НИЖИНСКИЙ, ВАЦЛАВ ФОМИЧ (1889–1950), выдающийся русский танцовщик и хореограф.

Родился 28 февраля (12 марта) 1889 в Киеве в семье знаменитых танцовщиков Фомы (Томаша) Лаврентьевича Нижинского и Элеоноры Николаевны Береды, которые владели собственной балетной труппой. Труппа гастролировала в разных городах: в Париже, Петербурге, Киеве, Минске, Тифлисе, Одессе. Все трое детей Нижинских были одарены музыкально и пластически, имели хорошие внешние данные и с раннего возраста занимались танцем. Первые уроки хореографии они получили от матери. Отец пробовал свои силы и как балетмейстер. Для шестилетнего Вацлава, его старшего брата, и младшей сестры Брониславы, известной в будущем балерины и хореографа, он сочинил па-де-труа – это было первое «выступление» будущего гения. После развода мать вместе с тремя детьми поселилась в Петербурге.

В 1900–1908 учился в Петербургском театральном училище, где занимался под руководством Н.Г.Легата, М.К.Обухова и Э.Чекетти. Попав на сцену Мариинского театра, быстро стал солистом. Принадлежал к плеяде молодых танцовщиков, разделявших новаторские идеи М.М.Фокина . Танцевал в балетах Фокина Белого раба (Павильон Армиды Н.Н.Черепнина, 1907), Юношу (Шопениана , 1908) , Эбенового Раба (Египетские ночи А.С.Аренского, 1907), Альберта (Жизель Адана, 1910).

Почти сразу по окончании училища Нижинский приглашен С.П.Дягилевым для участия в балетном сезоне 1909, где снискал огромный успех. За способность к высоким прыжкам и длительной элевации его назвали человеком-птицей, вторым Вестрисом. Нижинский стал открытием Дягилева, первым танцовщиком, а затем и хореографом труппы (1909–1913, 1916). В Париже танцевал репертуар, опробованный на сцене Мариинского театра, (Павильон Армиды , 1907; Шопениана или Сильфиды , 1907; Египетские ночи или Клеопатра 1909; Жизель , 1910; Лебединое озеро , 1911), а также дивертисмент Пир на музыку русских композиторов, 1909; и партии в новых балетах Фокина Карнавал Шумана, 1910; Шехеразада Н.А.Римского-Корсакова, 1910; Ориенталии А.Глазунова, 1910; Видение розы К.М.Вебера, 1911, в котором поразил парижскую публику фантастическим прыжком в окно; Петрушка И.Ф.Стравинского, 1911; Голубой бог Р.Гана, 1912; Дафнис и Хлоя М.Равеля, 1912.

Поощряемый Дягилевым, Нижинский попробовал свои силы как хореограф и втайне от Фокина репетировал свой первый балет – Послеполуденный отдых фавна на музыку К.Дебюсси (1912). Он построил свою хореографию на профильных позах, заимствованных из древнегреческой вазописи. Как и Дягилев, Нижинский был увлечен ритмопластикой и эуритмикой Далькроза, в эстетике которой он поставил в 1913 свой следующий и наиболее значительный балет, Весна священная . Весна священная , написанная Стравинским в атональной системе и хореографически построенная на сложных комбинациях ритмов, стала одним из первых экспрессионистских балетов. Балет был не сразу принят, и его премьера закончилась скандалом, как и Послеполуденный отдых фавна , шокировавший публику финальной эротической сценой. В том же году осуществил бессюжетный балет Игры Дебюсси. Для этих постановок Нижинского был характерен антиромантизм и противостояние привычному изяществу классического стиля.

Парижскую публику очаровал несомненный драматический талант артиста, его экзотическая внешность. Нижинский оказался смелым и оригинально мыслящим хореографом, открывшим новые пути в пластике, вернувшим мужскому танцу былой приоритет и виртуозность. Своими успехами Нижинский был обязан и Дягилеву, который верил и поддерживал его в дерзких экспериментах. Разрыв с Дягилевым из-за женитьбы Нижинского на непрофессиональной танцовщице Ромоле Пульской привел к уходу Нижинского из труппы и фактически к концу его короткой головокружительной карьеры.

Уйдя от Дягилева, Нижинский оказался в сложных условиях. Нужно было добывать средства к существованию. Гений танца, он не обладал способностями продюсера. Предложение возглавить балет «Гранд Опера» в Париже отверг, решив создать собственную антрепризу. Удалось собрать труппу из 17 человек (в нее вошла сестра Бронислава с мужем, также оставившие Дягилева) и заключить контракт с лондонским театром «Палас». Репертуар составили постановки Нижинского и, частично, – Фокина (Призрак розы , Карнавал , Сильфиды , которые Нижинский переделал заново). Однако гастроли не имели успеха и закончились финансовым крахом, что повлекло за собой нервный срыв и начало душевной болезни артиста. Неудачи преследовали его. Первая мировая война 1914 застала супругов, возвращавшихся в Петербург, с новорожденной дочерью в Будапеште, где они оказались интернированы до начала 1916. Нижинский мучительно переживал и свой арест, и вынужденное творческое бездействие. Между тем Дягилев возобновил контракт с артистом для гастролей «Русского балета» в Северной и Южной Америке. 12 апреля 1916 он станцевал свои коронные партии в Петрушке и Видении розы на сцене нью-йоркской «Метрополитен Опера». В том же году 23 октября в нью-йоркском театре «Манхэттен Опера» была показана премьера последнего балета Нижинского – Тиль Уленшпигель Р.Штрауса, в котором он исполнил главную партию. Спектакль, создававшийся в лихорадочной спешке, несмотря на ряд интересных находок, провалился. Пережитые волнения сильно травмировали слабую психику Нижинского. Роковую роль в его судьбе сыграло увлечение толстовством, популярным в эмигрантских кругах русской художественной интеллигенции. Члены труппы Дягилева толстовцы Немчинова, Костровский и Зверев внушали Нижинскому греховность актерской профессии, чем усугубили его болезнь. В 1917 Нижинский окончательно покинул сцену и вместе с семьей обосновался в Швейцарии. Здесь ему стало легче, он размышлял о новой системе записи танца, мечтал о собственной школе, в 1918 написал книгу Дневник Нижинского (издана в Париже в 1953). Однако вскоре был помещен в клинику для душевнобольных, где и провел остаток жизни. Он умер 11 апреля 1950 в Лондоне. В 1953 тело его было перевезено в Париж и похоронено на кладбище Сакре Кер рядом с могилами легендарного танцовщика Г.Вестриса и драматурга Т.Готье, одного из создателей романтического балета.

Нижинский совершил смелый прорыв в будущее балетного искусства, открыл утвердившийся позднее стиль экспрессионизма и принципиально новые возможности пластики. Его творческая жизнь была короткой (всего 10 лет!), но напряженной. Личности Нижинского посвящен знаменитый балет М.Бежара Нижинский, клоун божий , на музыку П.Анри и П.Чайковского, 1971.

Нижинский был кумиром всей Европы. В его танце сочетались сила и легкость, он поражал публику своими захватывавшими дух прыжками – многим казалось, что танцор «зависает» в воздухе. Он обладал замечательным даром перевоплощения, незаурядными мимическими способностями. На сцене от него исходил мощный магнетизм, хотя в повседневной жизни он был робок и молчалив.

Елена Ярошевич

В ацлав Фомич Нижинский (1890–1950) - танцовщик с великой и трагической судьбой. Уроженец Киева, он происходил из потомственной балетной семьи - мать и отец его были профессиональными танцорами, сестра Нижинского, Бронислава, впоследствии тоже стала балериной. Еще в детстве Вацлав удивлял всех врожденной пластикой и тягой к танцу. Начальное хореографическое образование он получил у отца, а в возрасте 10 лет, когда семья переехала в столицу, был принят в Петербургскую балетную школу, в класс Михаила Обухова.

Учеников Школы часто занимали в спектаклях Мариинского театра - в ролях чертенят, оловянных солдатиков, пастушков. Однажды в танце маленьких фавнов нужно было разбежаться и прыгнуть. Когда все мальчики приземлились, оказалось, что один еще летит, - это был Нижинский. Балетмейстер, которого звали Михаил Фокин, тут же решил поставить для феноменального мальчика сольную партию. В 1906 г. Нижинский блестяще дебютировал в Мариинском театре в балете Р. Дриго «Пробуждение Флоры». Это была первая встреча юного танцора и Фокина.

Нижинский обратил на себя внимание и известного педагога Школы Николая Легата, который стал заниматься с Вацлавом отдельно. На шестой год обучения учитель Обухов официально заявил, что ему нечему учить своего ученика, - «он танцует лучше всех своих педагогов».

В 1907 г., после окончания школы, Нижинский был зачислен в императорскую труппу. В Мариинском театре он сразу занял место ведущего солиста. Его партнерами стали такие выдающиеся танцовщицы, как Матильда Кшесинская, Ольга Преображенская, Анна Павлова, Тамара Карсавина.

Фокин специально для Нижинского создал главные роли: Белый раб в балете «Павильон Армиды» на музыку Н.Н. Черепнина, Раб Клеопатры в «Египетских ночах» композитора А.С. Аренского и Юноша в «Шопениане» на музыку польского композитора. Балетмейстер нашел в артисте родственную душу. Ему был близок характер природной пластики танцовщика, понимание эстетики нового танца, его отклик на новаторские идеи.

Б. Анисфельд. Эскиз костюма раба Клеопатры
к балету «Египетские ночи». 1913

С появлением на сцене Нижинского стало ясно - пришел артист, который преобразит балетный мир. Возможности молодого танцовщика были поразительны - исключительная пластическая выразительность, феноменальная техника. Легендарным стал, например, его «воздушный» прыжок, который он мог совершать из сидячего положения и при этом словно зависал в воздухе. Но еще поразительней были легкость и грация Нижинского, его кошачья гибкость, отточенная пластика и - безудержная стихия танца. Тамара Карсавина отмечала, что Нижинский, «кажется, продолжает танцевать, даже когда занавес опустился».

У Вацлава открылись выдающиеся актерский и мимический таланты. Он обладал редкой способностью полного внешнего и внутреннего перевоплощения. «Его лицо, кожа, даже рост в каждом балете казались иными», - писал один из мемуаристов. А.Н. Бенуа описывал Нижинского как «полукота-полузмею, дьявольски гибкого, женоподобного». Про него говорили: «восьмое чудо света», «самый великий танцор в мире».

На сцене Мариинского театра Нижинский выступил практически во всех постановках: у М.Петипа и Л.Иванова - в партиях Альберта («Жизель» А.Адана), Зигфрида («Спящая красавица» П.И.Чайковского), в постановках Н.Легата - в партии Урагана («Талисман» Р. Дриго)…

В. Нижинский – Альберт. Балет «Жизель»

В 1909 г. С.П. Дягилев пригласил Нижинского участвовать в организуемых им «Русских сезонах». Это был звездный час артиста. До 1913 г. Нижинский был ведущим танцовщиком дягилевской труппы. Он исполнил свои самые знаменитые партии в постановках М. Фокина - главного балетмейстера «Русских сезонов»: «Карнавал», «Видение розы», «Шехерезада», «Дафнис и Хлоя», «Петрушка».

Сцены из балета «Шехерезада». 1910

Сцены из балета «Карнавал». 1910

Эскизы костюмов к балету «Карнавал»:
Флорестан, Арлекин, Эстрелла. 1910

«Дягилевские сезоны» принесли Нижинскому славу «первого танцора мира». Видевший его скульптор Огюст Роден говорил, что Нижинский «один из немногих, кто мог выразить в танце все волнения человеческой души». Марсель Пруст писал другу о Нижинском: «Я никогда не видел подобной красоты». А великая Сара Бернар, увидев Нижинского в роли Петрушки, воскликнула: «Мне страшно, я вижу величайшего актера в мире!»

Достигая вершин совершенства, искусство Нижинского начинало внушать «неподдельный ужас» (слова А.Н. Бенуа). Это отмечали многие. Возможно, это было оцепенение перед красотой. Самым удивительным явилось то, что танцор Нижинский, эта «грациозная газель» (слова одного из критиков), стал провозвестником и во многом родоначальником современного искусства танца. Как творчество Нижинского уловило нерв поколения, вовлекавшегося в карнавал войн ХХ века, - это загадка, которую не удается разгадать. Очевидцы рассказывали, что Нижинский буквально электризовал воздух своей энергией и экспрессией. Он умел «выжимать всё из ничего», играть одними глазами, оставляя впечатление грациозной пластической фигуры.

Л. Бакст. Эскиз костюма «Послеполуденный отдых фавна». 1912

В 1912 г. Нижинский впервые пробует себя и как балетмейстер - на этом настоял Дягилев. За два года он поставил «Послеполуденный отдых фавна» и «Игры» на музыку К. Дебюсси, «Весну священную» на музыку И.Ф. Стравинского и исполнил в них главные партии. В этих постановках Нижинский неожиданно для всех выступил ниспровергателем академических традиций, а также многих фокинских достижений, отрицал традиционные приемы своего исполнительского опыта, уходил от их живописности, воскрешая примитивистские формы танца, и буквально вытравливал уже ставшие привычными постановочные приемы.

Сцена из балета «Аполлон Мусагет»,
поставленного Дж. Баланчиным в 1928 г. и возобновленного
в Мариинском театре в 1992 г.

Постановки Нижинского вызвали бурные споры. Кто-то утверждал, что они лишены яркой художественности, кто-то увидел в них провозвестие техники балета будущего. Возможно, последние оказались правы. Поздние мастера - Джордж Баланчин, Ролан Пети, Марта Грэм, Морис Бежар, Джон Ноймайер - многое переняли из того, что было открыто и предвосхищено Нижинским-танцовщиком и Нижинским-постановщиком.

М. Бежар и Е. Максимова.
Репетиция балета «Ромео и Джульетта». Г. Берлиоза . 1978

Сейчас реконструировали его постановки, пронизанные эротичностью и динамизмом, в них чувствуется «натиск языческой стихии», как писал один из критиков. В первую очередь это связано с балетом «Послеполуденный отдых фавна». В «Играх», где в основе сюжета игра в теннис, Нижинский заставил оживать скульптуры и играть с живыми людьми. В балетах появилось много статических сцен, что по тем временам было новостью, если не «дикостью», но эта статика «играла». Нижинский одел персонажей в современные костюмы - это был первый такой опыт в балете. Спектакли Нижинского производят и сейчас впечатление шокирующее, но вместе с тем и жизнеутверждающее, и - печальное…

Несмотря на блистательные успехи и быстро пришедшую славу, Нижинский всегда оставался скромным, хотя и трудным для общения человеком. Он был очень добрым и очень чувствительным, замкнутым, молчаливым и даже робким, к тому же испытывавшим, судя по всему, чувство неудовлетворенности собой. Уже приобретя известность, он посещал балетную школу, открытую в Петербурге знаменитым итальянским балетмейстером и педагогом Энрике Чеккетти, много читал о балете. Он вообще читал много; наблюдал за работой балетмейстеров в театре, очевидно, подумывая о собственных постановках.

Нижинский не проявлял никаких качеств «звезды». Наоборот, его чрезвычайная чувствительность, скромность, нервозность доставляли ему немало тяжелых минут. Он страдал повышенным ностальгическим комплексом, с юности для него святы и дороги были Россия, Петербург, Мариинский театр. Блистая на лучших сценах Европы в «Русских сезонах», он не оставлял родной императорской труппы и, получая, например, по 4000 рублей в месяц от Дягилева, отыграв сезон в Париже или Лондоне, торопился в Мариинку, где ему платили всего 80 рублей.

В 1911 г. с Дирекцией императорских театров у Нижинского произошел конфликт - в партии Альберта в «Жизели» артист не пожелал выходить в старом, поднадоевшем костюме с «воланчиковыми штанишками», а предпочел выйти в новом, созданном по эскизу А.Н. Бенуа. За «самоуправство» Нижинский был уволен из театра, и Вацлав плакал, сидя на ступеньках фойе…

Со временем его начали угнетать покровительство и властность Дягилева, и однажды он решился порвать с антрепренером. Кстати пришлась женитьба в 1913 г. Но артист оказался не у дел. Некоторое время выступал в мюзик-холлах. В Петербург вернуться не мог как «лицо, уклоняющееся от воинской службы».

С трудом великому артисту удалось, по договоренности с лондонским театром «Палас», организовать в 1914 г. собственную труппу. Но труппа просуществовала недолго, и Нижинский все же решил вернуться в Россию, без которой страшно скучал. Они с женой в этот момент оказались в Австро-Венгрии. Вацлав отправился за билетами на поезд, это было 1 августа 1914 года - день начала Первой мировой войны.

Россия оказалась враждебной державой, и Нижинский был арестован и отправлен в лагерь для военнопленных. Друзья добились его освобождения и разрешения уехать - но, увы, не в Россию, а в Америку. Мало того - артист должен был дать обещание, что отказывается от попыток перебраться из Америки на родину. В США Нижинский прибыл в очень тяжелом душевном состоянии. По словам жены, он только и «бредил Россией и войной».

Он был одинок, и ему не хватало «твердой руки» наставника, руководителя - не хватало Дягилева. В своих блокнотах Нижинский бесконечно рисует его профиль…

Дягилев в это время приехал в США на гастроли, собираясь в турне по Северной и Южной Америке, и Нижинский для этих гастролей ставит в 1916 г. балет «Тиль Уленшпигель» на музыку Рихарда Штрауса. Спектакль был дан на сцене нью-йоркской «Манхеттен-опера» и - провалился. Это окончательно сломило артиста. «Уленшпигель» стал последней работой Нижинского-балетмейстера.

Между тем у Нижинского все явственнее проступают признаки тяжелого психического заболевания. Он впадает в затяжные приступы черной меланхолии. В 1919 г. он в последний раз выступил как танцор. В 1918–1919 гг. он пишет потрясающий своей пронзительной искренностью и болезенными эскападами «Дневник». В «Дневнике» он назвал себя «клоун Божий»…

Более он уже не совершает осознанных поступков, перестает реагировать на окружающее и впадает в молчаливое созерцание. Попытки вывести его из этого состояния с помощью врачей в течение долгих лет результатов не давали. Из Америки жена перевезла Нижинского в Париж, затем с двумя дочками они поселились в Венгрии, в местечке Оденбург. В 1944-м сюда пришли советские войска, освобождавшие Венгрию, и Нижинский с радостью поспешил встретиться с соотечественниками. Он плакал от счастья, ощупывал гимнастерки бойцов - и впервые после долгих лет молчания заговорил…

Эта заочная встреча с Россией частично вернула Нижинского к жизни, его сознание начало «оживать». Когда после войны артисты советского балета приехали на гастроли в Венгрию, Нижинский выразил желание побывать на концерте, хотя много лет не появлялся в публичных местах. После концерта он попросил через жену передать русским артистам, что поражен тем, насколько русский балет развился и вырос по сравнению с тем, каким он знал его раньше.

Нижинского вновь охватила идея возвращения на родину. Он настоял на том, чтобы этим занялись друзья и родные. Для устройства и завершения дел и формальностей необходимо было поехать в Лондон, и Нижинский совершает туда поездку вместе с женой. Но, возможно, организм измученного болезнью артиста не выдержал переезда, возможно, эмоциональное потрясение оказалось слишком сильно, но по приезде в Лондон Нижинский умирает. Так за несколько лет до него умер Сергей Рахманинов, уже заказавший билет на пароход для отъезда в Россию, но организм в результате эмоционального потрясения перед встречей с родиной не смог справиться с неожиданно подступившей болезнью.

Нижинский был легендой при жизни, но еще большей легендой стал после смерти. Загадка его личности притягивает художников, драматургов, романистов, кинорежиссеров, балетмейстеров. Особенно усилился интерес к его личности после выхода в Париже в 1953 г. «Дневника» Нижинского. В 1971 г. Морис Бежар поставил ставший знаменитым на весь мир балет «Нижинский, клоун Божий», в 2000 году Джон Ноймайер создал свою версию, которую назвал «Нижинский». О знаменитом танцоре выходили документальные и художественные фильмы. В Театре на Малой Бронной в Москве пользовался успехом спектакль по пьесе Гленна Бламстейна «Нижинский» - эта пьеса обошла многие театры мира. Но еще больший интерес вызывает загадка его творческой натуры, загадка его творчества…

Нижинский Вацлав Фомич (1889-1950), выдающийся русский танцовщик и хореограф.

Родился 28 февраля (12 марта) 1889 в Киеве в семье знаменитых танцовщиков Фомы (Томаша) Лаврентьевича Нижинского и Элеоноры Николаевны Береды, которые владели собственной балетной труппой. Труппа гастролировала в разных городах: в Париже, Петербурге, Киеве, Минске, Тифлисе, Одессе.

Все трое детей Нижинских были одарены музыкально и пластически, имели хорошие внешние данные и с раннего возраста занимались танцем. Первые уроки хореографии они получили от матери. Отец пробовал свои силы и как балетмейстер. Для шестилетнего Вацлава, его старшего брата, и младшей сестры Брониславы, известной в будущем балерины и хореографа, он сочинил па-де-труа - это было первое «выступление» будущего гения. После развода мать вместе с тремя детьми поселилась в Петербурге.

В 1900-1908 учился в Петербургском театральном училище, где занимался под руководством Н.Г.Легата, М.К.Обухова и Э.Чекетти. Попав на сцену Мариинского театра, быстро стал солистом. Принадлежал к плеяде молодых танцовщиков, разделявших новаторские идеи М.М.Фокина. Танцевал в балетах Фокина Белого раба (Павильон Армиды Н.Н.Черепнина, 1907), Юношу (Шопениана, 1908), Эбенового Раба (Египетские ночи А.С.Аренского, 1907), Альберта (Жизель Адана, 1910).

Почти сразу по окончании училища Нижинский приглашен С.П.Дягилевым для участия в балетном сезоне 1909, где снискал огромный успех. За способность к высоким прыжкам и длительной элевации его назвали человеком-птицей, вторым Вестрисом. Нижинский стал открытием Дягилева, первым танцовщиком, а затем и хореографом труппы (1909-1913, 1916).

В Париже танцевал репертуар, опробованный на сцене Мариинского театра, (Павильон Армиды, 1907; Шопениана или Сильфиды, 1907; Египетские ночи или Клеопатра 1909; Жизель, 1910; Лебединое озеро, 1911), а также дивертисмент Пир на музыку русских композиторов, 1909; и партии в новых балетах Фокина Карнавал Шумана, 1910; Шехеразада Н.А.Римского-Корсакова, 1910; Ориенталии А.Глазунова, 1910; Видение розы К.М.Вебера, 1911, в котором поразил парижскую публику фантастическим прыжком в окно; Петрушка И.Ф.Стравинского, 1911; Голубой бог Р.Гана, 1912; Дафнис и Хлоя М.Равеля, 1912.

Поощряемый Дягилевым, Нижинский попробовал свои силы как хореограф и втайне от Фокина репетировал свой первый балет - Послеполуденный отдых фавна на музыку К.Дебюсси (1912). Он построил свою хореографию на профильных позах, заимствованных из древнегреческой вазописи. Как и Дягилев, Нижинский был увлечен ритмопластикой и эуритмикой Далькроза, в эстетике которой он поставил в 1913 свой следующий и наиболее значительный балет, Весна священная. Весна священная, написанная Стравинским в атональной системе и хореографически построенная на сложных комбинациях ритмов, стала одним из первых экспрессионистских балетов. Балет был не сразу принят, и его премьера закончилась скандалом, как и Послеполуденный отдых фавна, шокировавший публику финальной эротической сценой. В том же году осуществил бессюжетный балет Игры Дебюсси. Для этих постановок Нижинского был характерен антиромантизм и противостояние привычному изяществу классического стиля.

Парижскую публику очаровал несомненный драматический талант артиста, его экзотическая внешность. Нижинский оказался смелым и оригинально мыслящим хореографом, открывшим новые пути в пластике, вернувшим мужскому танцу былой приоритет и виртуозность. Своими успехами Нижинский был обязан и Дягилеву, который верил и поддерживал его в дерзких экспериментах. Разрыв с Дягилевым из-за женитьбы Нижинского на непрофессиональной танцовщице Ромоле Пульской привел к уходу Нижинского из труппы и фактически к концу его короткой головокружительной карьеры.

Уйдя от Дягилева, Нижинский оказался в сложных условиях. Нужно было добывать средства к существованию. Гений танца, он не обладал способностями продюсера. Предложение возглавить балет «Гранд Опера» в Париже отверг, решив создать собственную антрепризу. Удалось собрать труппу из 17 человек (в нее вошла сестра Бронислава с мужем, также оставившие Дягилева) и заключить контракт с лондонским театром «Палас».

Репертуар составили постановки Нижинского и, частично, - Фокина (Призрак розы, Карнавал, Сильфиды, которые Нижинский переделал заново). Однако гастроли не имели успеха и закончились финансовым крахом, что повлекло за собой нервный срыв и начало душевной болезни артиста. Неудачи преследовали его. Первая мировая война 1914 застала супругов, возвращавшихся в Петербург, с новорожденной дочерью в Будапеште, где они оказались интернированы до начала 1916. Нижинский мучительно переживал и свой арест, и вынужденное творческое бездействие. Между тем Дягилев возобновил контракт с артистом для гастролей «Русского балета» в Северной и Южной Америке. 12 апреля 1916 он станцевал свои коронные партии в Петрушке и Видении розы на сцене нью-йоркской «Метрополитен Опера».

В том же году 23 октября в нью-йоркском театре «Манхэттен Опера» была показана премьера последнего балета Нижинского - Тиль Уленшпигель Р.Штрауса, в котором он исполнил главную партию. Спектакль, создававшийся в лихорадочной спешке, несмотря на ряд интересных находок, провалился. Пережитые волнения сильно травмировали слабую психику Нижинского. Роковую роль в его судьбе сыграло увлечение толстовством, популярным в эмигрантских кругах русской художественной интеллигенции. Члены труппы Дягилева толстовцы Немчинова, Костровский и Зверев внушали Нижинскому греховность актерской профессии, чем усугубили его болезнь. В 1917 Нижинский окончательно покинул сцену и вместе с семьей обосновался в Швейцарии.

Здесь ему стало легче, он размышлял о новой системе записи танца, мечтал о собственной школе, в 1918 написал книгу Дневник Нижинского (издана в Париже в 1953). Однако вскоре был помещен в клинику для душевнобольных, где и провел остаток жизни. Он умер 11 апреля 1950 в Лондоне. В 1953 тело его было перевезено в Париж и похоронено на кладбище Сакре Кер рядом с могилами легендарного танцовщика Г.Вестриса и драматурга Т.Готье, одного из создателей романтического балета.

Нижинский совершил смелый прорыв в будущее балетного искусства, открыл утвердившийся позднее стиль экспрессионизма и принципиально новые возможности пластики. Его творческая жизнь была короткой (всего 10 лет!), но напряженной. Личности Нижинского посвящен знаменитый балет М.Бежара Нижинский, клоун божий, на музыку П.Анри и П.Чайковского, 1971.

Нижинский был кумиром всей Европы. В его танце сочетались сила и легкость, он поражал публику своими захватывавшими дух прыжками - многим казалось, что танцор «зависает» в воздухе. Он обладал замечательным даром перевоплощения, незаурядными мимическими способностями. На сцене от него исходил мощный магнетизм, хотя в повседневной жизни он был робок и молчалив.

, Лондон , Великобритания) - русский танцовщик и хореограф польского происхождения, новатор танца. Один из ведущих участников Русского балета Дягилева . Брат танцовщицы Брониславы Нижинской . Хореограф балетов «Весна священная », «Послеполуденный отдых фавна », «Игры » и «Тиль Уленшпигель ».

Биография

Родился в Киеве, вторым сыном в семье польских балетных танцовщиков - первого номера Томаша Нижинского и солистки Элеоноры Береды. Элеоноре было 33 и она была на пять лет старше своего мужа. Крестили Вацлава в католичестве в Варшаве. Через два года у них родился и третий ребёнок - дочь Бронислава . С 1882 по 1894 год родители гастролировали в составе балетной труппы Йозефа Сетова. Всех детей отец приобщал к танцам с самого раннего детства. Впервые на сцене Вацлав выступил, когда ему было пять лет, станцевав гопак в качестве антрепризы в Одесском театре .

После смерти Йозефа Сетова в 1894 году, его труппа распалась. Нижинский-отец пробовал создать свою труппу, но вскоре прогорел, начались годы трудных скитаний и случайных заработков. Вероятно, Вацлав помогал отцу, выступая на праздниках с небольшими номерами. Известно, что он выступал в Нижнем Новгороде на Рождество. В 1897 году, во время гастролей в Финляндии , Нижинский-отец полюбил другую, - молодую солистку Румянцеву. Родители развелись. Элеонора с тремя детьми отправилась в Петербург , где друг её молодых лет, польский танцовщик Станислав Гиллерт, был преподавателем в Петербургской балетной школе . Гиллерт обещал ей помочь .

Старший сын Нижинских, Станислав (Стасик), ещё в детстве выпал из окна и с тех пор был «немного не от мира сего», а одарённого и хорошо подготовленного Вацлава приняли в балетный класс довольно легко. Через два года в эту же школу поступила и его сестра, Броня. В школе стали проявляться некоторые странности и в характере Вацлава, один раз он даже попал на осмотр в клинику для душевнобольных, - видимо, сказывалась какая-то наследственная болезнь. Однако талант танцовщика у него был неоспорим и быстро обратил на себя внимание педагога, когда-то выдающегося, но уже немного старомодного, танцовщика, Н. Легата .

С марта 1905 года педагог-новатор училища, Михаил Фокин , ставил ответственный экзаменационный балет для выпускников. Это был его первый балет в качестве балетмейстера, - он выбрал «А́цис и Галатея» . На роль фавна Фокин пригласил Нижинского, хотя тот и не был выпускником. В воскресенье, 10 апреля 1905 года, в Мариинском театре состоялось показательное выступление, в газетах появились рецензии, - и во всех отмечали необыкновенную одарённость юного Нижинского :

Выпускник Нижинский изумил всех: юному артисту едва 15 лет и предстоит провести в школе ещё два года. Тем более приятно видеть такие исключительные данные. Лёгкость и элевация, вместе с замечательно плавными и красивыми движениями - поразительны […] Остаётся пожелать, чтобы 15-летний артист не остался вундеркиндом, а продолжал совершенствоваться.

С 1906 по январь 1911 года Нижинский выступал в Мариинском театре. Из Мариинского театра был уволен с большим скандалом по требованию императорской семьи, так как выступил в балете «Жизель» в костюме, который сочли неприличным .

Почти сразу по окончании училища Нижинский приглашен С. П. Дягилевым для участия в балетном сезоне , где снискал огромный успех. За способность к высоким прыжкам и длительной элевации его назвали человеком-птицей, вторым Вестрисом .

В Париже танцевал репертуар, опробованный на сцене Мариинского театра, («Павильон Армиды », 1907; «Шопениана или Сильфиды », 1907; «Египетские ночи или Клеопатра », 1909; «Жизель », 1910; «Лебединое озеро », 1911), а также дивертисмент «Пир» на музыку русских композиторов, 1909; и партии в новых балетах Фокина , «Карнавал » на музыку Р. Шумана , 1910; «Шехерезада » Н. А. Римского-Корсакова , 1910; «Ориенталии» А. Глазунова , 1910; «Видение розы » К. М. Вебера , 1911, в котором поразил парижскую публику фантастическим прыжком в окно; «Петрушка » И. Ф. Стравинского , 1911; «Голубой (Синий) бог» Р. Ана , 1912; «Дафнис и Хлоя » М. Равеля , 1912.

Хореограф

Поощряемый Дягилевым, Нижинский попробовал свои силы как хореограф и втайне от Фокина репетировал свой первый балет - «Послеполуденный отдых фавна » на музыку К. Дебюсси (1912). Он построил свою хореографию на профильных позах, заимствованных из древнегреческой вазописи. Как и Дягилев , Нижинский был увлечен ритмопластикой и эуритмикой Далькроза , в эстетике которой он поставил в 1913 свой следующий и наиболее значительный балет, «Весна священная ». «Весна священная», написанная Стравинским со свободным использованием диссонанса, хоть и с опорой на тональность, и хореографически построенная на сложных комбинациях ритмов, стала одним из первых экспрессионистских балетов. Балет был не сразу принят, и его премьера закончилась скандалом, как и «Послеполуденный отдых фавна», шокировавший публику финальной эротической сценой. В том же году осуществил бессюжетный балет «Игры» К. Дебюсси . Для этих постановок Нижинского был характерен антиромантизм и противостояние привычному изяществу классического стиля.

Парижскую публику очаровал несомненный драматический талант артиста, его экзотическая внешность. Нижинский оказался смелым и оригинально мыслящим хореографом, открывшим новые пути в пластике, вернувшим мужскому танцу былой приоритет и виртуозность. Своими успехами Нижинский был обязан и Дягилеву , который верил и поддерживал его в дерзких экспериментах.

Личная жизнь

В юности у Нижинского были интимные отношения с князем Павлом Дмитриевичем Львовым, а позже с Дягилевым . Разрыв близких отношений с Дягилевым из-за женитьбы Нижинского на танцовщице из Австро-Венгрии Ромоле Пульской привел к уходу Нижинского из труппы и фактически к концу его короткой головокружительной карьеры.

Антреприза

Уйдя от Дягилева, Нижинский оказался в сложных условиях. Нужно было добывать средства к существованию. Гений танца, он не обладал способностями продюсера. Предложение возглавить балет «Гранд Опера» в Париже отверг, решив создать собственную антрепризу. Удалось собрать труппу из 17 человек (в неё вошла сестра Бронислава с мужем, также оставившие Дягилева) и заключить контракт с лондонским театром «Палас». Репертуар составили постановки Нижинского и, частично, - М. Фокина («Призрак розы», «Карнавал», «Сильфиды», которые Нижинский переделал заново). Однако гастроли не имели успеха и закончились финансовым крахом, что повлекло за собой нервный срыв и начало душевной болезни артиста. Неудачи преследовали его.

Последняя премьера

Перезахоронение праха

В 1953 тело его было перевезено в Париж и похоронено на кладбище Монмартр рядом с могилами легендарного танцовщика Г. Вестриса и драматурга Т. Готье , одного из создателей романтического балета. На его надгробии из серого камня сидит грустный бронзовый шут.

Значение личности Нижинского

• Критики [кто? ] называли Нижинского «восьмым чудом света», высоко оценивая его талант. Его партнершами были Тамара Карсавина , Матильда Кшесинская , Анна Павлова , Ольга Спесивцева . Когда он - бог балета - зависал в прыжке над сценой, казалось, что человек способен стать невесомым.

Он опровергнул все законы равновесия и перевернул их с ног на голову, он напоминает нарисованную на потолке человеческую фигуру, он легко чувствует себя в воздушном пространстве…

Нижинский обладал редкой способностью полного внешнего и внутреннего перевоплощения

• Нижинский совершил смелый прорыв в будущее балетного искусства, открыл утвердившийся позднее стиль экспрессионизма и принципиально новые возможности пластики. Его творческая жизнь была короткой (всего десять лет), но напряженной. Личности Нижинского посвящён знаменитый балет Мориса Бежара «Нижинский, клоун Божий» на музыку Пьера Анри и Петра Ильича Чайковского , 1971.

• Нижинский был кумиром своего времени. В его танце сочетались сила и легкость, он поражал публику своими захватывавшими дух прыжками - многим казалось, что танцовщик «зависает» в воздухе. Он обладал замечательным даром перевоплощения, незаурядными мимическими способностями. На сцене от него исходил мощный магнетизм, хотя в повседневной жизни он был робок и молчалив.

Память

• В году в Монако была учреждена Премия Нижинского , вручаемая артистам балета и хореографам.
• В рамках празднования 100-летия «Русских балетов » 11 июня 2011 года в фойе варшавского Большого театра была установлена бронзовая скульптура Вацлава и Брониславы Нижинских в образе Фавна и Нимфы из балета «Послеполуденный отдых фавна » (скульптор Геннадий Ершов).

Образ в искусстве

В театре

• 8 октября - «Нижинский, клоун Божий », балет Мориса Бежара на основе дневников Вацлава Нижинского («Балет XX века », Брюссель, в роли Нижинского - Хорхе Донн).
• 21 июля - «Вацлав », балет Джона Ноймайера по сценарному плану неосуществлённой постановки Вацлава Нижинского с использованием выбранной им музыки И. С. Баха (Гамбургский балет ).
• 1993 - «Нижинский» по пьесе Алексея Бурыкина (Театральное агентство «БОГИС», в роли Нижинского Олег Меньшиков).
• 1999 - «Нижинский, сумасшедший Божий клоун», спектакль по пьесе Глена Бламстейна (1986, театр на Малой Бронной , в роли Нижинского Александр Домогаров).
• 2 июля - «Нижинский », балет Джона Ноймайера (Гамбургский балет, в главной роли Иржи Бубеничек).
• 22 марта 2008 - «Нижинский, сумасшедший Божий клоун», спектакль по пьесе Глена Бламстейна (Театр кукол имени С. В. Образцова (режиссёр и исполнитель главной роли Андрей Денников).
• 19 апреля 2008 - NN (хореограф Ришард Калиновски, Люблинский театр танца)
• 28 июня - «Павильон Армиды », балет Джона Ноймайера (Гамбургский балет, в роли Нижинского Отто Бубеничек и Александр Рябко).
• - «Письмо человеку», спектакль Роберта Уилсона по мотивам дневников танцовщика (в роли Нижинского Михаил Барышников).

В кино

• - «Нижинский », режиссёр Герберт Росс (на основе мемуаров Ромолы Нижинской и дневника Вацлава Нижинского, в главной роли - Жорж де ла Пенья ).
• - «Анна Павлова », режиссёр Эмиль Лотяну (в роли Нижинского Михаил Крапивин).
• - «Нижинский, марионетка Бога », телевизионный фильм Филиппа Валуа (в роли Нижинского Эрик Вю-Ан).
• - «Дневники Вацлава Нижинского », режиссёр Пол Кокс (дневники читает Дерек Джекоби).
• - Riot at the Rite , режиссёр Энди Уилсон (в роли Нижинского Адам Гарсия).
• - Nijinsky & Neumeier Soulmates in Dance , документальный фильм о значении Нижинского в творчестве хореографа Джона Ноймайера.

В поп-музыке

• 1984 - певец Фредди Меркьюри в клипе на песню I Want to Break Free выступил в роли Фавна - знаковой партии Нижинского из его балета «Послеполуденный отдых фавна ».
• 2000 - «Нижинский», альбом группы «Лайда », посвящённый танцовщику и его окружению (второй вариант - 2002).

Сочинения

• / Гаевский В. . - М .: Артист. Режиссёр. Театр, 1995. - 272 с. - (Ballets Russes). - 5000 экз. - ISBN 5-87334-008-0 .

Напишите отзыв о статье "Нижинский, Вацлав Фомич"

Примечания

Источники

• Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917-1997 в 6 томах. Том 5. Н - Пер. М.: «Пашков дом», 1999. - ISBN 5-7510-0169-9 . с. 100

Библиография

• Нижинская Р. Вацлав Нижинский. - М.: Терра, 2004. - ISBN 5-275-01012-5
• Н. Я. Надеждин. Вацлав Нижинский: «Отдых фавна»: Биографические рассказы. М.: Майор, Осипенко, 2011. 192 с., Серия «Неформальные биографии», 2000 экз., ISBN 978-5-98551-146-8

• Красовская В. Вацлав Нижинский - Хлебников балета // . - СПб. : Академия Русского балета им. А.Я. Вагановой, 1999. - С. 353-359. - 400 с. - (Труды Академии Русского балета имени А.Я. Вагановой). - 2000 экз. - ISBN 5-93010-001-2 .

• Красовская В. . - СПб., М: Лань, ПЛАНЕТА МУЗЫКИ, 2009. - 288 с. - 2000 экз. - ISBN 978-5-8114-0964-8 .

Отрывок, характеризующий Нижинский, Вацлав Фомич

– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j"ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m"est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n"est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.

Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C"est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]

В 1907 году в труппу Мариинского театра был принят восемнадцатилетний Вацлав Нижинский. Невысокий, всего 160 см, со слишком мускулистыми ногами и лицом фавна, он вышел на сцену, и очень быстро стало ясно, что в театре новый премьер. Нижинский в совершенстве чувствовал стиль и виртуозно перевоплощался. Он был утонченно грациозен.

Это был человек, опередивший свое время на полвека; его жизнь была эротическим спектаклем - глубоко нарциссичным, интуитивным, непринужденным; его творчество уловило ритм жизни поколения, постепенно вовлекавшегося в зловещий карнавал Первой мировой войны.

Эндрю О’Хаган, ст. «Дневник Нижинского»

Его партнершами стали Кшесинская, Преображенская, Карсавина. Нижинский танцевал главные роли в балетах М.Фокина «Павильон Армиды» (Белый раб), «Египетские ночи» (Раб), «Шопениана» (Юноша).

Однажды, тогда ставили «Жизель», Вацлав самовольно надел костюм, созданный по эскизу А. Бенуа. Это была реконструкция немецкого костюма XIV в. До того в мужском балете носили широкие шаровары. Увидев неприлично обтянутое трико мужское тело, императрица засмеялась (потом напишут: «...это вызвало смятение в царской ложе». Надо полагать, так оно и было: рядом с императрицей сидел супруг), и Вацлав был изгнан. Артист царского балета не должен вызывать смех. Слова «похоть» произнесено не было.

«Карнавал», «Шехерезада», «Петрушка», «Нарцисс», «Дафнис и Хлоя», «Жар-птица»... а после «Весны священной» Россия «сделалась в большой моде». В большой. Костюмы, безделушки «а-ля рюс» и все такое. Английские танцовщики Патрик Хили-Кей, Элис Маркс и Хильда Маннингс взяли русские псевдонимы – Антон Долин, Алисия Маркова и Лидия Соколова, под которыми и выступали в труппе Дягилева. И даже супруга короля Великобритании Георга VI выходила замуж в русском платье. Над декорациями и костюмами постановок работали Бакст, Рерих и Бенуа.

«Русский сезон, словно порыв свежего ветра, пронесся над французской сценой с ее устаревшей условностью, – напишет потом Карсавина. – Я иногда спрашиваю себя, гордился ли собой Дягилев в свои счастливые часы - ведь ему удалось объединить целое созвездие талантов - сам Шаляпин, Бенуа (мэтр), Бакст (Ie bateau de la saison russe, корабль русского сезона), имя которого было у всех на устах, его чопорность денди, пунктуальность и неизменное добродушие резко контрастировали с яростным хаосом наших репетиций. Фокин кричал до хрипоты, рвал на себе волосы и творил чудеса. Павлова мимолетным видением мелькнула среди нас и уехала, выступив в паре спектаклей; муза Парнаса - так назвал ее Жан Луи Водуайе. Наиболее виртуозная из всех современных балерин Гельцер тоже была среди нас, ею восхищались почитатели академического искусства. Дух экзотики нашел свое наивысшее воплощение в Иде Рубинштейн и в ее незабываемой Клеопатре. Перечисление может показаться скучным; и все же я должна добавить еще имя Нижинский - целые тома книг не могут сказать больше, чем одно это имя».

«Я никогда не видел подобной красоты», – писал Пруст своему другу Рейнольдо Хану. Когда русский балет привез на следующие гастроли «Жизель», это стало настоящей сенсацией. Такого в Париже еще не было: превосходящая всякую меру пышность декораций, ярчайшие, экзотические костюмы, будоражащая музыка, почти сверхчеловеческое мастерство артистов и в центре всего этого – Нижинский, который выпрыгивал так высоко, что казалось, уже не вернется обратно. Он электризовал воздух своей жгучей, абсолютно современной экспрессией, бесследно вытравив традиционные сценические манеры и научившись выжимать все из ничего. Даже Фокин (хореограф в труппе Дягилева и сам блестящий танцор) считал, что Нижинский в своем минимализме хватает через край: «Да вы просто стоите и ничего не делаете!» – воскликнул он как-то. «Я играю одними глазами», – ответил Нижинский» (Эндрю О’Хаган, «Дневник Нижинского» ).

В своё время другой великий танцовщик, Вацлав Нижинский (последователем которого Нуриева часто называли), пришёл в Мариинский театр по приглашению Матильды Кшесинской, которая предложила ему стать её партнёром. Нуриеву аналогичное предложение поступило от Наталии Дудинской.

«Подобно Айседоре Дункан десятью годами ранее и Марте Грэхем четверть века спустя, Нижинский был вынужден отбросить все, что он знал, и найти собственный способ выражения художественной истины. Он двигался тем же путем, каким за три года до него шел Пикассо, создавая свои первые кубистические картины» (Фокин).

Париж рукоплескал. Еще несколько выступлений – и по Нижинскому сходил с ума весь мир. Больше того: мир вожделел Нижинского – и тоже стал вести себя вызывающе. Неприлично, нет слов. Но мир не интересовали тогда приличия. Мир интересовал Нижинский. А Нижинский был Фавном. Его интересовали он сам и то, что он делает на сцене.

Понимаете? У страсти нет пола. У красоты его тоже нет. Красота, как известно, в глазах смотрящего, а страсть – в душе вожделеющего. Каждый, кто смотрел на Нижинского, видел воплощение собственной страсти. Разве странно поэтому, что публика валила валом? Артист танцевал свою мечту – то главное, что жгло его душу. Люди смотрели и видели души собственные. У нас ведь чертовски много общего. Когда кому-то удается показать это общее, его объявляют гением. А гений творит для себя. Собственно, последнего гения, который не был эгоистом, звали Иисус Христос.

Партнерши Нижинского с горькой обидой отзывались о гениальном эгоцентристе: они творили, теряли голову и умирали, не ощущая с его стороны никакой отдачи, никакого взаимодействия. Он танцевал свои роли для себя.

Парадокс? Артист ведь не должен так делать, и даже более того: такой эгоцентризм действует самым пагубным образом. Да, это конечно, так».

Но перед тем, как перейти к трагедии, давайте задержимся на вещах осязаемых. Перед вами фотографии Нижинского 1911-1916 гг.

Нижинский искал в танце простое. Вопреки бытовавшему мнению об эстетике изощренности, танцор стремился к противоположному. Однажды залюбовавшись фигурами на древнегреческих вазах, он положил вазопись в основу нового танца. Танца собственной школы. Да, именно школы, кто бы что ни говорил.

Вот, например, как выглядела первая хореографическая постановка Нижинского, «Послеполуденный отдых фавна». Сюжет ее прост: фавн, безмятежно гревшийся на весеннем солнце, пытается поймать одну из нимф, резвящихся у ручья, и, не сумев этого сделать, возвращается с покрывалом одной из них.

«…мы все так же отчетливо, – замечает в своей статье О’Хаган, описывая попытки реконструировать балеты Нижинского, – чувствуем привкус сексуальной непристойности. <...> Зрители, присутствующие на теперешних утренних спектаклях в Королевской опере, по-прежнему отвлекают внимание детей от сцены, когда фавн ползком преследует тень собственного желания, похотливо свиваясь с античным покрывалом».

«Игры»

Знаменитый теперь на весь мир, Дягилев очень верил в своего премьера, охотно вдохновлял и поддерживал его дерзкие начинания, но собственная антреприза? Нет, невозможно. Нижинский принадлежит Дягилеву. Именно Дягилев подсказал замысел второй его постановки, балета «Игры». Именно Дягилеву пришло в голову, что в основу танца может лечь теннисный матч! По крайней мере, он на этом настаивал. Матч на Бедфорд-Сквер смотрели вместе, и действительно, вскоре состоялась премьера нового балета, в котором две женщины втягивают мужчину, пытающегося поднять упавший теннисный мяч, в танец на грани приличия.

Вот что пишет об этом О’Хаган:

«Это был первый в истории балета случай, когда артисты танцевали в современных костюмах. <...> Три актера – застывшие образцы английской парковой скульптуры в стиле модерн – оживают на глазах у зрителей, однако их движения, напоминающие игру в теннис ("свечи" и удары с лета), довольно необычны. Стоит напомнить, что Нижинский, работая над этим балетом, держал на полу своей мастерской открытый альбом с репродукциями Гогена».

Мы говорим «Гоген», подразумеваем…

Да, отрицать вызывающий эротизм Нижинского невозможно. С его откровенными па был связан не один скандал, и каждый раз Дягилев пускал в ход все свое влияние, чтобы его замять. Но Дягилев был импресарио. Мало того, он был отличным импресарио. Он понимал, на что делает ставку. А вот Фокин, почувствовавший, в конце концов, себя уязвленным в своих творческих амбициях, не раз и не два устраивал истерики с угрозами покинуть труппу, и, в конце концов, настоял на своем. Как и все в подобных случаях, он наверняка ожидал, что его будут уговаривать, но … Дягилев его отпустил. Мало того: на прощальном банкете не было Нижинского. Спустя много лет Нижинский напишет в своем дневнике, что поступить так попросил его Дягилев – якобы для того, чтобы не раздражать обиженного маэстро. До последних лет Фокин не узнает, что Нижинскому очень хотелось пойти на эти проводы, а Нижинский – что Фокин до последней минуты ждал, пока он выйдет из гримерной.

Они стали врагами.

На безрыбье

Итак, Нижинский оказался основателем новой школы, этого нельзя было не признать. Но тем более нельзя было не признать и тот факт, что вчерашние единомышленники стали бы в таком случае конкурентами, а триумф «Русских балетов» – единственный в своем роде. Борьба была бы жестокой, победа – спорной, и допустить противостояние двух школ, рожденных, к тому же, в одной колыбели, было нельзя. Открытую войну спровоцировала женитьба Нижинского. Он остался без покровителя.

Нельзя сказать, что мир от него отвернулся. Нет. Вскоре после ухода от Дягилева последовало множество предложений. Самые знаменитые варьете мира хотели, чтобы их труппой руководил Нижинский. Но Нижинский не хотел варьете. Ему был нужен балет. Свой, новый балет. Ему удалось собрать небольшую труппу (в которую входили сестра Нижинского Бронислава с мужем и несколько других единомышленников, покинувших труппу Дягилева), воплотить несколько новых замыслов, наконец-то переделать на свой лад старые. Но ни Бакст, ни Рерих, ни Бенуа работать над спектаклями Нижинского не согласились: они знали, как опасно ссориться с Дягилевым. Так у молодого хореографа не осталось почти ничего.

Нижинский выкручивался, как мог. Он был вынужден пригласить неизвестного художника. Фамилия этого человека была Пикассо. Музыку (а с музыкой было очень трудно: из-за войны и артисты, и публика бойкотировали немецких композиторов) писал тоже малоизвестный композитор. Некий Равель.

Но Дягилев снова употребил всю свою силу, все влияние – на этот раз, чтобы уничтожить Нижинского. Он затевал судебные иски, оспаривал авторские права, а пока они длились, спектакль за спектаклем снимались со сцены. Дягилев ловко выбирал время очередной претензии – за час до спектакля. Тем самым он лишал Нижинского возможности маневра, и тот оставался беззащитным. Скандал следовал за скандалом. Приглашенные из России артисты были вынуждены вернуться домой, а выплаченное им жалованье оставило семью Нижинских без денег.

Положение стало плачевным. Нижинские решили вернуться в Петербург.

Те же и теща

Однако, еще не успев добраться до России, семья Нижинских с новорожденной дочерью оказалась на положении военнопленных. Началась Первая Мировая война, и долгих два года пришлось провести в Будапеште, в доме родителей жены. Без труппы, без театра, без сцены, сцепив зубы: Нижинский был русским, его ненавидели. Ну а что до европейской славы, она только разжигала эту ненависть. Особенно со стороны тещи, Элеоноры, которая хотя и была известной артисткой, но известность ее не выходила за пределы родины. Она распоряжалась жизнью супругов. Она вмешивалась в воспитание маленькой Киры. А зять – зять был виновен во всем, что делал. И во всем, чего не делал. Доходило до того, что Нижинскому было запрещено принимать ванну и пользоваться горячей водой. Пришло ли хоть раз в голову Элеоноры, что она превращает в кошмар жизнь своей дочери? Этого мы не знаем. Но мы знаем, что Ромоле неоднократно предлагали развестись с Нижинским, даже настаивали – и она в ярости отказывалась.

В 1916 г. стараниями друзей семью, наконец, выпустили. Последовали гастроли в Нью-Йорке. Нижинский ставил тогда балет «Тиль Уленшпигель». На подготовку было отпущено всего три недели, напряженная обстановка лишила Нижинского душевного равновесия. На одной из репетиций он подвернул ногу и был вынужден провести в постели шесть недель. Контракт с лондонским «Палас» был разорван.

Этим моментом воспользовался Дягилев. Зрители по-прежнему хотели Нижинского. Он пригласил Нижинского.

Теперь над спектаклями «Русских балетов» работали Пабло Пикассо, Коко Шанель, Анри Матисс, Рихард Штраус, Морис Равель, Сергей Прокофьев, Клод Дебюсси, Игорь Стравинский. Нижинскому аккомпанировал Рубинштейн. Если бы мы привели здесь полный список, он занял бы половину страницы. Но ни громкие имена, ни успех, ни обожание публики не могли скрыть ненависти Дягилева. Жена Нижинского, Ромола, в своих воспоминаниях отмечает бесконечный ряд «совпадений» и «несчастных случаев», каждый из которых мог стоить ее мужу жизни. Таких случаев было много. Но самым несчастным была дружба ее Вацлава с двумя господами, которые уже очень давно называли себя его друзьями и, к несчастью, вызвали ответное расположение.

Г-н Костров и еще один, который в ее записках обозначается «Н.», были толстовцами. Было ли это еще одной интригой Дягилева, стремящегося внести разлад между супругами, или же просто семена попали на благодатную почву – мы не знаем. Но Нижинский, которого жена описывает в своих воспоминаниях как человека жизнерадостного, меняется на глазах.

На этом месте стоит задержаться. Дело в том, что о Нижинском любят писать, что учеником он был ленивым, туповатым, что он и Императорском балетном училище успевал только по основным предметам, но вот в его дневнике мы читаем обратное. Не успевал Вацлав ровно до того момента, как однажды чуть не был отчислен. Ученики ехали в театр, Вацлав, слывший хулиганом, выстрелил из рогатки и попал в глаз батюшке. Отправленный домой, он увидел, что семья нищенствует, стал свидетелем унизительной сцены заема денег – и, вернувшись, вдруг превратился в гордость учителей. Не давались ему только французский и закон Божий.

Любопытно вот что. В мемуарах Ромолы эта рогатка потом превратится в «игрушечные луки и стрелы», которые «мальчики захватили с собой в театр». Перечитайте еще раз и попробуйте представить: полтора десятка мальчишек, отправляющихся в сопровождении учителя в театр и вооруженных при этом таким вот образом… А ведь Ромола была умной женщиной. Ей в голову не пришло приукрашивать в мемуарах собственные поступки. Кроме того, к такому штриху как рогатка не придрался бы ни один редактор. Значит, анекдотичная «цензура» появилась в тексте, повинуясь чьей-то чужой воле? Кто же это? Вероятно, все та же маменька, желающая только добра.

В своем дневнике Нижинский вспоминает, в частности, как еще мальчиком увлекся чтением Достоевского. Согласитесь, необычный выбор для ребенка ленивого и туповатого. А любимым произведением Нижинского стал «Идиот». Теперь, полагаем, вам не покажется парадоксальной перемена в его поведении. Скорее всего, именно из образа князя Мышкина и выросли бесконечно повторяющиеся в его дневнике слова и мысли о любви и Боге: «Бог есть любовь. Я хочу любить всех. Я есть Бог». Более того, там же, в его воспоминаниях, мы находим начало истории.

Вот юный Нижинский – единственная надежда брошенной мужем матери, у которой на руках психически больной старший сын. Семье отчаянно нужны деньги. Нижинский уступает богатым покровителям. Это его единственный выход. И если о князе Львове он пишет с любовью, то связь с Дягилевым была связью вынужденной, из-за денег. Очень скоро Вацлав, едва вышедший из подросткового возраста, уже стремится разорвать эти отношения, – но поздно. Дягилев считал его своей игрушкой, и если Нижинскому когда-либо казалось, что он оборвал нитки своего кукловода, то всякий раз оказывалось, что это иллюзия.

Первая тетрадь. «Чувство»

К тридцати годам Нижинский считал себя грешником. Он был к себе беспощаден. Воспоминания о парижских кокотках, о Дягилеве, мысли о собственных желаниях вызывают у него отвращение. Он старается воздерживаться. Он отказывается от мяса и хочет, чтобы то же самое сделала его семья. Он с досадой пишет о Ромоле, которая не хочет ему подчиниться.

«Сумасшедший», – считает теща, и тесть с ней согласен. С ней все согласны. Она принадлежит к тому роду тещ, спорить с которыми – напрасная трата времени.

А между тем представьте Вацлава. Он стремится удержать балетную форму. Половые излишества плохо сказываются на танце. Наконец, маменькины представления о здоровом питании… легко представить, правда? А ведь Ромола – бывшая балерина. Но она находится в таком напряжении, что как бы беззаветно не верила мужу, больше у нее нет сил. И если описанные проявления толстовства глубоко здравы, то все остальное быстро превращалось в странности.

Впрочем, пока они еще не очень заметны. Пока что семейство Нижинских только что закончило гастроли в Северной и Южной Америке и намеревается покинуть труппу Дягилева, чтобы поселиться в Швейцарии.

Ромолу тревожит психическое состояние мужа. Он стал скрытным. Ведет тайный дневник. Подвержен агрессии и часто отправляется на прогулки в одиночестве. Однажды она узнает, что ее муж бродит по деревням с огромным крестом на груди и проповедует поиски истины.

Тем временем в своем тайном дневнике Вацлав описывает мысли, галлюцинации, страхи. Он видел кровь на дороге, и не может понять, что произошло в действительности: убийство или же это Бог проверяет силу его веры? Его тревожит, что дочери «наговорили». Он поминает тещу. Элеонора с мужем давно уже решили взять судьбу дочери в свои руки и именно поэтому их сопровождают. Он, конечно, понимает. Он терпит. Он старается всех любить.

Сколько душ сгубила эта проклятая любовь ко всему сущему! Любовь, которой не может быть. Любовь лживая, выдуманная, искусственная. Но Нижинский не был бы Нижинским, если бы не стремился к такой любви. Он хотел любить всех, и чтобы его любили тоже. Он хочет писать стихи, играть на рояле и танцевать. Он хочет забыть о войне – и не может этого.

Несколько раз Нижинский бунтует. Он даже ищет наемную комнату где-нибудь в деревне. Но очень скоро понимает, что и это тупик, и возвращается. Он пишет дневник короткими рублеными фразами. Он хочет быть ясным. Хочет видеть правду. Он беспощаден к себе и людям. Он пишет все.

Ромола только что вернулась домой. Вчера днем Вацлав опять пропал, и доктор только что сообщил ей, что видел его в городе.

Что случилось? – спрашивает она у прислуги. – Почему у вас такие странные лица?

Мадам! – отвечает ей истопник. – Простите, возможно, я ошибаюсь. Мы любим вас обоих. Помните, я рассказывал вам, что дома в деревне, еще ребенком, я выполнял поручения господина Ницше? Я нес его рюкзак, когда он ходил в Альпы работать. Мадам, прежде чем заболеть, он смотрел и вел себя в точности как месье Нижинский сейчас. Пожалуйста, простите меня.

Что вы хотите сказать?

Последняя тетрадь. «Смерть»

В 1919 г., когда в швейцарском отеле состоялось последнее выступление, Нижинского, ему не было еще и тридцати. Он по-прежнему остался блестящим танцором. Все так же прекрасен был его знаменитый прыжок-полет. Но в его дневнике стали появляться странные рисунки: человеческие глаза. Красные или черные, с непередаваемым выражением безумия, они были нарисованы с таким нажимом, что карандаш рвал бумагу. Кроме глаз, были еще пауки. У них было лицо Дягилева. Нижинский пытается писать стихи, но они безумны. Если в начале текста они, пусть и довольно примитивные, все-таки осмыслены, то чем дальше, тем чаще слова заменяют слоги. Они не имеют смысла, но имеют ритм. Слова «Чувство», «любовь», «Бог» постепенно вытесняют любую мысль и записываются сами по себе, в произвольном порядке. Посреди этого хаоса внезапно прорываются воспоминания: ясные и четкие. Затем опять тьма.

На том, последнем выступлении Нижинский в течение получаса сидел на стуле перед публикой и смотрел на нее. Затем сложил два рулона ткани в виде креста. «Сейчас я станцую вам войну, – сказал он, – войну, которую вы не сумели предотвратить».

Вскоре Вацлав встретился с Эриком Блейлером – человеком, впервые произнесшим вслух слово «шизофрения». В дневнике Нижинского запись о намерении пойти на эту встречу – последняя. Очень скоро Вацлав был отправлен в Крейцлинген, затем в санаторий Бельвю. Там он провел 30 лет, целиком уйдя в себя.

«Дневник Нижинского» был издан в Париже, в 1958 г.

В подготовке публикации использованы:

В. Нижинский, «Чувство».

Р. Нижинская, «Вацлав Нижинский».

Т. Карсавина, «Театральная улица»

Эндрю О"Хаган, «Дневник Нижинского». (Ст. в London Review of Books, 2000 г.Пер. Г. Маркова.)

Иллюстрации из архива Нью-Йоркской Публичной библиотеки.