Севильский цирюльник, или тщетная предосторожность. «Герой комедий Бомарше «Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность

Бомарше П.О., Севильский цирюльник или Тщетная предосторожность.
На ночной улице Севильи в костюме скромного бакалавра граф Альмавива ждет, когда в окне покажется предмет его любви. Знатный вельможа, устав от придворной распущенности, впервые желает завоевать чистую непредвзятую любовь молодой благородной девушки. Поэтому, чтобы титул не затмил человека, он скрывает свое имя.
Прекрасная Розина живет взаперти под надзором старика опекуна, доктора Бартоло. Известно, что старик влюблен в свою воспитанницу и её деньги и собирается держать её в заключении, пока бедняжка не выйдет за него замуж. Вдруг на той же улице появляется весело напевающий Фигаро и узнает графа, своего давнего знакомца. Обещая хранить инкогнито графа, плут Фигаро рассказывает свою историю: потеряв должность ветеринара из-за слишком громкой и сомнительной литературной славы, он пробует утвердиться в роли сочинителя. Но хотя его песни поет вся Испания, Фигаро не удается сладить с конкуренцией, и он становится бродячим цирюльником. Благодаря невероятному остроумию, а также житейской умудренности, Фигаро по-философски и с неизменной иронией воспринимает горести и очаровывает своей веселостью. Вдвоем они решают, как им вызволить из заточения Розину, ответно влюбленную в графа. Фигаро вхож в дом ревнивого до бешенства Бартоло как цирюльник и лекарь. Они задумывают, что граф явится, нарядившись пьяным солдатом с назначением на постой в доме доктора. Сам Фигаро тем временем выведет из строя прислугу Бартоло, используя нехитрые медицинские средства.
Открываются жалюзи, и в окне появляется Розина, как всегда с доктором. Якобы случайно она роняет листок с нотами и запиской для своего неизвестного поклонника, в которой его просят в пении открыть свое имя и звание. Доктор бежит поднять листок, но граф оказывается проворнее. На мотив из "Тщетной предосторожности" он поет серенаду, где называет себя безвестным бакалавром Линдором. Подозрительный Бартоло уверен, что листок с нотами был обронен и якобы унесен ветром неспроста, и должно быть, Розина состоит в заговоре с таинственным воздыхателем.
На другой день бедняжка Розина томится и скучает, заключенная у себя в комнате, и пытается придумать способ передать письмо "Линдору". Фигаро только что "полечил" домочадцев доктора: служанке пустил кровь из ноги, а слугам прописал снотворное и чихательное средства. Он берется передать письмо Розины и тем временем подслушивает разговор Бартоло с Базилем, учителем музыки Розины и главным союзником Бартоло. По словам Фигаро, это - бедствующий жулик, готовый удавиться за грош. Базиль открывает доктору, что влюбленный в Розину граф Альмавива в Севилье и уже наладил с ней переписку. Бартоло в ужасе просит устроить его свадьбу на следующий же день. Графа же Базиль предлагает облить в глазах Розины клеветой. Базиль уходит, а доктор мчится к Розине выяснять, о чем она могла разговаривать с Фигаро. В этот момент появляется граф в форме кавалериста, притворяясь, что он навеселе. Его цель - назвать себя Розине, передать ей письмо и, если получится, остаться в доме на ночь. Бартоло острым чутьем ревнивца догадывается, какая интрига кроется за этим. Между ним и мнимым солдатом происходит забавная перепалка, во время которой графу удается вручить письмо Розине. Доктор доказывает графу, что он освобожден от постоя и выгоняет его.
Граф делает еще одну попытку проникнуть в дом Бартоло. Он переодевается в костюм бакалавра и называет себя учеником Базиля, которого внезапное недомогание удерживает в постели. Граф надеется, что Бартоло тотчас предложит ему заменить Базиля и дать урок Розине, но он недооценивает подозрительности старика. Бартоло решает немедленно навестить Базиля, и, чтобы удержать его, мнимый бакалавр упоминает имя графа Альмавивы. Бартоло требует новых известий, и тогда графу приходится сообщить от имени Базиля, что обнаружена переписка Розины с графом, а ему поручено отдать доктору перехваченное письмо Розины. Граф в отчаянии, что вынужден отдать письмо, но нет иного способа заслужить доверие старика. Он даже предлагает воспользоваться этим письмом, когда настанет момент сломить сопротивление Розины и убедить её выйти замуж за доктора. Достаточно солгать, что ученик Базиля получил его от одной женщины, и тогда смятение, стыд, досада могут довести её до отчаянного поступка. Бартоло приходит в восторг от этого плана и немедленно верит, что графа действительно прислал мерзавец Базиль. Под видом урока пения Бартоло решает познакомить мнимого ученика с Розиной, чего и добивался граф. Но остаться наедине во время урока им не удается, поскольку Бартоло не желает упустить шанс насладиться пением воспитанницы. Розина исполняет песенку из "Тщетной предосторожности" и, слегка её переделав, превращает песню в любовное признание Линдору. Влюбленные тянут время, чтобы дождаться прихода Фигаро, который должен будет отвлечь доктора. Наконец тот приходит, и доктор бранит его за то, что Фигаро искалечил его домочадцев. Зачем, например, надо было ставить припарки на глаза слепому мулу? Лучше бы Фигаро вернул доктору долг с процентами, на что Фигаро клянется, что скорее предпочтет быть должником Бартоло всю жизнь, чем отказаться от этого долга хотя бы на мгновение. Бартоло в ответ божится, что не уступит в споре с нахалом. Фигаро поворачивается спиной, говоря, что он, напротив, уступает ему всегда. И вообще, он всего лишь пришел побрить доктора, а не строить козни, как тот изволит думать. Бартоло в затруднении: с одной стороны, побриться необходимо, с другой - нельзя оставлять Фигаро наедине с Розиной, не то он сможет опять передать ей письмо. Тогда доктор решается, в нарушение всех приличий, бриться в комнате с Розиной, а Фигаро отправить за прибором. Заговорщики в восторге, так как Фигаро имеет возможность снять со связки ключ от жалюзи. Вдруг слышится звон бьющейся посуды, а Бартоло с воплем выбегает из комнаты спасать свой прибор. Граф успевает назначить Розине свидание вечером, чтобы вызволить её из неволи, но ему не хватает времени рассказать ей об отданном доктору письме. Возвращаются Бартоло с Фигаро, и в эту минуту входит дон Базиль. Влюбленные в немом ужасе, что сейчас все может открыться. Доктор расспрашивает Базиля о его болезни и говорит, что его ученик все уже передал. Базиль в недоумении, но граф незаметно сует ему в руку кошелек и просит молчать и удалиться. Веский довод графа убеждает Базиля, и тот, сославшись на нездоровье, уходит. Все с облегчением принимаются за музыку и бритье. Граф заявляет, что перед концом урока он должен дать Розине последние наставления в искусстве пения, наклоняется к ней и шепотом объясняет свое переодевание. Но Бартоло подкрадывается к влюбленным и подслушивает их разговор. Розина вскрикивает в испуге, а граф, будучи свидетелем дикой выходки доктора, сомневается, что при таких его странностях сеньора Розина захочет выйти за него замуж. Розина в гневе клянется отдать руку и сердце тому, кто освободит её от ревнивого старика. Да, вздыхает Фигаро, присутствие молодой женщины и преклонный возраст - вот от чего у стариков заходит ум за разум. Бартоло в ярости бежит к Базилю, чтобы тот пролил свет на всю эту путаницу. Базиль признается, что бакалавра никогда в глаза не видел, и только щедрость подарка заставила его промолчать. Доктор не понимает, зачем надо было брать кошелек. Но в тот момент Базиль был сбит с толку, а в затруднительных случаях золото всякий раз представляется доводом неопровержимым. Бартоло решает напрячь последние усилия, чтобы обладать Розиной. Однако Базиль не советует ему этого делать. В конце концов, обладание всякого рода благами - это еще не все. Получать наслаждение от обладания ими - вот в чем состоит счастье. Жениться на женщине, которая тебя не любит, - значит подвергнуть себя бесконечным тяжелым сценам. К чему учинять насилие над её сердцем? Да к тому, отвечает Бартоло, что пусть лучше она плачет оттого, что он её муж, чем ему умереть оттого, что она не его жена. Поэтому он собирается жениться на Розине той же ночью и просит поскорее привести нотариуса. Что касается упорства Розины, то мнимый бакалавр, сам того не желая, подсказал, как использовать её письмо для клеветы на графа. Он дает Базилю свои ключи ото всех дверей и просит поскорее привести нотариуса. Бедняжка Розина, страшно нервничая, ждет, когда в окне покажется Линдор. Вдруг заслышались шаги опекуна, Розина хочет уйти и просит назойливого старика дать ей покой хотя бы ночью, но Бартоло умоляет его выслушать. Он показывает письмо Розины к графу, и бедняжка его узнает. Бартоло лжет, что, как только граф Альмавива получил письмо, так сейчас же начал им хвастаться. К Бартоло оно попало якобы от одной женщины, которой граф письмо преподнес. А женщина рассказала обо всем для того, чтобы избавиться от такой опасной соперницы. Розина должна была стать жертвой чудовищного заговора графа, Фигаро и молодого бакалавра, графского прихвостня. Розина потрясена тем, что Линдор, оказывается, завоевывал её не для себя, а для какого-то графа Альмавивы. Вне себя от унижения Розина предлагает доктору немедленно жениться на ней и предупреждает его о готовящемся похищении. Бартоло бежит за подмогой, собираясь устроить графу засаду возле дома, чтобы поймать его как грабителя. Несчастная оскорбленная Розина остается одна и решает повести игру с Линдером, чтобы убедиться, как низко может пасть человек. Открываются жалюзи, Розина в страхе убегает. Граф озабочен лишь тем, не покажется ли скромной Розине его план немедленно сочетаться браком чересчур дерзким. Фигаро советует тогда назвать её жестокой, а женщины очень любят, когда их называют жестокими. Появляется Розина, и граф умоляет её разделить с ним жребий бедняка. Розина с возмущением отвечает, что посчитала бы счастьем разделить его горькую судьбу, если бы не злоупотребление её любовью, а также низость этого ужасного графа Альмавивы, которому её собирались продать. Граф немедленно объясняет девушке суть недоразумения, и она горько раскаивается в своем легковерии. Граф обещает ей, что раз она согласна быть его женой, то он ничего не боится и проучит мерзкого старикашку. Они слышат, как открывается входная дверь, но вместо доктора со стражей показываются Базиль с нотариусом. Тут же подписывается брачный договор, для чего Базиль получает второй кошелек. Врываются Бартоло со стражником, который сразу смущается, узнав, что перед ним граф. Но Бартоло отказывается признать брак действительным, ссылаясь на права опекуна. Ему возражают, что, злоупотребив правами, он их утратил, а сопротивление столь почтенному союзу свидетельствует лишь о том, что он боится ответственности за дурное управление делами воспитанницы. Граф обещает не требовать с него ничего, кроме согласия на брак, и это сломило упорство скупого старика. Бартоло винит во всем собственное нерадение, но Фигаро склонен называть это недомыслием. Впрочем, когда юность и любовь сговорятся обмануть старика, все его усилия им помешать могут быть названы тщетной предосторожностью.

Сочинение

А так же «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1778), «Преступная мать, или Второй Тартюф» (1792). Фигаро принадлежит к числу тех немногих образов мировой литературы, которые одним своим именем олицетворяют жанр. Явившись на свет через два с лишним тысячелетия после возникновения комедии, Фигаро сделался таким же символом комедийного жанра, каким применительно к трагедии был царь Эдип.

У Аристофана и Менандра, у Теренция и Плавта, у Шекспира и Мольера было множество комедийных типов, наделенных яркими характерами, порой жизненными и достоверными, иногда гротескными и гиперболизированными. Однако столь всеобъемлющего образа, вобравшего в себя различные модификации комического и комедийного, до Бомарше не создавал никто. Искрометное остроумие, находчивость, умение плести комедийную интригу, запутывая ее, а потом распутывая, шутовская бомолохия в сочетании с мудростью - все это обеспечило «звание» Ф. как абсолютного героя комедии.

У Фигаро древнейшая родословная. Его античные предки - бомолох (букв, шут у алтаря) комедии Аристофана (Дикеполь в «Ахарнянах», Тригей в «Мире»; некоторые монологи Ф. обнаруживают рудимент парабасы - отличительной речи в адрес зрителей), а также персонажи новоаттической комедии Менандра и римской паллиаты - слуги-рабы, плуты и обманщики (например, Псевдол Плавта). Среди масок комедии дель арте предшественник Фигаро Арлекин (равно и французский собрат последнего - Криспен). В числе литературных прообразов Ф. называют Панурга Ф.Рабле. Ближайшие предшественники героя Бомарше - слуги (валеты) классицистической комедии Мольера (Скапен, Сганарелъ), Скаррона (Жодле), далее персонажи века Просвещения - Жиль Блаз Лесажа, Труффальдино Гольдони. Родственные образы встречаются у Реньяра и Мариво.

Когда первая пьеса трилогии была поставлена, зрители сразу же узнали в герое - автора. Так и повелось считать, что образ Фигаро Бомарше списал с самого себя. (Ср. строку Пушкина: «подобный своему чудесному герою, веселый Бомарше…») Существует версия, что драматург указал на родство с героем в его имени, составленном из слова fils (сын) и Сагоп (настоящая фамилия Бомарше), т.е. сын Карона. Это, возможно, легенда, хотя само ее появление символично. Грандель, биограф драматурга, допускал, что намеренной криптограммы в имени Фигаро не было: сработал код, заложенный в памяти Бомарше, которому с младенческих лет приходилось повсюду слышать в свой адрес - «фи Карон». Этот «фи Карон» слился в «фикаро» и стал затем Фигаро. Тот же Грандель отмечает, что в ранней редакции «Цирюльника» имя героя - Figuaro. Последнее можно понять как производное от лат. figure - образовывать, делать. Это вполне соответствует драматургической функции персонажа, который выступает делателем интриги и образует сюжетные имброглио (путаницы).

В пьесах трилогии образ Фигаро претерпел ряд превращений. «Чудесный герой», о котором говорил Пушкин,- это Фигаро «Безумного дня». К нему близок севильский цирюльник первой комедии и весьма далек персонаж «нравоучительной драмы», сочиненной двадцать лет спустя.

«Первый» Фигаро по аттестации Бомарше, «малый себе на уме, человек беспечный, который посмеивается и над успехом, и над провалом своих предприятий». К развязке «предприятия» отнюдь не безразличен «второй» Фигаро и в силу этого выказывает себя «наиболее смышленым человеком своей нации». Последний же, «третий» Фигаро согласно ремарке автора,- «человек, обладающий большим жизненным опытом».

В двух первых комедиях герой находится в центре событий. Он фигурирует в названиях пьес. У него самая выигрышная с точки зрения сценичности роль.

В начале трилогии Фигаро появляется как традиционный персонаж комедии, призванный устроить счастье влюбленных, одолеть тех, кто замысливает против них козни. Все, что предпринимает Фигаро до него сотни раз делали комедийные «ходатаи свадеб» - и Лсевдол, и Арлекин, и Тристан («Собака на сене» Лопе де Вега), и многие другие. Ф. передает любовные записки графа Альмавивы к Розине, дурачит опекуна д-ра Бартоло, нейтрализует Дона Базиля и, наконец, вовремя подсовывает нотариуса, заключающего брачный контракт. Мастер на все руки (брадобрей, аптекарь, сочинитель), Ф. уверенно ведет комедийную интригу и в финале достигает намеченной цели. Отличие Ф. от многочисленных предшественников - в его вездесущности. Герой поспевает «здесь и там». Ставшие крылатыми слова «Figaro si, Figaro la» отражают не только «зерно» образа, но и новый тип драматургического поведения.

Фигаро «Безумного дня» переменил занятия: он теперь состоит на службе у сеньора в качестве домоправителя и камердинера; герой оставил свободную профессию цирюльника, лишился свободы выбора (без санкции графа его брак с Сюзанной невозможен). Вместе с тем Ф. утерял нить драматургической интриги, которую плетут женщины, - Розина, Марцелина и в первую очередь Сюзанна. Он попадает в ловушку, устроенную для графа. Оба, Ф. и Альмавива, - объекты интриги, тогда как в первой комедии они выступали ее субъектами, создателями.

Эффект комедийной интриги Бомарше достигает посредством игры между ложным и действительным субъектами действия. В «Се-вильском цирюльнике» д-р Бартоло убежден, что распоряжается происходящим, а на деле всем управляет Ф. В итоге - предосторожности доктора оказались тщетными. Ложные субъекты интриги второй комедии - Альмавива и Фигаро они попадают впросак, выступая генераторами комического и комедийного.

Общность драматургической перипетии не делает Альмавиву и Ф. сюжетными союзниками. Тут они противники, обреченные на агон. В сценах-поединках между Ф. и графом Бомарше продолжает традицию мольеровских агонов (Дон Жуан и Сганарепь, Альцест и Филинт), придавая им острый социальный смысл.

Соперничество Фигаро и Альмавивы (оба влюблены в Сюзанну) обусловлено сословным неравенством. Сюзанна уже совершила выбор в пользу Фигаро. Тем не менее «старинное право первой ночи» позволяет графу иметь на нее вполне определенные виды, и Ф. перед этим «правом» сеньора социально бессилен. В таком положении он волей-неволей оказывается социальным героем, уязвленным несправедливостью общества, в котором Альмавива, «человек довольно-таки заурядный», всем обеспечен, а он, Ф., «ради одного только пропитания вынужден выказывать такую осведомленность и такую находчивость, каких в течение века не потребовалось для управления всеми Испаниями».

Инвективы Ф., обличающие лукавых царедворцев, авантюристов-политиков, продажных судей, сделались манифестом «третьего сословия». Ф. не только заявил «права гражданина», но и продемонстрировал способность их отстаивать. К этому Ф. относились знаменитые отзывы современников Бомарше: например, слова Людовика XVI («Если разрешить эту пьесу, то Бастилия будет разрушена») или утверждение Наполеона, что комедия явилась «революцией в действии».

В образе социального героя Фигаро долгое время жил на страницах газет, журналов, книг - у себя на родине и за рубежом. Так, советские театроведы называли персонажа Бомарше «буревестником французской революции» (С.С.Мокульский) и говорили о нем, как о будущем Марате или Робеспьере. Театр такого Ф. чаще всего игнорировал, предпочитая крутому резонеру веселого водевильного шалопая. При всей незатейливости подобных трактовок надо признать в них известную справедливость.

Фигаро герой комедии, его темперамент «человека и гражданина», по закону жанра, не перерастает в пафос, а, напротив, подвергается травестии и снижению. Роль Марата ему не предназначена. Перефразируя реплику пушкинского персонажа, адресованную Бомарше, можно сказать, что Ф. слишком смешон для ремесла Марата. В этом смысле самым проницательным судьей комедии оказался историк Гальяр, ответивший на вопрос Людовика, можно ли допускать «Женитьбу…» на сцену: «Пьеса чересчур весела для того, чтобы быть опасной». Дальнейшая судьба образа подтвердила это мнение. «Опасные» герои XIX века происходили от многих персонажей (Чацкий, например, от Альцеста), только не от Фигаро, потомками которого стали персонажи, живущие в мире приключений,- д ‘Артаньян, капитан Фраккас, Остап Бендер.

Фигаро последней пьесы трилогии - персонаж, который у многих поколений читателей (зрителей) вызывал чувства сожаления и разочарования. Его характеризовали как заурядного моралиста, ведущего борьбу с мелкими и ничтожными противниками в интересах своих господ. Герой Бомарше, постаревший на двадцать лет, в самом деле утратил значительную долю своего театрального обаяния, но с человеческой точки зрения многое приобрел. Он научился ценить покой домашнего очага, на который посягнул «второй Тартюф», сохранил верность не господам, а людям, с которыми прожил всю свою жизнь. Ф. научился бескорыстию, и поэтому в финале пьесы искренне отказывается принять награду графа, не желая «портить драгоценным металлом услугу, оказанную от чистого сердца».

«Третий» Ф. мог бы показаться персонажем чересчур благонамеренным, если бы не фон, окружающий пьесу, а фоном была революция, в годы которой Бомарше подвергался гонениям, был обвинен Конвентом в государственной измене, находился под арестом. В таком контексте можно понять, почему Бомарше сделал своего героя носителем «действия человечески примиряющего», как писал А.И.Герцен, один из немногих, кто взял последнюю пьесу трилогии под свою защиту.
Образ Фигаро был воплощен в трех операх: «Севильский цирюльник» Паизиелло (1782), «Свадьба Фигаро» Моцарта (поставлена в 1786 г., т.е. через два года после парижской премьеры комедии Бомарше), «Севильский цирюльник» Россини (1816). В 1817 г. в парижском театре «Варьете» шел комический балет «Фигаро и Сюзанна». Известны несколько драматических вариаций на тему Ф. (некоторые в виде продолжения сюжета Бомарше), в том числе пьеса В.Сарду. Среди этих перевоплощений героя бесспорное лидерство принадлежит Ф. Россини, выходная ария которого сделалась эмблемой оперного искусства и по популярности соперничает только с хабанерой Кармен и песенкой герцога «Сердце красавицы» из оперы Д.Верди «Риголетто». Партию Ф. исполняли все выдающиеся баритоны мира - Т. Руффо, Т. Гобби, Н. Херля и многие другие.

"СЕВИЛЬСКИЙ ЦИРЮЛЬНИК"

Он (мой критик) утверждает, будто, чувствуя, что моей пьесе, разделенной на пять действий, не удержаться на сцене, я, чтобы привлечь зрителей, сократил ее до четырех. А если бы даже и так? Не лучше ли в трудную минуту пожертвовать пятой частью своего имущества, нежели отдать его целиком на разграбление?

Итак, "Севильский цирюльник".

С этим пострелом поистине не соскучишься. Каждый раз чтонибудь неожиданное. Как сам он писал в 1774 году Гюдену: "Я прожил двести лет". Понадобилось. бы два столетия и множество книг, чтобы рассказать о его жизни! Сейчас мы подошли к тому ее моменту, когда автор этой биографии просто не знает, с чего начать. Раскусив чужие промахи, он осознал, как велики его собственные. Чтобы описать жизнь Бомарше, нужно бы то и дело возвращаться назад, начиная, сызнова эту невероятную работу. Явное ослепляет, чтобы понять суть, приходится расшифровывать. Бомарше маскируется и всячески морочит нам голову, чтобы ловчее ускользнуть.

Ученые труды, посвященные "Цирюльнику", как они ни основательны, далеко не исчерпали этот, сюжет. Блестящая, прозрачная комедия, все пружины которой вроде бы на виду, в то же время - произведение темное, двусмысленное, пусть и не столь загадочное, как "Женитьба", но все же возбуждающее немало вопросов. Что за важность, возразят мне, главное - пьеса удалась, она продолжает смешить через двести лет после своего появления! Но разве не ясно, что именно загадка - непременное условие совершенства? Чем глубже тайна, тем сильнее магия литературного шедевра. "Дон Жуан" - пьеса, которая слывет "неудавшейся", - самое прекрасное из творений Мольера именно потому, что она неуловима. Кокто говорил: "Тайна начинается после признаний; для ученых тайна начинается после анализа".

Так и с "Севильским цирюльником". Откройте вместе со мной книгу. Давайте почитаем сообща, согласны? Начнем с эпиграфа:

"Заира", действие II.

Почему? В своем великолепном научном издании "Цирюльника" Жорж Бонвиль дает примечание: "Загадочный эпиграф, взятый из Вольтера". Заслуга почтенного профессора уже в том, что он выявляет трудность. Немалую. Мы к ней вернемся.

Анализ текста - услада исследователей. В каждом из них сидит неведомо для него самого энтомолог. Для проницательного толкователя варианты текста - своего рода метаморфозы насекомого. Из кокона должна выпорхнуть бабочка. А уж когда есть к тому же возможность изучить ископаемые останки, радости ученого нет предела. Чем глубже он проникает, тем больше ликует. "Цирюльник" по сю пору возбуждает грезы эрудитов.

Прежде чем увидеть свет, эта пьеса мелькала уже не раз. Считается, что сначала она имела форму парада, затем, как известно, превратилась в комическую оперу, отвергнутую Итальянским театром, наконец приобрела свой теперешний вид, иными словами, стала комедией, которая - о неописуемая радость! - пережила по меньшей мере три этапа. Первый вариант комедии, в четырех действиях, одобренный цензурой, в данном случае Мареном, должен был пойти 1-2 февраля 1774 года на сцене "Комеди Франсэз", в ту пору игравшей в Тюильри; однако 11 февраля "Цирюльник" был запрещен, поскольку накануне Бомарше выпустил свой "Четвертый мемуар", и разразился громкий скандал. Второй вариант, в пяти действиях, был сыгран всего один раз - 23 февраля 1775 года - и провалился. Но "Цирюльник" не позволил положить себя на лопатки и два дня спустя, после авторской переработки, прошел с триумфальным успехом в своем окончательном виде. От одной рукописи к другой текст значительно меняется. Изучение и сравнение вариантов, анализ купюр потребовали бы по меньшей мере сотни страниц. Эта, без сомнения, увлекательнейшая работа была уже проделана целой когортой специалистов, во главе которой следует, как всегда, поставить Лентилака. Я к ней не стану возвращаться, поскольку предмет моего труда - сам автор "Цирюльника".

Итак, провалившись в пятницу, в воскресенье "Цирюльник" одержал победу: "На премьере комедия была освистана, на втором спектакле имела невероятный успех", - рассказывала госпожа Дюдеффан. Всякий, кто хоть немного знаком с театром, представляет себе, чего стоило добиться такого чуда! Но, как говорит Фигаро графу Альмавиве: "Чем труднее добиться успеха, ваше сиятельство, тем решительнее надо приниматься за дело". Тут мало было самому разбиться в лепешку, пришлось заставить актеров разучить новые роли, а рабочих сцены - сделать необходимые изменения в декорациях. Бомарше, который всегда умел добиться невозможного, тут превзошел самого себя. Не будем заблуждаться, этот внешне легкий, почти непринужденный триумф был, как обычно, плодом напряженного труда.

В своем теперешнем виде - другого мы рассматривать не будем, поскольку спуск, изобретенный в двадцать лет, интересует нас лишь в его финальном совершенстве, - "Цирюльник" представляется простейшей из комедий. Сам автор так изложил вкратце ее канву: "Влюбленный старик собирается завтра жениться на своей воспитаннице; юный ее поклонник, как более ловкий, опережает его и в тот же день сочетается с нею законным браком под самым носом опекуна, у него же в доме". По этой схеме, древнейшей на свете и не единожды проверенной, только во Франции уже были поставлены, пропеты, разыграны тысячи фарсов, всевозможных пьес и пантомим. Некоторые из них известны Бомарше, к примеру "Тщетная предосторожность" Скаррона; он этого даже не скрывал, коль скоро назвал свою комедию "Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность". А также - "Школа жен". Но и у Скаррона и у Мольера были в свою очередь предшественники, итальянские или испанские источники, это всем известно, и никого не смущает. Схема - в общей сокровищнице и в самой жизни, бери кто хочет. Вот ее и используют как хотят, точнее - как могут: театр всегда творится наново. Бомарше показал себя в "Цирюльнике" человеком смелым. До него никто, даже Мольер, не был так непринужденно динамичен. Опыт парадов, пристрастие к каламбурам, двусмысленностям, словесной игре (склонность, присущая многим крупным писателям, - Бальзак, например, это обожал) позволили ему с блеском жонглировать словами, всячески переиначивать их, не страшась разрушения речи, вплоть до бессмыслицы. Подобно Мольеру, он употреблял повторы, даже злоупотреблял ими, опьяняясь этой преизбыточностью. Что до механизма интриги, то она в "Цирюльнике" точна, как часы. Все тщательно выверено, подготовлено, сцеплено до невероятия. Мы находимся в "царстве путаницы", а отнюдь не в реальном мире. Бартоло, когда нужно автору, дальнозорок, когда нужно - близорук, то остер на ухо, то глуховат. Он не узнает Альмавиву, сменившего лишь костюм, но замечает письмо, кончик которого выглядывает из корсажа Розины, или чернильное пятнышко у нее на пальце; в одной и той же сцене он просит графа: "Говорите громче, я плохо слышу на одно ухо" и "неужели нельзя говорить тише?". Бомарше не просто с необыкновенным хитроумием обосновывает эти противоречия, он использует их, чтобы насмешить. В третьем действии на протяжении пяти картин, неподражаемых по забавности, слаженных как балет, граф, Розина и Фигаро пытаются удалить Бартоло на время, необходимое, чтобы Альмавива успел сообщить девушке нечто чрезвычайно важное. Когда же опекун наконец выходит, Бомарше с чертовской ловкостью умудряется сделать так, что, вопреки всякой логике, графу не удается переговорить с Розиной, и благодаря этому действие вновь закручивается. Обвели вокруг пальца не Бартоло, а зрителя, но он от этого в восторге.

Надо сказать, что Бомарше поистине вдохнул новую жизнь в персонажей традиционной комедии. Я сейчас имею в виду не Начеку, который вечно дремлет, и не Весну, который дряхл, но Базиля и, главное, Бартоло. Этот буржуа-ретроград, отнюдь не скрывающий своего отвращения к новому веку - "Что он дал нам такого, за что мы могли бы его восхвалять? Всякие глупости: вольномыслие, всемирное тяготение, электричество, веротерпимость, оспопрививание, хину, энциклопедию и мещанские драмы..." - вовсе не дурак. Хитрый, подозрительный, проницательный психолог, он опасный противник для Альмавивы, Розины и Фигаро. Ум позволяет ему раскусить все их уловки и тем самым сообщает комедии напряжение. Если Альмавива не подымается до Дон Жуана, с которым у него много общего, то Бартоло куда сообразительней и достоверней Арнольфа. Кроме того - и это также представляется мне новым - он не теряет достоинства, потерпев неудачу; Бартоло реабитилирует обманутых стариков.

Однако ни живость стиля, ни блестящая композиция, ни новое в характере Бартоло еще не объясняют магии "Цирюльника". Не будь в ней Фигаро, кто воспринял бы сегодня эту пьесу? И дело не в том, что именно Фигаро обеспечивает развитие сюжета. Это верно, не спорю, но неповторимость, особое звучание и, повторяю, магию, как это ни парадоксально, придают пьесе именно те его речи, которые не имеют прямого отношения к интриге. Попробуйте, забавы ради, вырезать длинные реплики Фигаро, самые знаменитые, и вы увидите, что ни композиция, ни развитие сюжета в "Цирюльнике" от этого не пострадает, даже напротив, но зато от гениальной комедии не остается ничего. Как мы увидим в дальнейшем, совершенно бесполезен для хода комедии и важнейший великолепный монолог Фигаро в "Женитьбе", он только угрожающе замедляет действие и отвлекает внимание зрителя. Но чем была бы "Женитьба" без этого монолога? Появление Фигаро - решающий поворот в истории нашей драматургии. Вместе с ним на сцену выходит, чтобы отныне не покидать ее, авторское _"я"_. В "Опытах" или "Исповеди" автор выражает себя прямо в своих размышлениях или признаниях; в "Цирюльнике" и "Женитьбе" он проникает в произведение как взломщик, его непривычное присутствие нарушает правила игры и путает карты. Однако интерес зрителя приобретает иное направление - его неудержимо влечет к себе этот незнакомец; сам того не ведая, зритель только им и занят. На сцене существуют два Фигаро, цирюльник и Бомарше, как на страницах "В поисках утраченного времени" - рассказчик и Пруст. В 1775 году подобное вторжение творца в пьесу, его появление среди персонажей было скандальным, но время уже созрело для этого скандала. Эпоха была к нему подготовлена "Мемуарами для ознакомления". После головокружительного успеха этих четырех текстов Бомарше понял, что самый интересный из его сюжетов - он сам. Театральный или романический вымысел для писателя только повод, чтобы выразить, обнажить себя, перейти к признаниям. Начиная с Бомарше, писатели, как всем известно, охотно сбрасывают маску, драматурги, однако, реже других; очевидно, для этого удобнее роман, ставший излюбленным жанром XIX и XX веков. Поверьте мне, от монолога Фигаро путь ведет к монологу Улисса.

Во французской драматургии, где слуги всегда играют важную роль, есть три лакея, которые протестуют всерьез: Сганарель, Фигаро и Рюи Блаз. Сганареля, как мне кажется, ошибочно считают только смешным. Суеверие отнюдь не единственная черта его характера. Суждения Сганареля о Дон Жуане нередко справедливы, а подчас и язвительны. Но он никогда не осмеливается атаковать своего господина прямо: "Будь у меня такой господин, я сказал бы ему напрямик, глядя в лицо... Вы что же думаете, если вы дворянин, если у вас белокурый отлично завитый парик, шляпа с перьями, костюм, шитый золотом, да ленты огненного цвета (это я не вам говорю, а тому господину), то вы, сказал бы я, уж и умнее всех, все вам дозволено и никто не смеет сказать вам правду в глаза?"

Слова Сганареля - обвинительный акт против вольнодумца, но на общество он отнюдь не посягает, он, напротив, консерватор. К тому же Сганарель говорит вовсе не от лица Мольера, который стоит, скорее, на стороне Дон-Жуана. Рюи Блаз очертя голову восстает против всех устоев, однако он в еще меньшей степени, чем Сганарель, второе "я" автора - он всего лишь пешка на шахматной доске драмы, ну, скажем, - рыцарь справедливости, Зорро - благородный герой без страха и упрека, иными словами - никто. Остается Фигаро - между малодушным Сганарелем и бесплотным Рюи Блазом. Если он еще и обращается к своему господину, называя его ваше сиятельство или монсеньор, то лишь потому, что так принято, в остальном же никакой дистанции не соблюдает и подходит вплотную, чтобы нанести точный и сильный удар:

"Граф. ... Помнится, когда ты служил у меня, ты был изрядным сорванцом...

Фигаро. Ах, боже мой, ваше сиятельство, у бедняков не должно быть ни единого недостатка - это общее мнение!

Граф. Шалопаем; сумасбродом...

Фигаро. Ежели принять в рассуждение все добродетели, которых требуют от слуги, то много ли, ваше сиятельство, найдется господ, достойных быть слугами?"

Не очень-то это любезно по отношению к Альмавиве, и того меньше - по отношению к публике "Комеди Франсэз", среди которой, если мои сведения правильны, слуги в ту пору встречались не часто.

"На мне лакейский фрак, у вас - душа лакея", - скажет позднее Рюи Блаз. Когда Виктор Гюго писал эту реплику, он не рисковал ничем, разве что - обидеть челядь: дон Саллюстий в зале не присутствовал. Продолжим сравнение, точнее, сопоставление. Виктор Гюго в своей пьесе, в сущности, общества не задевает. Подобно буржуазной даме-благотворительнице, с большей, впрочем, не спорю, самоуверенностью он склонен прослезиться, пожалев бедняков, бедных матросов и бедных сироток. Нищета причиняет ему боль, но если она и кажется ему невыносимой, то остается все-таки чуждой. Гюго только наносит визит беднякам, поэтому в девяти случаях из десяти он облачен в траур и мрачен ликом. Бомарше же смеется над невзгодами, ему к ним не привыкать. Он спешит посмеяться, потому что боится, как бы не пришлось заплакать. Посмеяться и куснуть.

"Граф. Зато я тебя не узнаю. Ты так растолстел, раздобрел...

Фигаро. Ничего не поделаешь, ваше сиятельство, - нужда".

Как хлыстом огрел. Эту реплику обычно толкуют совсем неправильно. Альмавива тоже рассуждает как дама-благотворительница - раз бедняк, значит, должен быть тощ! Но в тех коротких цитатах, которые я привел, говорит пока персонаж - Бомарше еще не оттеснил Фигаро. По-настоящему он появляется на сцене только со словами о "республике литераторов", минут через пять после поднятия занавеса. До сих пор он лишь намекал, подмигивал зрителям партера, но вдруг внезапный поворот - Фигаро уступает свое слово автору:

"Граф. ... Но ты мне так и не сказал, что побудило тебя расстаться с Мадридом.

Фигаро. Мой ангел-хранитель, ваше сиятельство: я счастлив, что свиделся с прежним моим господином. В Мадриде я убедился, что республика литераторов - это республика волков, всегда готовых перегрызть друг другу горло, и что, заслужив всеобщее презрение смехотворным своим неистовством, все букашки, мошки, комары, москиты, критики, завистники, борзописцы, книготорговцы, цензоры, все, что присасывается к коже несчастных литераторов, - все это раздирает их на части и вытягивает из них последние соки. Мне опротивело сочинительство, я надоел самому себе, все окружающие мне опостылели, я запутался в долгах, а в карманах у меня гулял ветер. Наконец, рассудив, что ощутительный доход от бритвы лучше суетной славы пера, я оставил Мадрид. Котомку за плечи, и вот, как заправский философ, стал я обходить обе Кастилии, Ламанчу, Эстремадуру, Сьерра-Морену, Андалусию; в одном городе меня встречали радушно, в другом сажали в тюрьму, я же ко всему относился спокойно. Одни меня хвалили, другие шельмовали, я радовался хорошей погоде, не сетовал на дурную, издевался над глупцами, не клонил головы перед злыми, смеялся над своей бедностью, брил всех подряд и в конце концов поселился в Севилье, а теперь я снова готов к услугам вашего сиятельства - приказывайте все, что вам заблагорассудится".

Удивительный лакей, странный цирюльник, вы не находите? Значит, Фигаро - писатель. Допустим! Ну а что же это за насекомые? О каких борзописцах идет речь? Марен? Бакюлар? Бертран? Вы не ошиблись. А книготорговцы? Бедный Леже! "Я запутался в долгах", гляди-ка! Зрители 1775 года тотчас смекнули, о ком речь. С этой минуты они прислушиваются уже не к Фигаро, они внимают Бомарше. "В одном городе меня встречали радушно, в другом сажали в тюрьму, я же ко всему относился спокойно" - публика без труда следует за путешествием из Лондона в Вену. И чтобы уж не осталось никаких сомнений, короткое замечание: "Одни меня хвалили, другие _шельмовали_". Да, шельмовали. Бомарше вписал эти несколько слов, весьма многозначительных, всего за несколько дней до премьеры. Иначе цензоры, как легко себе представить, вцепились бы в них! Тирада заканчивается, как вы заметили, сообщением, что Фигаро вернулся в Севилью (Бомарше вернулся в Париж) и снова готов к услугам его светлости. Кого же? Альмавивы или Людовика XVI? Альмавивы и Людовика XVI.

Самое поразительное, что сегодняшний зритель, вовсе не воспринимающий конкретных намеков, ибо ему неизвестно даже само имя Марена и он ведать не ведает о шельмовании, к которому приговорил Бомарше парламент, тем не менее увлеченно слушает этот монолог, несмотря на отсутствие " ключа к нему и на то, что тирада Фигаро, как я уже сказал, замедляет действие.

Мы имеем здесь дело с феноменом, логически необъяснимым и, как мы увидим, еще более впечатляющим в монологе "Женитьбы", где Бомарше на протяжении десяти или пятнадцати минут иносказательно, зашифрованно, если можно так выразиться, повествует о собственной жизни. Тогдашняя публика с легко понятной радостью подхватывала малейший намек Фигаро. Но кто, кроме нескольких специалистов, способен в наши дни расшифровать монолог? Можно, конечно, понимать его по-иному - на первом уровне, если воспользоваться сегодняшней терминологией. Однако в таком случае интерес должен был бы ослабевать, тем более что "личные" пассажи нередко пространнее прочих, а в этом монологе просто даже нескончаемы и не имеют решительно никакого отношения к действию. А между тем именно к этим тирадам публика и сегодня прислушивается с наибольшим вниманием и с явным удовольствием. В чем же тут секрет? Но я полагаю, здесь не место обсуждать этот вопрос, нас занимает жизнь Бомарше, а не проблемы коммуникабельности. Выкрутимся с помощью пируэта, напомнив, что красота всегда неуловима как молния, что не мешает ей поражать.

Другой пример. Известно ли вам, что поначалу Бомарше намеревался назвать Базиля Гюзман? Очевидно, сочтя подобный прием чересчур грубым, он перед самой премьерой изменил имя, но потом, вероятно, пожалел, потому что в "Женитьбе" Бридуазон полностью зовется дон Гюзман Бридуазон. Итак, в "Цирюльнике" Базиль остался Базилем, однако перед самой премьерой Бомарше поторопился вложить в его уста поразительную тираду о клевете, написанную на одном дыхании. Он убрал из пьесы имя советника, но создал его бессмертный портрет. Этот персонаж, этот рисунок Гойи - до Гойи - впечатляющ, не правда ли? Смешон и страшен. Базиль - лицо из кошмара. Он запоминается и - если опять прибегнуть к современной терминологии - травмирует зрителя. А ну-ка перечитайте "Цирюльника", сцены с Базилем - вы увидите, что это всего-навсего наглый плут, который продает свои услуги тому, кто больше заплатит. Как же объяснить впечатляющую силу этого образа? За Базилем стоят все невзгоды Бомарше - иными словами, советник Гезман или Дьявол. Публике это неизвестно, она даже не знает, кто такой Гезман, но она догадывается. Что до знаменитой тирады, драматургически совершенно излишней, она настолько поразительна и настолько далека от сюжета, что даже Бартоло приходится отметить ее неуместность - чем-чем, а неуклюжестью автор не страдает.

"Базиль. Клевета, сударь! Вы сами не понимаете, чем собираетесь пренебречь. Я видел честнейших людей, которых клевета почти уничтожила. Поверьте, что нет такой пошлой сплетни, такой пакости, нет такой нелепой выдумки, на которую в большом городе не набросились бы бездельники, если только за это приняться с умом, а ведь у нас здесь по этой части такие есть ловкачи!.. Сперва чуть слышный шум, едва касающийся земли, будто ласточка перед грозой, pianissimo {Очень тихо (ит.).}, шелестящий, быстролетный, сеющий ядовитые семена. Чей-нибудь рот подхватит семя, piano {Тихо (ит.).}, piano, ловким образом сунет вам в ухо. Зло сделано - оно прорастает, ползет вверх, движется - и, ririforzando {Сильнее (ит.).}, пошла гулять по свету чертовщина! И вот уже, неведомо отчего, клевета выпрямляется, свистит, раздувается, растет у вас на глазах. Она бросается вперед, ширит полет свой, клубится, окружает со всех сторон, срывает с места, увлекает за собой, сверкает, гремит и, наконец, хвала небесам, превращается во всеобщий крик, в crescendo {Все нарастая (ит.).} всего общества, в дружный хор ненависти и хулы. Сам черт перед этим не устоит!

Бартоло. Что вы мне голову морочите, Базиль? Какое отношение может иметь ваше piano - crescendo к моим обстоятельствам?"

Базиль, конечно, не может ответить на этот вопрос, но внезапно через сцену проходит Гезман - такова была цель. И снова узко сценической логике противостоит сокровенная логика искусства.

В конце первого действия, в головокружительной сцене с графом, этот последний весьма кстати напоминает Фигаро, что у того есть цирюльня: "Да где же ты живешь, ветрогон?" А втор явно опять подмигивает залу: вот ведь ветрогон, в самом деле! Уж не забыл ли Фигаро, что он также и Севильский цирюльник?

"Фигаро. А ведь у меня и правда ум за разум зашел! Мое заведение в двух шагах отсюда, выкрашено в голубой цвет, окно зеркального стекла, три тазика {Фигаро употребляет слово "palette", обозначающее и тазик, подставляемый при кровопускании, и деталь часового механизма.} в воздухе, глаз на руке, consilio manuque {Помогаю делом и советом (лат.).}, ФИГАРО".

Странная реплика для конца действия. Попробуем проанализировать. "Мое заведение... выкрашено в голубой цвет", никаких сомнений - это цирюльня. "Окна зеркального стекла". Почему? А ведь причина есть, вспомните! Окна мастерской на улице Сен-Дени, за которыми он провел лучшие и худшие дни юности: подъем в шесть часов и т. д. А г-н Лепот! Так кто же он все-таки, цирюльник или часовщик? "Три тазика в воздухе" - он цирюльник. Хирург - уточняют специалисты, такова была обычная в ту пору вывеска. "Глаз на руке, consilio manuque": чей это девиз? Разве меткий глаз и ловкость рук часовщику не столь же необходимы, как цирюльнику-хирургу, о котором автор, впрочем, сообщает, что это единственная область, где ловкость Фигаро сомнительна:

"Окаянный цирюльник разом свалил с ног всех моих домочадцев: Начеку дал снотворного, Весне - чихательного, пустил кровь из ноги Марселине; даже мула моего не пощадил... Несчастной слепой животине поставил на глаза припарки!"

"Consilio manuque, ФИГАРО", имя написано заглавными буквами. Подпись-признание. Прописное G очень похоже на прописное С - разве не так? Задолго до того как я собрался писать эту книгу, вообще какую бы то ни было книгу, но уже питал слабость к Бомарше, я ощутил и уверился, что FIGARO это FICARO, FI (ls) Caron. Вообразите мою радость, когда много позднее я обнаружил, что это совпадает с точкой зрения г-на Жака Шерера, чья эрудиция не подлежит сомнению. Значит, я не грезил. Другие специалисты, кажется, не согласны с г-ном Шерером, но это уже профессорские игры. Их главный довод не кажется мне убедительным: в первых вариантах "Цирюльника" имя писалось через "U" - FIGUARO. Но Figuereau или Bigaro, Durant, разве в этом дело? Бомарше обожал играть именами - именами других людей, как это видно из его переписки или из "Мемуаров", именами персонажей (граф называет Бартоло - Чепухартоло, Олухартоло, Бородартоло, Балдартоло) или своим собственным - Ронак во времена монархии, Шарон - в годы революции. После того как он уже выворачивал шиворот-навыворот свое собственное имя в Лондоне и Вене, трудно себе представить, что он взял случайно имя для сценического персонажа, которому предстояло стать его рупором: Фигаро! Еще одно замечание, прежде чем с этим покончить. С первых лет жизни, еще на улице Сен-Дени, в школе, в лавке, для своих приятелей-мальчишек, для учителей, соседей и клиентов отцовской часовой мастерской, он был "fils Caron"; позднее враги, в Версале или в суде, от Лаблаша до Гезмана, продолжают именовать его "fils Caron". Доставьте мне удовольствие - отложите книгу и произнесите это как положено, точнее, как было положено в ту пору - фи карон, фикарон. Вот так Бомарше это и слышал тысячи раз, да нет, много больше - фикарон, - неужели же после этого его герой случайно назван Фигаро! Противники г-на Шерера настаивают на этом; должен ли я объяснять, что не разделяю их мнения?

А вот еще одна странная деталь - в "Цирюльнике" бегло упоминается о некой малютке Фигаро. В то время, да и позже, эта девочка вызывала немало недоуменных вопросов. В 1775 году, когда Бомарше спрашивали, что это за ребенок, где он родился, сколько ему лет и как зовут его мать, Бомарше всячески уклонялся от ответа. Можно было рассчитывать, что он воспользуется "Женитьбой", чтобы удовлетворить любопытство публики, о котором отлично знал, но, как ни странно, он предпочел умолчать. А ведь ему ничего не стоило так или иначе оправдать существование этого ребенка. Так вот нет! Он снова увильнул. "Женитьба" была окончена в 1778 году и поставлена шестью годами позже. В 1777 году Мария-Тереза Виллермавлаз родила Бомарше дочь, так что с малюткой Фигаро, вырвавшейся у него, если можно так сказать, в "Цирюльнике", уже не следовало шутить. Удивительный Бомарше, который обожает рассказывать о себе, вспоминая прошлое, а то и забавляется, стремительно прокручивая вперед стрелки времени - говорит о своей дочери за два или три года до ее рождения.

И я, отец, там умереть не мог!

Итак, вернемся к таинственному эпиграфу. Известно, как выбирает писатель строку или фразу, которую предпошлет своему произведению. Чаще всего он не ищет сознательно, а натыкается на эпиграф случайно, - влюбляется в него неожиданно для себя. Магия слова подчас тут оказывается важнее его значения. Человеку, отметившему или подчеркнувшему - к примеру, в "Заире" - какую-то короткую фразу, отнюдь не всегда известно, почему именно он так поступил, что тут его бессознательно задело.

Попробуем все же разгадать эту загадку. Не буду лукавить и познакомлю вас со своими гипотезами в том порядке, в каком они у меня возникали. Первая из них была, признаюсь, довольно глупой. Сначала я предположил, что под словом "отец" подразумевается автор произведения, который не может умереть, ибо творение его бессмертно. Я же обещал вам не лукавить! Вторая идея была получше: эпиграф - намек на обожаемого и потерянного сына. Я был отцом. И я не мог умереть вместе с ним. Гипотеза, конечно, более волнующая, но у нее есть два недостатка: один небольшой - чересчур уж она логична, другой - крупный - все это не имеет ни малейшего отношения к "Цирюльнику". Вам приходит на ум малютка Фигаро? Да, третья догадка связана с ней. Но объяснение приходится, что называется, притягивать за уши. Я был отцом (малютки Фигаро) и не мог умереть (так как родилась она лишь на сцене) - вы видите, я не стыжусь, не таю от вас собственных глупостей. Но ведь еще глупее делать вид, будто Бомарше вовсе не поставил эпиграфом эту строку Вольтера! В предисловии к "Цирюльнику" он со смехом рассказывает, как осадил некоего господина, попрекнувшего его тем, - что он вдохновлялся Седеном: "Другой театрал, выбрав момент, когда в фойе было много народа, самым серьезным тоном бросил мне упрек в том, что моя пьеса напоминает "Во всем все равно не разберешься". - "Напоминает, сударь? Я утверждаю, что моя пьеса и есть "Во всем все равно не разберешься". - "Как так?" - "Так ведь в моей пьесе так до сих пор и не разобрались". Разберемся же в этом проклятом эпиграфе и не будем делать вид, будто его вовсе не существует. Ломени указал мне четвертый путь, который, полагаю, и ведет к истине, напомнив о реплике, вырезанной Бомарше между первым и вторым представлением: "Не говоря уж о том, что я потерял всех отцов и матерей; с прошлого года я в трауре по последнему", Ломени замечает: "Не странно ли, что Бомарше, который был замечательным сыном и братом, а впоследствии показал себя лучшим из отцов, настолько в плену у своего замысла создать тип насмешника, не знающего ничего святого, что вкладывает в уста Фигаро издевку над чувствами, как правило, уважаемыми даже в комедии". Видимо, я более толстокож, чем мой прославленный предшественник, семейные выпады Фигаро меня отнюдь не шокируют, и если быть откровенным, даже нравятся мне. Можно любить отца и мать, но ставить под сомнение самое понятие родословной. Как мы уже отметили на первых страницах, Бомарше был сыном часовщика Карона _и_ неизвестно чьим сыном. Удивление Ломени толкнуло меня пойти в этом направлении дальше. В "Сдержанном письме" о провале и критике "Севильского цирюльника" автор, как справедливо заметил Рене Помо, веселится напропалую. Предисловие к "Цирюльнику" слишком известно, чтобы здесь его анализировать. Достаточно, мне кажется, напомнить, что написанное единым духом, через несколько недель после черной пятницы, когда "бедный Фигаро был высечен завистниками", и воскресенья, когда герой, почти уже погребенный, ожил и воспрял, это предисловие отмечало, что "ни строгий пост, ни усталость после семнадцати публичных, выступлений не отразились на жизненной его силе". Прикинувшись скромником, потупя взор, автор представляет свою пьесу читателю, иными словами, остроумно и язвительно защищает ее от всех, кто "свистел, сморкался, харкал, кашлял, и нарушал порядок" на спектакле, а в особенности от "буйонского журналиста". "Энциклопедическая газета общества, литераторов" издавалась в Буйоне, отсюда и эта кличка. Критики из Буйона были людьми опасными, и их действительно опасались; эти литературные первосвященники предавали анафеме, выносили безапелляционные приговоры. Есть и у нас сегодня свои буйонцы, хотя их варево - жидкий супчик в сравнении с наваристыми бульонами "Энциклопедической газеты". Короче, эти господа решили прирезать Фигаро. Но задача оказалась нелегкой.

Вернемся, однако, к нашему эпиграфу. В "Сдержанном письме" есть место в высшей степени интересное:

"Я же лично не собирался делать из этого плана ничего иного, кроме забавной, неутомительной пьесы, своего рода imbroglio {Путаница (ит.).}, моим воображением владела отнюдь не серьезная пьеса, но превеселая комедця, потому-то в качестве лица, ведущего интригу, мне понадобился не мрачный злодей, а малый себе на уме, человек беспечный, который посмеивается и над успехом и над провалом своих предприятий. И только благодаря тому, что опекун у меня не так глуп, как все те, кого обыкновенно надувают на сцене, в пьесе появилось много движения, а главное, пришлось сделать более яркими других действующих лиц.

Если бы я, вместо того чтобы остаться в пределах комедийной простоты, пожелал усложнить, развить и раздуть мой план на трагический или драматический лад, то неужели же я упустил бы возможности, заключенные в том самом происшествии, из которого я взял для сцены как раз наименее потрясающее?

В самом деле, теперь ни для кого уже не является тайной, что в ту историческую минуту, когда пьеса у меня весело заканчивается, ссора между доктором и Фигаро из-за ста экю начинает принимать серьезный характер уже, так сказать, за опущенным занавесом. Перебранка превращается, в драку. Фигаро бросается на доктора с кулаками, доктор, отбиваясь, срывает с цирюльника сетку, и все с удивлением обнаруживают, что на его бритой голове выжжен шпатель. Слушайте меня внимательно, милостивый государь, прошу вас.

При виде этого доктор, как сильно он ни был избит, восторженно восклицает: "Мой сын! Боже, мой сын! Мой милый сын!.."

Однако же Фигаро не слышит этих слов - он с удвоенной силой лупит своего дорогого папашу. Это и в самом деле его отец.

Фигаро, вся семья которого в давнопрошедшие времена состояла из одной лишь матери, является побочным сыном Бартоло. Доктор в молодости прижил этого ребенка с чьей-то служанкой; служанка из-за последствий своего легкомыслия лишилась места и оказалась в самом беспомощном положении.

Однако ж, прежде чем их покинуть, огорченный Бартоло, в то время подлекарь, накалил свой шпатель и наложил клеймо на затылок сына, чтобы узнать его, если судьба когда-нибудь их сведет. Мать и сын стойко переносили лишения, а шесть лет спустя некий потомок Луи Горика, предводителя цыган, который кочевал со своим табором по Андалусии и которого мать попросила предсказать судьбу ее сыну, похитил у нее ребенка, а взамен оставил в письменном виде следующее предсказание:

Кровь матери своей он пролил бессердечно,
Злосчастного отца он поразил потом,
Но ранил собственным себя он острием
И вдруг законным стал и счастлив бесконечно! {*}
{* Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник.}

Изменив, сам того не подозревая, свое общественное положение, злосчастный юноша, сам того не желая, изменил и свое имя: он вступил в зрелый возраст под именем Фигаро; он не погиб. Его мать - это та самая Марселина, которая уже успела состариться и теперь ведает хозяйством доктора; потеряв сына, она нашла утешение в ужасном предсказании. И вот ныне оно сбывается.

Пустив Марселине кровь из ноги, как это видно из моей пьесы, или, вернее, как это из нее не видно, Фигаро тем самым оправдывает первый стих:

Кровь матери своей он пролил бессердечно.

Когда после закрытия занавеса он, не ведая, что творит, колотит доктора, он тем самым подтверждает правильность второй части предсказания:

Злосчастного отца он поразил потом.

Вслед за тем наступает трогательнейший момент: доктор, старуха и Фигаро узнают друг друга. "Это вы! Это он! Это ты! Это я!" Какая эффектная сцена! Однако ж сын, придя в отчаяние от простодушной своей вспыльчивости, заливается слезами и, согласно третьему стиху, хватается за бритву:

Но ранил собственным себя он острием.

Какая картина! Не подлежит сомнению, что, если бы я не пояснил, собирается ли Фигаро перерезать себе горло или всего только побриться, у пьесы получился бы необыкновенно сильный конец. В заключение доктор женится ни старухе, и Фигаро, в соответствии с последним прорицанием, .

Вдруг законным стал и счастлив бесконечно!

Какая развязка! Для этого мне пришлось бы написать шестой акт. И какой шестой акт! Еще ни одна трагедия в "Комеди Франсэз"..."

Поразительно, правда? Совершенно очевидно, что, рассказывая чудовищную трагедию, которую он мог бы написать, Бомарше потешает нас, издеваясь над кипящей "буйонской" критикой. "Еще ни одна трагедия в "Комеди Франсэз"...". Но ведь мы знаем - он ее напишет! И пьеса будет сыграна на сцене "Комеди Франсэз"! Все, значит, было предусмотрено, взвешено, кроме одной детали, которой правда, не стоит пренебрегать - это будет не трагедия, а комедия: "Безумный день, или Женитьба Фигаро"! Итак, цирюльник был сыном Бартоло и Марселины. В "Женитьбе" родители узнают его по клейму на правой руке, и он станет законным и счастливым! Издевка, разумеется. Значит, Бомарше мог написать своего "Цирюльника", не выдавая нам этого важного секрета, решив хранить его про себя - в ту пору мысль о "Женитьбе" еще не возникла - и, главное, написать свое "Сдержанное письмо", где он нас потешает рассказом о нелепой трагедии, чтобы поставить в смешное положение буйонского критика, меж тем как сам он отлично знает, и знает только он один, что эта трагедия - чистая правда. Вернемся же опять к нашей отправной точке: тайна Фигаро - тайна его рождения. Он вынужден идти дорогой, на которую "вступил, сам того не зная"... Секрет Фигаро - секрет самого Бомарше. Неотступная мысль, определившая много в его жизни, затаенная, подавленная, вытесненная, как сказали бы сегодня, мысль, которая Может быть выражена только окольным путем смеха. Повторяю, своей магией "Цирюльник" обязан теневой стороне, неуловимому. Поразительное дело: самый легкий, самый ясный, самый веселый из всех французских драматургов оказывается, если проанализировать, самым темным, самым загадочным, самым обескураживающим, какого только можно себе представить... "... совершенно разуверившись... Разуверившись!" Все это, конечно, ничего не меняет, обе комедии остаются такими, какими были, живыми и блестящими, было бы безумием смущать зрителя нашими изысканиями; очарование действует без всяких объяснений. Кому, глядя ранней весной, как, словно по мановению волшебной палочки, показываются из земли хрупкие маки, придет в голову думать, что это сорняк или что из сока семян ближайшего родственника этого мака выжимают молочко, которое быстро краснеет, затем делается коричневым и" именуется опиумом? Только ботанику! Так же примерно и с Бомарше. В театре достаточно получить удовольствие, но в биографию автора необходимо вглядеться глубже, даже если это подчас и нарушает праздничное настроение.

Вам кажется, что Фигаро вышел из своей гитары, как другие выходили из бедра божества? Не верьте своему впечатлению! Время от времени Бомарше подает нам знаки, конечно, комедийные, но мы уже знаем, комическое и серьезное у него нераздельны. Впрочем, чтобы эти знаки не прошли незамеченными - ведь в театре близорукость весьма распространена, - он возвращается к ним на свой лад, иными словами, насмешничая, в предисловии: "Но как же он (критик) не оценил того, на что все порядочные люди не могли смотреть без слез умиления и радости? Я разумею сыновнюю нежность этого славного Фигаро, который никак не может забыть свою мать!

"Так ты знаешь ее опекуна?" - спрашивает его граф в первом действии. "Как свою родную мать", - отвечает Фигаро. Скупец сказал бы: "Как свои собственные карманы". Франт ответил бы: "Как самого себя". Честолюбец: "Как дорогу в Версаль", а буйонский журналист: "Как моего издателя", - сравнения всегда черпаются из "той области, которая нас особенно занимает. "Как свою родную мать", - сказал любящий и почтительный сын.

Разумеется, эта реплика Фигаро прежде всего комична, как комична и связанная с ней аргументация, противопоставленная аргументации критика; то, о чем мы сейчас говорили, скрыто в подтексте. Бомарше, которому все известно, заставляет Фигаро, которому ничего не известно, сказать, что он знает Бартоло, как свою мать, адресуясь к зрителям, также находящимся в полном неведении, - на первый взгляд хитроумие совершенно бесцельное, поскольку оно никак не связано с развитием действия. Вот и в часах: мы видим движение стрелок, различаем, который час, но кто при этом вспоминает о спуске или пружине? Часовщик.

И я, отец, там умереть не мог!

Я был отцом, я должен был бы умереть. Отца и сына связывает только чувство. Я умереть не мог, потому что любил своего сына; но я должен был бы умереть, потому что давать жизнь нелепо. "Вот необычайное стечение обстоятельств... Почему случилось именно это, а не что-нибудь другое? Кто обрушил все эти события на мою голову? Я вынужден был идти дорогой, на которую я вступил, сам того не зная, и с которой сойду, сам того не желая". Я вынужден был: я умереть не мог. Бартоло не, может узнать Фигаро, а Фигаро не может даже вообразить, что доктор его отец. Марселине, которая в "Женитьбе" спрашивает Фигаро, не подсказывало ли ему тысячу раз сердце, что Бартоло его отец, он отвечает только: "Никогда". Его отношения с матерью столь же ложны, столь же затемнены. Бомарше, однако, неотступно преследует одна мысль: он сам неизвестно чей сын, и его собственный сын в один прекрасный день ощутит себя неизвестно чьим сыном; он будет отцом и не сможет умереть. Присовокупите нежность, которую он, как мы знаем, питал к старому г-ну Карону, и страстное желание отцовства. "Становитесь отцами: это необходимо" - напишет он после рождения дочери. Потребность иметь сына, нежелание дать жизнь "ничьему сыну", какое противоречие! И разве не замечательно, что этот глубочайший душевный конфликт, так никогда и не нашедший разрешения, вскормил две комедии, из которых одна, во всяком случае, отполирована как зеркало? Взглянув в нее, Андре Жид увидел только блестки остроумия, но он плохо смотрел. Вопреки ли этому внутреннему конфликту или благодаря ему Бомарше превратил свою жизнь в авантюру? Что подстегивает Фигаро? Протестанту, чтобы выжить, приходилось перейти в католичество, цирюльнику - быть к услугам своего господина. Таков был закон, однако Бомарше-Фигаро решил преступить его, взбунтоваться, перейти к действию, поставив под сомнение всю существующую социальную систему. Я могу стать собой только против собственного отца и против короля, которые, один по своей слабости, а другой от своей силы, приговорили меня не быть самим собой. В конечном итоге Бомарше обнаружит, что каждый рождается протестантом, вынужденным тотчас перейти в католичество. Ты мой отец, но ты также и Бартоло. А я не хочу в свою очередь превратиться в Бартоло, я хочу остаться Фигаро, иными словами, я хочу остаться протестантом, ну а коли не выгорит, не стану делать из этого трагедии, только посмеюсь над своим злосчастием: "

Кто тебя научил такой веселой философии?

Привычка к несчастью. Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как бы не пришлось заплакать".

И не станем забывать - не будь этого всепобеждающего смеха, у нас не было бы ни Фигаро, ни Бомарше.

Старому г-ну Карону, о котором мы недавно упомянули не без суровости, было не до смерти - шокируя близких, он в свои семьдесят семь лет только и думал, как бы сочетаться в третий раз браком с некой плутовкой, чуть помоложе его самого, девицей Сюзанной-Леопольдой Жанто, у которой он с недавних пор проживал, отнюдь не смущаясь незаконностью этой связи. Жанто, умело разжигавшая чувства г-на Карона, последовала за ним к алтарю 18 апреля 1775 года с восторгом, вполне оправданным брачным контрактом, о котором нам, увы, еще придется говорить. Чтобы добиться своих целей, ей нужно было только распалять старика. Поскольку она и сама пылала, а вдобавок была особой весьма искушенной в делах любви, г-н Карон вполне ее осчастливил, скончавшись через полгода после свадьбы. Бартоло говорил о Розине: "Пусть лучше она плачет от того, что я ее муж, чем мне умереть от того, что она не моя жена". У престарелого Андре и престарелой Леопольды все обстояло немного иначе: она не плакала, заполучив его в мужья, он же, заполучив ее в жены, отдал богу душу. В день бракосочетания отца, которое тот от него утаил, как и в день отцовской кончины, о которой он узнал слишком поздно, Пьер-Огюстен опять был в Лондоне, где сражался с некой девицей, не многим моложе Леопольды и столь же охочей до выгодных сделок. Но прежде чем познакомиться с ней, перевернем страницу.

В комедии «Севильский цирюльник» (поставленной в 1775 г.), открывающей трилогию о приключениях , Бомарше решительна выступает против тех, кто считает, единственно возможным тот театр, где изображаются «смешные подданные и несчастные короли». Бомарше ломает эту традицию. Развивая лучшие достижения Мольера, драматург наделяет положительными чертами плебея. Его Фигаро отнюдь не смешон, он полон человеческого достоинства, знает себе цену. Жизнь бросала его из стороны в сторону, ставила ему ловушки, но несчастья только закалили Фигаро, сделали его более искусным в борьбе.

Герой Бомарше - качественно новый вариант ловкого слуги, часта встречавшегося в творчестве Мольера, Лесажа и других драматургов. В нем угадываются черты не только Скапена, но и Криспена - это бьющая через край энергия, напористость, изворотливость ума, жизнерадостность. Однако есть и своеобразие. Фигаро в отличие от Криспена лишен ярко выраженного корыстолюбия. Правда, он не бескорыстно служит Альмавиве, но в то же время в его действиях чувствуется своеобразная артистичность. Фигаро умело использует свой талант, в нем ищет выхода незаурядная интеллектуальная сила, его влекут хитроумные комбинации, возможность насладиться победой в трудной борьбе.

Фигаро весело, с песней шагает по земле, хотя ему пришлось выдержать немало испытаний. Кем только он не был!

По аттестации автора: «кропателем стишков, отважным певцом, неутомимым гитаристом, графским камердинером» и, наконец, цирюльником. Фигаро значительно более развит, чем Криспен, он честен, отнюдь не примитивно прямолинеен в своих меркантильных расчетах, хотя стремление к выгоде ему не чуждо.

Фигаро - последователь «веселой философии», он принципиальный оптимист именно потому, что действительность полна страданий и печали. «Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как бы мне не пришлось заплакать». Смех, улыбка - его верные помощники в борьбе за утверждение собственной человеческой сущности. Фигаро верит в свою звезду, у него такой запас сил, столько выдумки, что все кажется ему простым и легко выполнимым. Замышляя план одурачивания Бартоло, он не без хвастовства заявляет графу Альмавиве: «Я войду в этот дом, с помощью моего искусства одним взмахом волшебной палочки усыплю бдительность, пробужу любовь, собью с толку ревность, вверх дном переверну все козни и опрокину все преграды».

Речь Фигаро пестрит острыми, меткими афоризмами. Он наделен необычайно быстрой реакцией на все внешние «раздражители». Словно искусный фехтовальщик, он на один удар отвечает целым каскадом. Выпады его отнюдь не безобидны в социальном отношении, они таят в себе яд, но все это преподносится в легкой, изящной форме, как бы мимоходом, с веселой улыбкой шутника, а не угрюмой насмешкой сатирика. Тем не менее колкости Бомарше достигали своей цели. Аристократический Париж особенно возмущался теми репликами, высказываниями Фигаро, где тот с напускной небрежностью подчеркивал свое превосходство над Альмавивой и, следовательно, над всей дворянской кастой. Дворянская спесь чувствовала себя уязвленной, когда Фигаро, парируя упреки Альмавивы в шалопайстве и сумасбродстве, замечал: «Ежели принять в соображение все добродетели, которых требуют от слуги, то много ли, ваше сиятельство, найдется господ, достойных быть слугами».

Будучи связан с просветительской идеологией, «Севильский цирюльник» является все же комедией особого рода. Это произведение новаторское. Его новаторство заключается прежде всего в жизненной полнокровности центрального героя. Фигаро отнюдь не воплощение каких-то отвлеченных истин. Он конкретный, живой человек. Отсюда его обаятельность, заразительная сила его смеха.

Особенность просветительской литературы XVIII в. состояла как уже отмечалось, в несовпадении высокого просветительского идеала с прозаическим содержанием реальной жизни. Мечты просветителей о торжестве добра, правды, справедливости не подкреплялись реальным развитием истории, идущим на смену феодальным отношениям. Буржуазная действительность так же была прозаической, низменной. В ней торжествовал дух меркантилизма. В связи с этим писатели просветительского направления вынуждены

Были идеализировать своего героя, взятого из буржуазного общества.

В «Севильском цирюльнике» нет расхождения между авторским идеалом и жизнью. Бомарше не сконструировал Фигаро «лабораторным» путем, он нашел своего героя в народной среде. Поэтому в веселом брадобрее при всей его практичности нет низменного практицизма и стяжательства. Он воплотил в себе вольнолюбивые настроения народа, его юмор, постоянную готовность посмеяться над незадачливыми «хозяевами» жизни. В этом смысле Бомарше стоит в одном ряду с теми писателями XVIII в. (лирика Бернса, штюрмерская поэзия Гёте и Шиллера, комедии Гольдони и др.), в произведениях которых идеальное в силу своего народного характера не противоречит реальному содержанию действительности.

Фигаро по роду занятий - слуга, лакей, но в нем нет ничего традиционно «лакейского». Он служит, но не прислуживается, держит себя независимо. В Фигаро высоко развит дух свободы. Он меняет профессию каждый раз, как только она становится ему в тягость.

Фигаро помогает молодому Альмавиве жениться на Розине. На пути влюбленных стоит старый опекун Бартоло, делающий все возможное, чтобы его воспитанница не завела знакомства с молодыми людьми, ибо он сам намерен на ней жениться. Бартоло высмеян как неумный старик, тщетно пытающийся задержать процесс естественного развития жизни. Любовь, по мысли Бомарше, хитроумна и победоносна, ее невозможно удержать за закрытыми дверями. Недаром комедия имеет подзаголовок «Тщетная предосторожность» и заканчивается победой юности над старостью.

Конфликт «Севильского цирюльника» носит в целом моральный характер. Тем не менее отдельные его стороны социально окрашены. Бартоло стар не только по своему возрасту, но и по своим убеждениям. Он ретроград, ненавидящий современный век, давший, по его мнению, «всякого рода глупости: вольномыслие, всемирное тяготение, электричество, веротерпимость, оспопрививание, хину, энциклопедию и драматические произведения». Бартоло - защитник устоев авторитарного монархического государства, он чует опасность, если «нахалы», т. е. бесправное большинство, начнут рассуждать о своих правах. Поэтому Бартоло стремится подавить в своих слугах тяготение. к правде в самом зародыше: «Справедливость! Это вы между собой, холопы, толкуйте о справедливости! А я - ваш хозяин, следовательно, я всегда прав». Поэтому борьба Фигаро против Бартоло несет в себе не только моральный, но и социальный смысл. Герой Бомарше защищает не только юность и любовь, но и принципы свободной жизни, попираемые старовером, врагом просвещения и свободы.

После представления «Женитьбы Фигаро» реакционная критика обрушилась на Бомарше с обвинениями в ниспровержении самих основ, феодального государства. Основания для такого заключения имелись. И суть дела не просто в отрицательном образе Альмавивы. Развенчание безнравственного аристократа - отнюдь не новая тема во французском театре. Она блестяще была разработана Мольером («Дон-Жуан»)-и другими драматургами. Бомарше сумел придать ей качественно новый поворот. Он не ограничился обличением Альмавивы, изображением, его любовных похождений. Развращенному вельможе противопоставлен в комедии честный слуга, мешающий господину стать любовником1 своей невесты. В этом единоборстве Альмавивы и Фигаро, завершившемся полной8победой плебея над Дворянином, состояла разрушительная сила пьесы, ее революционность. От нее веяло духом великих социальных перемен.

Бомарше преследует в «Женитьбе Фигаро» обличительную цель. По его собственному признанию, он не ставил перед собой задачи создания «сатиры», т. еГ, как тогда понимали, развенчания конкретных лиц. Альмавиве он придал обобщающие черты, показал в нем порождение всей системы феодально-крепостнических отношений. Именно это обстоятельство и вызвало «дикие вопли» монархически настроенных журналистов. Сам Бомарше так говорит о своем замысле: «...Вместо того, чтобы заклеймить какой-нибудь один порочный характер,- скажем, игрока, честолюбца, скупца, лицемера..., автор составил такой план, который дал ему возможность подвергнуть критике ряд злоупотреблений, пагубных для общества».

Действующие лица-комедии психологически сложны, способны к саморазвитию. Драматическое действие и движется столкновением их характеров. Бомарше как истинный художник-реалист прислушивается к «голосу» своих героев, пишет под их «быструю диктовку», «и тут уж, признается он, я могу быть уверен, что они не введут меня в заблуждение». Изображение исторически конкретных конфликтов эпохи, раскрывающихся в борьбе социально определенных личностей,- неопровержимое свидетельство глубокого реализма Бомарше.

Последним произведением драматурга, завершающим трилогию о Фигаро, была пьеса «Преступная мать» (поставлена в 1792 г.).,Она существенно отличается от «Севильского цирюльника» и «Женитьбы Фигаро». Это уже не комедия, а чувствительная психологическая драма. Искусная интрига сочетается в ней с анализом душевных состояний героев. Конфликт пьесы носит чисто моральный характер, лишен социального звучания. Альмавива и «остепенившийся» Фигаро не только не враждуют, они теперь оказываются в одном лагере. Граф к старости сильно изменился. Его мучит ревность. Он не может простить Розине невольной измены с Керубино.

Однако сам Альмавива забывает о том, что под одной крышей с Розиной живет Флорестина, его побочная дочь. Душевную рану Альмавивы растравляет лицемер Бенарс, прикидывающийся честный человеком. Фигаро разрушает все козни нового Тартюфа, восстанавливая мир в семье. БомарЩе в «Преступной матери» берет под свою защиту Розину, заставляет прозреть Альмавиву. И уже в этом состоял гуманистический пафос произведения.

Приключения Фигаро, этого «чудесного героя» (по словам Пушкина), продолжают жить на сцене мирового театра. Лучшие комедии Бомарше вдохновили замечательных композиторов на создание блестящих, искрометных опер - В. А. Моцарта («Женитьба Фигаро») и Дж. Россини («Севильский цирюльник»).

Если домашнее задание на тему: » Трилогия Бомарше о приключениях Фигаро оказалось вам полезным, то мы будем вам признательны, если вы разместите ссылку на эту сообщение у себя на страничке в вашей социальной сети.

Д. Россини опера «Севильский цирюльник»

«Севильский цирюльник» - яркая комедийная опера Россини, основанная на одноименной пьесе известного драматурга Бомарше. Произведение пленяет остроумием, виртуозными вокальными партиями и неожиданными сюжетными поворотами, присущими традиционной оперной стилистике Италии. Опера насыщена забавными приключениями, интригами и эмоциями, а музыка полна изящества, свежести и стремительной темпераментности.

«Севильский цирюльник» - мелодичное произведение, воспевающее нежные любовные чувства, активность и находчивость, опера имеет большое социальное значение, поскольку она высмеивает притворство, распущенность и ханжество.

Краткое содержание

Ночь в испанском городе Севилья. Влюбленный граф Альмавива в окружении музыкантов поет серенаду у балкона прекрасной Розины. Вельможа скрывает свой дворянский титул под костюмом простого бакалавра, чтобы завоевать чистую, бескорыстную любовь юной девушки. Старания графа бесполезны, поскольку Розина находится под строгим контролем своего опекуна, доктора Бартоло. Старик невероятно жаден, и держит свою несчастную воспитанницу в заключении, чтобы впоследствии жениться на ней и получить немалое приданое.

Внезапно к графу подходит его давний знакомый, весельчак Фигаро. Шутник обещает хранить тайну Альмавивы и рассказывает свою историю печальному влюбленному. Фигаро потерял должность ветеринара по причине своей литературной известности и, в связи с повышенной конкуренцией в творческой среде, жизнерадостный сочинитель вынужден превратиться в бродячего цирюльника.

Житейская мудрость и остроумие Фигаро очаровывает и вдохновляет на невероятные поступки, поэтому предприимчивые товарищи решаются пойти на хитрость. Узнав о временном отсутствии Бартоло, Альмавива снова воспевает любовную серенаду и на этот раз представляется неким Линдором. Розина благосклонна к незнакомцу, однако, услышав шаги в доме, поспешно удаляется.

Теперь действия разворачиваются более стремительно. Согласно плану товарищей, Альмавива должен сыграть роль пьяного солдата, назначенного на постой к Бартоло. Фигаро, будучи цирюльником и опытным врачом, вхож в дом ревнивого Бартоло. Затейнику предстоит отвлекать прислугу.

Дом Бартоло. Влюбленная Розина пишет любовное послание таинственному юноше Линдору. Дон Базилио сообщает Бартоло о страстных чувствах Альмавивы к его воспитаннице. Узнав неприятную новость, престарелый ловелас запирает девушку в комнате, чтобы держать ситуацию под контролем.

Появляется Альмавива в образе пьяного солдата. Бартоло отказывается принять незнакомца на постой, вследствие чего разгорается ссора. Услышав громкие крики, в дом заходит офицер с намерением арестовать буйного наглеца. Однако, услышав от графа его имя, офицер уходит.

В следующий раз Альмавива предстает перед Бартоло в образе преподавателя музыки, временно заменяющего Базилио. Во время занятия «учитель» поет вместе с Розиной, однако Бартоло не по душе этот дуэт. Внезапно приходит Фигаро и предлагает доктору побриться. Пока Бартоло занят гигиенической процедурой, граф убеждает любимую сбежать вместе с ним. Появляется Базилио, но Альмавива незаметно для всех подкупает учителя и предлагает ему уйти домой «лечиться». Бартоло чувствует обман и выгоняет хитрецов.

Второй этаж дома Бартоло. Влюбленный граф в сопровождении Фигаро попадает в дом через окно, Альмавива показывает перед возлюбленной свое истинное лицо и уговаривает ее сбежать. Доктор предусмотрел такой ход событий, он убрал лестницу, по которой друзья забрались к его воспитаннице, и отправился за юристом, чтобы немедленно обручиться с ней.

В доме Бартоло появляются Базилио и нотариус. Граф подкупает обоих, чтобы заключить брак с девушкой до прихода доктора. Бракосочетание состоялось. Возвращается разъяренный Бартоло вместе с караулом. Увидев брачный договор, старик смиряется со своей участью. Альмавива сообщает об отказе от приданого своей молодой супруги и под торжественные мотивы арии примирения спектакль завершается.

Фото :

Интересные факты

• Пьер Огюстен Карон де Бомарше написал серию из трёх произведений о "Фигаро": «Севильский цирюльник», «Свадьба Фигаро » и «Преступная мать». Позже вся трилогия перенеслась и на оперную сцену.
• Произведение«Севильский цирюльник» по версии Россини значительно отличается от оригинала. В отличие от комедии Бормаше, написанной во французском предреволюционном стиле, либретто композитора не содержит риторичной философии и политической сатиры. Россиниевский «цирюльник» - это воплощение демократичного национального театра с наивным юмором, весельем и комизмом. Несколько смягчен образ решительной Розины, а самоуверенный граф Альмавива предстал перед зрителем, как традиционный лирический герой.
• «Севильский цирюльник» - это одна из первых опер, поставленных Большим театром после эвакуации во время Великой Отечественной войны. Однако преимущество иностранной оперы в ущерб отечественным музыкальным произведениям стало поводом для осуждения руководства театра и значительных кадровых изменений.
• Изначально опера «Севильский цирюльник» имела иное название: «Альмавива или Тщетная предосторожность».
• Во время премьеры оперы недоброжелатели осудили автора. Кроме того, ряд неприятных случайностей будто способствовал ее провалу. Так, дон Базилио поранился на сцене во время падения, Альмавива порвал струну при исполнении серенады, и в какой-то момент на сцену неожиданно вышла кошка. Во время следующей постановки зрительский зал был переполнен. Публика хотела развлечься и увидеть каскад нелепостей снова. Однако в этот раз спектакль буквально поразил зрителей, громко аплодировавших каждой арии. Россини гордился успехом «Цирюльника» и высказывался о том, что его опера полюбилась даже самым ярым противникам оперных новшеств.

• Благодаря мультфильму «Севильский кролик» выпущенного студией Warner Bros. в 1950 году, телезрители смогли услышать увертюру из оперы на своих телеэкранах, что сделало музыку Джоаккино Россини еще популярней.
• Итальянский композитор Джузеппе Верди был восхищен яркостью идей и звучанием оперы Россини, считая ее самым лучшим музыкальным произведением в стиле оперы-буффа.
• В финале произведения звучит мелодия старинной русской народной песни: «Ах, зачем бы огород городить». Безусловно, ритм песни изменен, однако по мотиву можно узнать русскую мелодию.
• «Севильский цирюльник» является одной из самых известных опер Россини. Благодаря этому произведению итальянский композитор завоевал европейскую славу, а его склонность к песенным вдохновенным мелодиям стала основанием для почетного звания «итальянского Моцарта ». Россини с юных лет восхищался талантом великого австрийского композитора, во время написания своих творений он переносил достижения Моцарта в театральное искусство Италии, заимствовал мастерство оперного ансамбля. Поэтому опера-buffa «Севильский цирюльник» содержит не только традиционные оперные приемы, она также обогащена новшествами и передовыми идеями. Жизнерадостный характер Россини также вызывал восхищение у Генриха Гейне, который назвал композитора «Божественным маэстро».

Популярные арии и номера:

Увертюра (слушать)

Каватина Фигаро "Largo al Factotum" (слушать)

Каватина Розины "Una voce poco fa" (слушать)

Ария Розины (сцена урока) "Contro un cor" (слушать)

Ария Берты "Il vecchietto cerca moglie" (слушать)

Канцона Альмавивы "Se il mio nome saper voi" (слушать)

История создания

«Севильский цирюльник» имеет интересную предысторию. Согласно контракту с римским театром, Джоаккино Россини обязуется написать новую оперу. Музыкальное произведение приурочено карнавалу. Все предоставленные варианты либретто не выдержали критики цензоров, поэтому в преддверии праздника известный драматург вспомнил о комедийной пьесе Бормаше, неоднократно сыгранной на итальянской сцене. Чтобы не сорвать подписанный контракт, Россини принимает решение взять за основу сюжет известного произведения. Получив разрешение цензоров, композитор принялся за работу.

Всего 20 дней понадобилось музыканту, чтобы создать комедийную оперу на основании первой части знаменитой трилогии.

Премьера состоялась 12 февраля 1816 года. Первая постановка потерпела фиаско и была освистана возмущенной публикой. Дело в том, что шедевральная опера по сюжету пьесы Бормаше уже была создана уважаемым итальянским композитором Паизиелло. Написание еще одной оперы с подобным сюжетом зрители сочли непростительной дерзостью и неуважением по отношению к пожилому драматургу. Поклонники Паизиелло устроили невиданный ранее скандал. После первой постановки композитору пришлось сбежать.

Несмотря на громкий скандал вокруг премьеры, оперу «Севильский цирюльник» ждал ошеломительный успех. Непредвзятая публика высоко оценила произведение и даже организовала триумфальное факельное шествие к дому Россини, который не осмелился прийти на представление.

Популярность «Севильского цирюльника» Россини превзошла любые ожидания. Постановки успешно прошли во многих европейских странах, а в исполнении были задействованы выдающиеся оперные певцы. Композитор объединил лучшие черты итальянской оперы и создал плодотворную почву для дальнейшего стремительного развития музыкального искусства. Подчеркивая традиционный стиль оперы-буффа, Россини сохранил актную структуру произведения со стремительной динамикой, чередованием песенных номеров и типичным бытовым конфликтом.