш, то на городской романс. Стихи эти жалкие и беспомощные – тут Блок чутко уловил зарождение новой пролетарской поэзии. Он и это напророчил: новое искусство, первобытно – пещерное. И в этом, в действительности, одна из гениальных особенностей поэмы.

Блок писал “Двенадцать” в ту пору, когда еще не было пролетарской поэзии, он ее лишь предполагал такой: ритмы, строй, темы – все это есть в “Двенадцати”, а Цветаевой ко времени создания ее поэмы наверняка уже были известны многочисленные образцы пролетарской лирики, и она могла с удовольствием их пародировать. Оттого и ритм в “Крысолове” часто красноармейский, а в крысином марше звучит характерное большевистское “мы”.

Чтоб шагать молодцом -
Выступать нагишом!

Чтоб сошелся кушак -
Выступать натощак!

Да здравствует полк!
Клыков перещелк.

Довольно с нас круп!
Курков перещуп.

Сала и масла гарного!
Да здравствует красная…

В фундаментальной статье о “Крысолове” “Флейтист и крысы” Ефима Григорьевича Эткинда (в Интернете она доступна, из нее можно узнать историю появления многочисленных фольклорных и авторских “Крысоловов”, написанных до поэмы Цветаевой) присутствует термин “цитаты-перепевы” - использование поэтом популярного военного марша, строки или ритмы из известных поэтов, в данном случае – пролетарских.. У Блока в “Двенадцати” был перепев романса “Не слышно шума городского...”, а из Цветаевой Эткинд берет несколько примеров, в том числе и перепев старой песни ”По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там...” Возможно, есть и другие подобные случаи, но у Блока и Цветаевой они скорей всего указывают на жанровую близость.

Известно, что в поэме Блока важную роль играют звуки. Он сам писал, что в январе 18-го, во времена пролетарских патрульных проходов вместо музыки слышал гул - и таким же слышалось ему время – немузыкальным. Потому в “Двенадцати” бросается в глаза (в уши) какофония звуков. Это фон, это это, что вокруг. В “Крысолове” все также построено на звуках, сопровождающих шествия. Их два, в отличие от “Двенадцати”, крысиное и детское, и мелодии, влекущие за собой оба шествия, были одинаково сильны, и завораживающи, как пение сирен. Под звуки флейты Крысолова происходит, вообще, все. В поэме. Всё ими движется.. Пастернак в письме о “Крысолове” писал Цветаевой о связи ее мелодий с музыкой Вагнера. Цветаева отвечала:

“Знаешь, я долго не понимала твоего письма о “Крысолове”, - дня два. Читаю - расплывается. (У нас разный словарь.) Когда перестала его читать, оно выяснилось, проступило, встало. Самое меткое, мне кажется, о разнообразии поэтической ткани, отвлекающей от фабулы. Очень верно о лейтмотиве. О вагнерианстве мне уже говорили музыканты. Да всё верно, ни о чём я не спорю. И о том, что я как-то докрикиваюсь, доскакиваюсь, докатываюсь до смысла, который затем овладевает мною на целый ряд строк. Прыжок с разбегом. Об этом ты говорил?”

Но говорил ли кто-нибудь о “вагнерианстве” блоковских ритмов?

Черный ветер. Белый снег.

На ногах не стоит человек.

Известно, что марш и шествие были излюбленными ритмами Вагнера. Так марш в "Тангейзере" Вагнера, шествие в "Лоэнгрине".

Кроме того, в обеих поэмах глубинно речь, в действительности, идет об искусстве – потребности в нем и его о функции. У Блока описан прецедент возникновение стихов, лишенных музыки: это песни Петрухи-убийцы, которого муки раскаяния заставили произнести пусть неумелые и немелодичные, но все же стихи.Такие песни в тюрьме сочиняют. А Крысолов – о, это искусный музыкант, у него есть множество мелодий - для всех и каждого разные и все обольстительные. Он гений притяжения, умелый манипулятор и холодный убийца. Куда там блоковскому Петрухе...

Итак, обе поэмы построены как шествия. У Блока - движение ночного патруля, который переживает на своем пути ненависть, любовь, ревность, тут же и убивает, и грабит, подозревает и ищет врагов. А в конце – видит, вернее, не видит, но ищет и окликает невидимого Христа. В “Крысолове” сначала маршируют крысы, сытые и обрюзгшие бандиты, в которых музыкант разжег азарт новых убийств и грабежей. Знал, чем привлечь. Во втором – из города за дудочником уходят дети, невинные, в отличие от крыс, и таким же образом обманутые. Они идут иначе, медленней, мелодия то кажется колыбельной, то напоминает ритмы хороводов у рождественской елки. Но главное – это обещание свободы – освобождения...

Весь мир - нараспев
И ласка для всех.

Рыбки в лужице! Птички в клетке!
Уничтожимьте все́ отметки!

Рыбкам - озерце, птичкам - лето, -
Уничтожены все́ предметы!

Рож - дественский стол
В древнейшей из школ.

Говорят, что он в зелёном!
- Где ж он? - Я иду за звоном.

Он в жару меня баюкал.
- Где ж он? - Я иду за звуком.

Я за красною фатой.
- Я за старшею сестрой.

Говорят, что рай - далёко.
- Я не выучил урока.

Что-то боязно мне втайне.
- Я - за дальним. Я - за крайним.

Я - чтоб детство наверстать.
- Не остаться. - Не отстать.

За отчаявшимся кладом.
- Я - за славой. Я - за стадом.

Всё равно - домой нельзя уж!
Я - так за́ море! Я - замуж.

Потому что в школе бьют.
- Потому что все́ идут.

Ночевать хотел бы в сене.
- Я - за Францем. Я - за всеми.

Воевать хотел бы с львами.
- Я? не знаю. Ноги сами.

Потому что фатер - бьёт.
Потому что - всё идёт!

Дети охотно бегут за Крысоловом и не только потому, что они околдованы его флейтой. Дети Гаммельна давно мечтали уйти из города, гдекрысы похожи на людей. Флейтист угадал их главную мечту. И Марина Цветаева таким образом предупреждала о будущем уходе детей из страны большевиков.И снова оказалась права. Кажется, только Бродский верно понял эту мысль Цветаевой. У него есть поэма “Шествие”, его шествие огромного масштаба, вслед за Двенадцатью, крысами и детьми Гаммельна - и это, похоже, третий случай обращения к жанру лирической сатиры в русской литературе. Одна из глав поэмы называется “Романс для Крысолова и Хора”. Здесь приводится неполный текст, но он показателен. Бродский понимал Цветаеву, как никто другой: Шум шагов, шум шагов, бой часов, снег летит, на карниз, на карниз. Если слы- шишь приглу- шенный зов, то спускай- ся по ле- стнице вниз. Город спит, город спит, спят дворцы, снег летит вдоль ночных фонарей, город спит, город спит, спят отцы, обхватив животы матерей. В этот час, в это час, в этот миг над карни- зами кру- жится снег, в этот час мы ухо- дим от них, в этот час мы ухо- дим навек. За спи-ной полусвет, полумрак, только пят- нышки, пят- нышки глаз, кто б ты ни был - подлец иль дурак, все равно здесь не вспом- нят о нас! Так за флей- той настой- чивей мчись, снег следы за-метет, за-несет, от безумья забвеньем лечись! От забвенья безумье спасет. Так спаси- бо тебе, Крысолов, на чужби- не отцы голосят, так спаси- бо за слав- ный улов, никаких возвраще- ний назад.

Шум шагов,

шум шагов,

бой часов,

снег летит,

на карниз,

на карниз.

Если слы-

шишь приглу-

шенный зов,

то спускай-

стнице вниз.

Город спит,

город спит,

спят дворцы,

снег летит

вдоль ночных

город спит,

город спит,

спят отцы,

обхватив

В этот час,

в это час,

в этот миг

над карни-

зами кру-

жится снег,

в этот час

дим от них,

в этот час

дим навек.

За спи-ной

полусвет,

полумрак,

только пят-

нышки, пят-

нышки глаз,

кто б ты ни

был - подлец

иль дурак,

все равно

здесь не вспом-

нят о нас!

Так за флей-

той настой-

чивей мчись,

снег следы

за-метет,

за-несет,

от безумья

забвеньем

От забвенья

Так спаси-

Крысолов,

на чужби-

так спаси-

бо за слав-

ный улов,

возвраще-

ний назад.

В поэме Цветаевой есть несколько и явных, и незаметных перекличек с “Двенадцатью”, например, красный флаг в обеих поэмах, но главный аргумент к сопоставлению поэм, – это тот, кто впереди... Двенадцать идут за Христом А у Цветаевой впереди вместо Христа – Крысолов, влекущий музыкой. И Христос красноармейцев звал за собой, тоже ведь манил как-то, если они в тревоге стали искать кого-то и двигаться за кем-то невидимым.А Он уводил отряд - из революционного дьявольского ада. Но куда? Может быть, спасти души этих убийц хотел и потому тоже, как Крысолов, вел их к физическому уничтожению? Но не уничтожил. А может быть поэма не дописана? Но Блок, окончив “ Двенадцать”, записал в Дневнике: “Сегодня я гений”. Значит у него было это ощущение завершенности. Невероятно, чтобы Блок создал Христа, хоть и сомнительного, и сделал его убийцей, каким был Крысолов. Пусть даже и убийцею разбойников. Хотя, можно вспомнить и другие стихи Блока о Христе, которые заканчиваются строками:

Несут испуганной России

Весть о сжигающем Христе.

Сопоставление “Крысолова” с “Двенадцатью” позволяет поставить новые неожиданные вопросы к трактовкам обеих вещей. Но можно ли предположить, что таким образом в “Крысолове”, идейно и композиционно, изложено понимание Цветаевой загадочной финальной фразы поэмы Блока: Впереди Исус Христос? А идея “Крысолова”, по-детски простая и ясная, (такая, что в тексте можно в рифмы играть) возможна ли как ключ к “Двенадцати”?
А Крысолов – хладнокровный убийца и не преступников, а детей. Вообще, легенда о крысолове - миф необычно жестокий в немецком фольклоре. Но многие авторы статей о поэме, не только Е.Эткинд, статья которого постоянно здесь упоминается, утверждали, что Флейтист “олицетворяет собой творческое, магически властное начало,

поэзию. .. Музыкант уводит под свою дивную музыку крыс, а затем детей и топит всех в реке, даруя им рай – вечное блаженство”. Иначе говоря, критики Крысолова возносят и наделяют его правом убивать и дарить вечное блаженство.Но, на самом деле, музыка Крысолова другая, это отнюдь не “божественная гармония”, созданная гением. Она лжет, льстит и помогает убивать невинных. Это ловкая подмена красоты. Прелесть дьявольская, прельщение. Может потому и Блок писал о сомнениях в этом своем видении Христа. Что, если он понимал, что Исус вовсе не истинный Христос, а подмена его? Та же дьявольская прелесть. И возможно, в обеих поэмах это были вещи одного порядка. Блок в записке о “Двенадцати” и в Дневнике несколько раз возвращался к мысли о Христе, идущем впереди красногвардейцев. Он писал: “К сожалению, Исус, а надо, чтобы шел Другой”; “не в том дело, что красногвардейцы не достойны Исуса, который идёт с ними сейчас; а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой” .

Насколько же близок был к Крысолову тот, принявший облик Христа в “Двенадцати”, был ли и он таким:

- Сердцелов! -
Только там хорошо, где ты нов:
Не заведом, не дознан, не вызван.

Дело слов:

Крысо - лов?
Крысо - люб: значит любит, коль ловит!

Крысолов постоянно, лжет - он обещает крысам пальмы Индии, синеву небес, солнечный край непочатый:

Индостан!
Грань из граней, страна из стран.
Синий чан -
Это ночь твоя, Индостан.

Здесь на там
Променявший, и дай на дам,
Гамма гамм,
Восходящая прямо в храм…

История этого сюжета с древних времен представлена в уже упоминавшейся самой полной и, кажется, исчерпывающей статье о “Крысолове” Цветаевой – в статье Ефима Эткинда “Флейтист и крысы”. Странно, что автор так назвал свою статью, ведь на самом деле, он дал подробное описание истории сюжета “Крысолова”. Он рассказал, что эта история пришла из трагического предания о том, как красивый и пестро одетый молодой человек пришел в город и заиграл на дудочке. Мелодия заворожила детей, и он увел их и матери больше никогда их не видели. И никаких крыс не было первоначально, никакой хитрости горожан и социальной несправедливости по отношению к Флейтисту. А было страшное массовое убийство и историки Гаммельна утверждают, что случилось это в действительности. Но позднее, то ли память народная не потерпела окончательной победы зла, то ли наделенному мистической силой Флейтисту удалось влюбить в себя абсолютно всех детей, включая и будущих, и они, переписывая сюжет во времена нашествия чумных крыс, представили убийство детей не как преступление, а как месть Гаммельну за обман.

Интересно, что Ефим Григорьевич Эткинд утверждал даже, что музыка и искусство вообще вне этики и - над этикой. Флейтист, по Эткинду, потому и имеет право на решение, кого топить, кого и как спасать, что он наделен необыкновенным талантом. Снова встает этот древний и уже много раз переосмысленный литературой и живой историей пушкинско-достоевско-наполеоновский вопрос: Тварь ли я дрожащая или право имею? Может ли гений считать себя отдельно и выше общего человеческого муравейника? А гений и злодейство – две вещи несовместные, не правда ль? Эткинд написал даже, что и сама Цветаева этически была на стороне музыканта и ощущала себя таким же гением, которому все дозволено.

В статье Эткинда можно найти самую полную информацию не только об истории легенды, но и о переводах “Крысолова” других авторов на русский. Он писал: “В балладе Гете Крысолов (1802) герой скорее привлекательный, три строфы, построенные на фольклорных параллелизмах, содержат утверждение трех подвигов, на которые способен музыкант: он умеет изгонять крыс, обуздывать непокорных детей, покорять женщин и девушек. И дальше в той же статье, в сноске к тексту Гете на немецком приведен перевод Вл. Бугаевского:

Певец, любимый повсеместно,
Я крысолов весьма известный…

Певец, хвалимый повсеместно,
Я также детолов известный…

Певец, честимый повсеместно,
К тому же я женолов известный…

Странно, почему же тогда Музыкант показался Ефиму Григорьевичу привлекательным...

Погрязших во лжи крыс Флейтист сманивает будущей возможностью духовной чистоты и Индией, может быть потому, как пишет Дм.Быков, что у большевиков были планы коммунистической экспансии в Индию, а Цветаева и это тоже предсказала. Но может быть здесь и была и другая причина появления в поэме строк об Индии.

В период создания поэмы после смерти Блока и гибели Гумилева в августе 1921- го прошло четыре года. Нужно ли говорить, что все эти годы Цветаева помнила об умерших поэтах и продолжала говорить с ними. Писала о них статьи, и в одной, в статье “О Гумилеве” она даже обратилась к Н.Гумилеву непосредственно: “Дорогой Гумилев, есть тот свет или нет, услышьте мою, от лица всей Поэзии, благодарность за двойной урок: поэтам - как писать стихи, историкам - как писать историю”. И в “Крысолове”, в первой поэме после России она продолжала эти диалоги - в разных частях поэмы, с каждым из поэтов.

Цветаева высоко ценила “Заблудившийся трамвай” Гумилева и глубоко его понимала. Будто продолжая мысль Гумилева об Индии духа, она делает Индию одной из главных приманок Крысолова для крыс. Ведь у Гумилева Индия – место, где можно жить не живя, отрешиться от быта и найти настоящее бытие, не лживое. Там можно получить возможность духовного возрождения.

Видишь вокзал, на котором можно

в Индию духа купить билет.

Ожиревшим крысам в музыке представляется Индия. Флейта зовет их в Нирвану.

Что тело? Тени тень!

Век тела - пены трель!

Нир - вана, вот он, сок!

Ствол пальмы? Флага шток.

Первая строфа стихотворения Гумилева – это описание места, с которого начнется путь поэта в небытие:

Шел я по улице незнакомой

И вдруг услышал вороний грай...

Словосочетание вороний грай – это один из атрибутов уже почти неземного ландшафта и больше нигде в поэзии в такой ситуации оно не встречается. Только еще у Цветаевой, когда начинает звучать флейта, зовущая за собой детей:

След от ног наших. Спросят - в Китай.
Враний грай,
Голоса и шаги заглушай.

Из нескольких вариантов сюжета легенды Цветаева выбрала версию, по которой Крысолову за его труд обещали в жены прелестную девушку, дочь бургомистра Грету. Обещали и обманули. Не отдали, предлагали другую плату. И тут можно понять бургомистра – если детолов и женолов, так зачем же такой муж Грете. Интересно, что есть несколько произведений живописи на сюжет “Крысолова” и многие художники изобразили Крысолова с хитрой, коварной улыбкой на лице. Никакой одухотворенности гения – лицо человека, замыслившего обман. Даже у Рембрандта, где портрет Крысолова написан как бы в унизительной позе просящего платы и получающего отказ, все же видно, что это человек большой внутренней силы, сознающий себя в позиции над другими. В его лице то ли насмешка, то ли угроза.

Одну из таких картин можно увидеть в Сан-Франциско, в баре центральной гостиницы

Palace.Автор ее Максфилд Перриш (1909 MaxfieldParrishmuralof " ThePiedPiperofHamlin" locatedinthePiedPiperBar). Изображен Крысолов, ведущий детей. Его льстиво, угодливо изогнутая, лживая фигура одета в красное – костюм палача. Помните у Гумилева: В красной рубашке, с лицом, как вымя, Голову срезал палач и мне...

В лице те же коварство и насмешка. А дети написаны милыми, наивными, со светлыми лицами – одухотворенными, даже у маленьких. Картина построена как бы на контрасте портретов. Среди детей несколько девушек. Лицо одной, идущей в самой конце, особенно запоминается – чистота линий и взгляд в невидимую вдаль, нездешний взгляд.Вероятно, это Грета, бургомистрова дочь, героиня, с имени которой Цветаева собственно и начала писать свой черновик “Крысолова”.

Это ее второпях пообещали гаммельнцы в жены музыканту.

• Дочка, дочка бургомистрова!

Вот отрывок из наброска Цветаевой к поэме из “Сводных тетрадей”:

NB! Первая строка Крысолова.) Два варианта: или описание озера: постепенность захождения, погружения. Вода смыкается над головой. Центр - бургомистрова дочка. (Почти, как на картине Перриша, хоть написал Грету не в центре, но взгляд сразу притягивается к ней).

Толкование:

Охотник - Дьявол - Соблазнитель - Поэзия.

Бургомистр - быт.
Дочка бургомистра - Душа.

Несомненно, что в этом первоначальном плане у Цветаевой самое главное и есть дочка бургомистрова, как будто ради нее написан “Крысолов”. Она, душа, идет за душеловом, и гибнет вместе со всеми детьми. Если Крысолов губит или “спасает” (как пишут многие, в том числе и Дм.Быков) души крыс от окончательного растления, то второе шествие он устроил исключительно из мести. Правда, авторы статей о “Крысолове” считают, что дети повторили бы судьбу своих родителей и стали бы такими же приземленными, хитрыми обывателями. Но можно ли заранее знать? Вот и бургомистрова дочка от таких же гаммельнцев, а другая. Даже красота ее будто нетелесная,

Мыслью - вестью - страстью - выстрелом -
Мимо дома бургомистрова.

(Ведет музыкант крыс.)

А на балконе…
Ах! а с балкона…
Вроде ожога…
Вроде поклона…

Вроде Шираза
Щёчного - тссс…
Кажется - розу
Поднял флейтист?
Символичен здесь отказ от портрета, ни одной телесной черты. Появление Греты как дуновение ветра, волна аромата. И дальше в поэме:

(Дело вежливости!)
Не задерживаться!
Вышел радоваться, -
Не оглядываться!

Значит и влюблен-то Крысолов не был: “дело вежливости”. Так что все же прав был тот бургомистр – кому тут отдавать дочь? Только вот обещать не следовало. (“Сказка о золотом петушке” о том же, о невыполненном обещании и наказании за это – распространенная в легендах и мифах тема. Только у Пушкина невинных жертв не было).

Но красота бургомистровой дочки все же в другом месте поэмы описана, там есть только один штрих, но какой возникает образ, будто из “Песни Песней”:

Соломонова пшеница -
Косы, реки быстрые.
Что же мнится? что же снится
Дочке бургомистровой?

Цветаева этим определением - соломоновой пшеницей – сразу отсылает читателя к образу Суламифи, к ее библейскому описанию. Грета обречена, как и Суламифь. Цветаева кодирует, сжимает текст и дает возможность читателю самому дополнить портрет девушки за счет других известных текстов. Ближе всего повесть Куприна:

“И, оставшись один лицом к лицу с телом Суламифи, он долго глядел на ее прекрасные черты. Лицо ее было бело, и никогда оно не было так красиво при ее жизни. Полуоткрытые губы, которые всего час тому назад целовал Соломон, улыбались загадочно и блаженно, и зубы, еще влажные, чуть-чуть поблескивали из-под них”. И тут невольно возникает в памяти другой известный жертвенный образ. Через всю поэму Блока проходит тема Катьки, убитой из ревности шальной пулей. И Суламифь (по Куприну), тоже из ревности убитая, схожа с Катька по крайней мере одной деталью:

Запрокинулась лицом, Зубки блещут жемчугом.

Так Цветаева одним стихом отсылает читателя сразу к двум женским образам, Катьки и Суламифи. С одной стороны, это еще раз укрепляет основные фоновые параллели: крысы и пролетарии, Дудочник и Христос. С другой – это уже готовит тему убийства, невольного или задуманного преступления:как Суламифь погибает из-за Соломона, Катьку убил Петруха, а Грету... – и тут ряд замыкается – совершенно сознательно, запланированно и хладнокровно утопил музыкант вместе с другими детьми.

Но даже убийство детей, общее, повальное (ведь “человеческий муравейник”), страшное, не так потрясает, как гибель этой чистой духовной красоты. А ведь только что в жены брал! Можно ли согласиться (как у Эткинда), что Крысолов только спасает души детей, убивая их, потому, что и они бы погрязли в грехе так же, как их родители?

В городе Гаммельне дешево шить:

Только один покрой в нем.

В городе Гаммельне дешево жить

И помирать спокойно.

Гривенник – туша, пятак – кувшин

Сливок, полушка – творог.

В городе Гаммельне, знай, один

Только товар и дорог:

А Грета бургомистрова, как показывает Цветаева, была уже другой.

Может быть, поэма “Крысолов” была первоначально задумана иначе, и Флейтист действительно представлялся поэту служителем искусства, гением, Моцартом. Оттого она писала в первых набросках:

Быт не держит слова

Dichtung [поэзии (нем.)], Dichtung - мстит. Озеро - вроде Китеж-озера, на дне - Вечный Град, где дочка бургомистра будет вечно жить с Охотником.

Так, вероятно, мыслился ей побег из гаммельнского быта двух светлых душ: если нельзя вместе на земле, тогда для них - “тот свет”.

Но видно, что в процессе работы отношение к происходящему изменилось. Как Марина Ивановна говорила:”Поэта далеко заводит речь...”. Речь вела, и поэт покорно следовал за новым видением. Флейтист все яснее представал коварным убийцей.

И стоило ли дальше писать, страдал ли потом Крысолов, как, например, мучился Раскольников, убив старуху-процентщицу “ради голодных детей”, но мимоходом случайно погубив и сестру старухи, блаженную Лизавету. Уязвленный обманом, Крысолов хладнокровно отомстил гаммельнцам, убив не только детей как их возможное продолжение, но уничтожив и возможность нового Гаммельна - росток красоты и света - юную Грету. А гаммельнские обыватели, не знающие, что такое честность, остались жить, как и прежде, только без крыс и без детей.

http:// thepalacehotel. org/ PH_ Photos/ PH_ Pied_ Piper. jpg

крысолов в Сан-Франциско

http:// gallerix. ru/ album/ Hermitage-10/ pic/ glrx-734487915 крысолов Рембрандта

http://thebsreport.files.wordpress.com/2009/03/pied_piper_with_children.jpg

picture