Кто я человек или тварь дрожащая. «Тварь я дрожащая или право имею?» Что мешает рядовому человеку разбогатеть

Тварь я дрожащая или право имею?

Убийство человека, недостойного жизни, может считаться плохим поступком? Или его "недостойность" всё-таки служит достаточным оправданием для убийства? Можно ли вообще говорить о возможности оправдать убийство? И есть ли люди, недостойные жить?

Бог ли, судьба ли даёт человеку жизнь... если человек есть, значит, так надо. Если бы он был лишним, ни для чего не нужным, он бы просто не появлялся на свет. Ничто в мире не случайно, и все, что случается, достойно того, чтобы случиться.

Нет поступков правильных и неправильных, есть только то, что мы сделали и последствия этого. Никогда невозможно предугадать к чему приведут те или иные действия, даже самые бытовые. Наша улыбка сейчас может спасти жизнь кому-то на другом конце света, а может убить. Все, что мы делаем не есть нужное или нет, оно просто есть, и оно творит историю.

Но этим нельзя оправдывать все свои действия: какое бы там провидение не существовало, есть законы и правила, которые регулируют нашу жизнь и не дают нам быть дикарями. Если все начнут убивать друг друга, считая своих жертв "недостойными", человечество вымрет. Раскольников подразумевает, что такого не случится, т. к не все на это способны: есть люди "обыкновенные", а есть "необыкновенные".

"Обыкновенными" людьми он называет людей, не способных выйти за рамки существующих правил, совершить злодеяние и/или перешагнуть через него. Т. е либо совестливых и принципиальных, либо трусливых. Он считает, историю человечества двигают "необыкновенные" люди – люди, имеющие право по локоть утонуть в крови и не смущаться этим, если действуют они во "всеобщее благо". И человечество все им прощает, причисляя некоторых даже к лику святых.

Возьмём в пример Гитлера. Он убивал в сражениях, а это войны, а не "личное" убийство ради собственных целей. На войне цель – победить противника и принести победу государству. Не будь их, история бы тоже шла, просто совершенно другим путем. Войны являются стимулом развиваться быстрее других государств, чтобы победить. Но не люди, которые этими битвами руководят и вырезают полмира. Т. е у войны есть причины, которые накапливаются, и итогом становится столкновение враждующих, это заставляет развиваться. Конкуренция. А не люди. Гитлер не способствовал новым технологиям. Не будь его, человечество бы не замерло на той стадии развития и не вымерло бы. Они только кардинально что-то меняли как в плохую сторону, так и ускоряя какие-либо общественные процессы.

Двигателями человечества являются Умы. Те, кто создал палку-копалку, понял, как зажигать огонь, придумал электричество, лекарство от чумы, открыл законы физики, сделал чипы, телефоны, нашёл стойкие к кислотам металлы и т. д. Вот без них бы человечество осталось на стадии первобытных людей. А не тираны. Тираны – это люди, оставившие след в истории, но не двигающие её. Точнее, просто те, кто историю удлинял, а не поднимал на новый уровень человечество.

Раскольников не говорит, что все "необыкновенные" обязательно должны бесчинствовать. Но они обязаны разрешить своей совести перешагнуть через совершенное злодеяние, если оно идет во имя исполнения его идеи. Т. е если бы Ньютону для публикации своих открытий пришлось убить, он был обязан бы это сделать.

Но если бы он не смог в силу своего характера, воспитания, принципов и т. д совершить убийство, он стал бы "обыкновенным"? По мнению главного героя романа Достоевского – да. Но ведь именно он есть тот, который двинул человечество далеко вперед. И его сила была в уме, а не в беспринципности и мысли, что его открытия выше человеческой жизни.

Раскольников говорит, что все "необыкновенные" способны на преступление. Франц Кафка при жизни смог опубликовать всего несколько коротких рассказов, составивших очень малую долю его работ, и его творчество привлекало мало внимания до тех пор, пока посмертно не были изданы его романы. Т. е он не продвигал свои идеи ценою жизней других людей или прочих злодеяний, не был способен на преступления и не совершал их. Если брать современников Достоевского, то примером может служить Мендель, который обнаружил основные принципы наследственности в результате экспериментов, опубликовал часть работы в журнале, но был не понят. Чрезвычайную важность его открытия поняли только в начале ХХ века. И хотя Мендель мог пойти на преступления, чтобы мир узнал о его открытиях, он этого не сделал. Теория Раскольникова не подтверждается историческими примерами.

Убийство человека не может считаться плохим поступком. Деление поступков на "плохие" и "хорошие" человек придумал сам, чтобы выжить. Коль все будут делать "плохое" это самое "выжить" вряд ли осуществится, поэтому происходит такое поощрение "хороших" действий. Есть последствия, которые случатся, если вы убьете человека, и вы не сможете с этим ничего сделать, потому что существование этих последствий бережет общество от распада и подкреплены силами, гораздо высшими, чем наши.

Комплекс Бога... не нам решать кто люди, достойные, а кто нет. "Недостойных" вообще не существуют, так как все люди вносят свою лепту в историю человечества.

Оправдать можно абсолютно все. Человек, по сути своей, не виноват ни в чем. Все его поступки обусловлены внешними факторами, за которые он не ответственен и за которые его винить нельзя. Любой человеческий поступок – это следствие ряда причин: воспитания, которое дают ему другие люди, химических процессов у него в организме, нехватки каких-либо витаминов из-за экологической обстановке в городе. Уже не тайна и не гипотеза, что все наши чувства – это гормоны и химические реакции. От достатка эндорфинов мы счастливы, от тироксина – раздражительны, окситоцина – привязчивы и дружелюбны.

А гормоны приходят к нам с едой, фазами сна и т. д. Человек может убить, потому что будет злым из-за недостатка эндорфинов, потому что он не спал четыре ночи подряд, потому что его вызывали в ночную смену на работу, потому что другой человек сломал ногу из-за попадания в аварию, потому что водитель машины не заметил его, так как его ослепило солнце. Выходит, что человек убил, потому что светит солнце. Все эта цепочка приводилась для того, чтобы сказать: оправдать можно все.

Опять же, нельзя руководствоваться этим и чинить безумства. Во главу угла снова встают последствия, мы в силах контролировать свои гормоны и порывы в большинстве случаев. Есть ситуации срывов, когда никакие доводы разума и все пункты последствий не доходят до мозга, потому что заправляют в такие моменты всем эмоции. Но в случаях, основанных не на всплеске эмоций, а на их стабильности, все должны помнить о последствиях своего выбора.

Итак. Нет плохих поступков, недостойных жить людей и действий, которые невозможно оправдать. Так же, как и нет "обыкновенных" и "необыкновенных" людей, а если и есть, то не в смысле, который вкладывал в эти понятия Раскольников. Убийцы не тянут человечество наверх и должны подчиняться всем тем же законам, которым подчиняются другие.

Кто же Раскольников?

Раскольников – это человек, осознавший свою ничтожность перед существующей паутиной законов, правил, традиций, шаблонов действий, устанавливающих наше поведение в тех или иных ситуациях. Человек, осознавший и не пожелавший смириться, а посему, придумавший теорию о "необыкновеных" людях и захотевший доказать – прежде всего самому себе – что он не "вошь". Понимать свое полнейшее бессилие тяжело, и характер Родиона с этим не справился. "Необыкновеные" люди, по его мнению, – люди, которые выше этой системы. И он хотел быть именно таким. Только выбрав не тот путь, он совершил убийство человека.

Систему придумал человек, а потому, сам человек и вправе её поменять. Пусть она уже укоренившаяся с годами, своими корнями отходящая ещё во времена первых Романовых, пустившая их (корни) глубоко в сознание каждого ныне живущего, она может измениться, потому что мы ее авторы, и мы – это люди, которые её поддерживают и дают ей "воду" для процветания. И система – это не чистейшее зло и причина всех проблем. Это стержень общества, то, что не даёт ему развалиться, людям стать дикарями и начать бесчинства в открытую. Есть гордыня Раскольникова, которая заставляла желать его свободы и неподчинения общим правилам. И все. Нет достойных и недостойных, "обычных" и "необычных". Только человечество и его действия, которые когда-нибудь в конечном итоге приведут куда-то. А куда, никому неизвестно. А посему, дочитавшие эту нудную и весьма субъективную речь, читатели, призываю вас к тому, чтобы жить и не пилить себя из-за неправильных действий. Никто не скажет, что было бы, поступи вы по-другому, никто не скажет, к чему приведут эти действия: существует легенда, что "все, что ни происходит, происходит к лучшему". Верьте этому и думайте, что делайте.. но не особо: думать – это вредно и утомительно:)

Текст большой поэтому он разбит на страницы.

На вопрос "Кто я? Человек или тварь дрожащая?! " - восклицал Родион Раскольников и шел убивать заданный автором Вровень лучший ответ это Какие только средства не применяют, чтобы накручивать себя. К примеру, у одной девушки - "Ах, но, если я не накрашусь, то есть риск, что меня сочтут провинциалкой. Лучше накрашусь-ка я"(и накрашивается так, что реально похожа на провинциалку).
Обама
Просветленный
(32403)
О, так вы серьёза хотите?.. Тогда это жалкий лепет протеста Достоевского против Ницше. Жалкий потому, что Родион позарился на многое, не имея права на это многое; у Ницше же сверхчеловек это тот, кто изобилует и расточает (а не тот, кому что-то нужно).

Ответ от 22 ответа [гуру]

Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: "Кто я? Человек или тварь дрожащая?! " - восклицал Родион Раскольников и шел убивать

Ответ от хлебосольный [гуру]
Человек познает добро и зло и только он сам выбирает какой плод принести плод зла или Добра в мир сей! Из тех плодов которые познал!
Дeрево познания Добра и Зла (??? ???????? ???? ??????, Эц ха-Да’ат Тов ва Ра) - согласно книге, особое дерево, посаженное Богом посреди. Символизирует познание, прежде всего, этических категорий, способность осознанно выбирать между и.

Ответ от Просмолить [гуру]
Не кажется.
Ибо религиозное сознание вовсе не полагает. что его действиями руководит не человек. Оно полагает, что ему просто всегда есть с кем посоветоваться.
А болезнь.... болезнь одинакова что у верующих. что у атеистов.
Просто слова при этом разные.

Ответ от Андрей Л [гуру]
Нет. Только ты отвечаешь за свои действия, а иногда и бездействия.

Ответ от Ахмат Бероев [гуру]
Так и не понял ты Достоевского.

Ответ от чимит итигилов [гуру]
Он страдал от бедности.его любовь соня мармеладова жила в нищете и чтоб прокормить семью пошла на панель.он мучался от несправедливости (зачем старухе процентщице деньги у неё же нет детей и семьи, одна сестра, они своё прожили).он считал что отняв деньги у одних и подарив их нуждающимся сделает мир счастливее.но убив старуху он убил в себе моральные принципы.он перешагнул границы морали и понял что убил в себе человеческое.следователь знал кто убил старушку, ждал когда юноша занервничает и совершит ошибки. Родион раскольников и попался на одном слове.это не история убийства.это жизнь людей с их страстями желаниями мечтами и страданиями. Это на западе все персонажи карикатурны.русская литература как и жизнь сложна глубока.русская литература даёт человеку шанс, когда он оступается то оправдывает его (преступление и наказание, война и мир, Анна Каренина).как пел Джон Леннон (дайте миру шанс).

Ответ от Владислав Тарарашкин [гуру]
Как раз пытаясь освободиться от власти Бога в своей душе (раб Божий, утрированно - "тварь дрожащая"), или "право имею", т. е. жить исключительно по СВОЕЙ воле, а не Божией - и шел убивать. Как раз это и есть освобождение от религиозного сознания. . .А то звон слышите, а вот выводы...

», часть 5 , глава 4 . Разговор Раскольникова с Соней .)

– ...Молчи, Соня, я совсем не смеюсь, я ведь и сам знаю, что меня черт тащил. Молчи, Соня, молчи! – повторил он мрачно и настойчиво. – Я всё знаю. Всё это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал тогда в темноте… Всё это я сам с собой переспорил, до последней малейшей черты, и всё знаю, всё! И так надоела, так надоела мне тогда вся эта болтовня! Я всё хотел забыть и вновь начать, Соня, и перестать болтать! И неужели ты думаешь, что я как дурак пошел, очертя голову? Я пошел как умник, и это-то меня и сгубило! И неужель ты думаешь, что я не знал, например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: имею ль я право власть иметь? – то, стало быть, не имею права власть иметь. Или что если задаю вопрос: вошь ли человек? – то, стало быть, уж не вошь человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет… Уж если я столько дней промучился: пошел ли бы Наполеон или нет? – так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон… Всю, всю муку всей этой болтовни я выдержал, Соня, и всю ее с плеч стряхнуть пожелал: я захотел, Соня, убить без казуистики, убить для себя, для себя одного! Я лгать не хотел в этом даже себе! Не для того, чтобы матери помочь, я убил – вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, всё равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое… Я это всё теперь знаю… Пойми меня: может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…

– Убивать? Убивать-то право имеете? – всплеснула руками Соня.

– Э-эх, Соня! – вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. – Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!

– И убили! Убили!

– Да ведь как убил-то? Разве так убивают? Разве так идут убивать, как я тогда шел! Я тебе когда-нибудь расскажу, как я шел… Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!.. А старушонку эту черт убил, а не я… Довольно, довольно, Соня, довольно! Оставь меня, – вскричал он вдруг в судорожной тоске, – оставь меня!

(1821 - 1881).

Этим вопросом задается главный герой романа Родион Раскольников, рассуждающий о себе, после убийства старухи процентщицы.

По мнению Раскольникова, все люди делятся на две категории: на низших и на высших людей. Низшие люди живут в послушании и любят быть послушными. Высшие люди реализуют великие цели и идеи. Если такому человеку требуется для реализации своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, может дать себе разрешение перешагнуть через кровь.

Раскольников относил себя к высшим людям. Поэтому, задавая себе вопрос "Тварь ли я дрожащая или право имею?" он искал уверенности в себе, что он высший класс людей (которые имеют право), а не низший (тварь дрожащая).

Свидригайлов рассказал Авдотье Романовне Раскольниковой, о теории ее брата, Родиона Раскольникова (ч. 6 гл. 5):

"Тут была тоже одна собственная теорийка, - так себе теория, - по которой люди разделяются, видите ли, на материал и на особенных людей, то есть на таких людей, для которых, по их высокому положению, закон не писан, а напротив, которые сами сочиняют законы остальным людям, материялу-то, сору-то. Ничего, так себе теорийка; une theorie comme une autre*. Наполеон его ужасно увлек, то есть, собственно, увлекло его то, что очень многие гениальные люди на единичное зло не смотрели, а шагали через, не задумываясь. Он, кажется, вообразил себе, что и он гениальный человек, - то есть был в том некоторое время уверен. Он очень страдал и теперь страдает от мысли, что теорию-то сочинить он умел, а перешагнуть-то, не задумываясь, и не в состоянии, стало быть человек не гениальный. Ну, а уж это для молодого человека с самолюбием и унизительно, в наш век-то особенно...

* теория, как всякая другая (франц.)."

Фраза "Тварь ли я дрожащая или право имею?" в тексте романа

1) Из разговора Родиона Раскольникова с Соней Мармеладовой

Родион Раскольников, признался Соне Мармеладовой в убийстве старухи процентщицы и Елизаветы и пояснил, почему он это сделал (ч. 5 гл. 4):

Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и... и грешно? Ну, так я тебе говорю, что на этом "вопросе" я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально... и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я... вышел из задумчивости... задушил... по примеру авторитета... И это точь-в-точь так и было! Тебе смешно? Да, Соня, тут всего смешнее то, что, может, именно оно так и было...

Часть пятая, глава IV:

"- Молчи, Соня, я совсем не смеюсь, я ведь и сам знаю, что меня черт тащил. Молчи, Соня, молчи! - повторил он мрачно и настойчиво. - Я всё знаю. Всё это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал тогда в темноте... Всё это я сам с собой переспорил, до последней малейшей черты, и всё знаю, всё! И так надоела, так надоела мне тогда вся эта болтовня! Я всё хотел забыть и вновь начать, Соня, и перестать болтать! И неужели ты думаешь, что я как дурак пошел, очертя голову? Я пошел как умник, и это-то меня и сгубило! И неужель ты думаешь, что я не знал, например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: имею ль я право власть иметь? - то, стало быть, не имею права власть иметь. Или что если задаю вопрос: вошь ли человек? - то, стало быть, уж не вошь человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет... Уж если я столько дней промучился: пошел ли бы Наполеон или нет? - так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон... Всю, всю муку всей этой болтовни я выдержал, Соня, и всю ее с плеч стряхнуть пожелал: я захотел, Соня, убить без казуистики, убить для себя, для себя одного! Я лгать не хотел в этом даже себе! Не для того, чтобы матери помочь, я убил - вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, всё равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое... Я это всё теперь знаю... Пойми меня: может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею ..."

2) Из разговора Родиона Раскольникова со следователем

Взглады Раскольникова на деление людей на низших и на высших изложены в обсуждении статьи Родина Раскольникова в (часть 3 гл. 5) между самим Раскольниковым и следователем по делу об убийстве старухи - Порфирием Петровичем:

"- Да-с, и настаиваете, что акт исполнения преступления сопровождается всегда болезнию. Очень, очень оригинально, но... меня, собственно, не эта часть вашей статейки заинтересовала, а некоторая мысль, пропущенная в конце статьи, но которую вы, к сожалению, проводите только намеком, неясно... Одним словом, если припомните, проводится некоторый намек на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут... то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для них будто бы и закон не писан.

Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажению своей идеи.

Как? Что такое? Право на преступление? Но ведь не потому, что "заела среда"? - с каким-то даже испугом осведомился Разумихин.

Нет, нет, не совсем потому, - ответил Порфирий. - Всё дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на "обыкновенных" и "необыкновенных". Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?

Да как же это? Быть не может, чтобы так! -- в недоумении бормотал Разумихин.

Раскольников усмехнулся опять. Он разом понял, в чем дело и на что его хотят натолкнуть; он помнил свою статью. Он решился принять вызов.

Это не совсем так у меня, - начал он просто и скромно. - Впрочем, признаюсь, вы почти верно ее изложили, даже, если хотите, и совершенно верно... (Ему точно приятно было согласиться, что совершенно верно). Разница единственно в том, что я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные люди непременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства, как вы говорите. Мне кажется даже, что такую статью и в печать бы не пропустили. Я просто-запросто намекнул, что "необыкновенный" человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует. Вы изволите говорить, что статья моя неясна; я готов ее вам разъяснить, по возможности. Я, может быть, не ошибусь, предполагая, что вам, кажется, того и хочется; извольте-с. По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан... устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре. Далее, помнится мне, я развиваю в моей статье, что все... ну, например, хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, -- более или менее, разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно, не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться. Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано. Что же касается до моего деления людей на обыкновенных и необыкновенных, то я согласен, что оно несколько произвольно, но ведь я же на точных цифрах и не настаиваю. Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все преступают закон, разрушители или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, -- смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, -- это заметьте. В этом только смысле я и говорю в моей статье об их праве на преступление. (Вы припомните, у нас ведь с юридического вопроса началось). Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется (более или менее). Первый разряд всегда -- господин настоящего, второй разряд -- господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и - vive la guerre éternelle,* - до Нового Иерусалима, разумеется!"

* Да здравствует вековечная война (франц.)

3) Иные упоминания в романе

Фраза "Тварь ли я дрожащая или право имею?" еще несколько раз упоминается в романе " " (1866 г.):

Часть 3, глава VI

"Старушонка вздор! - думал он горячо и порывисто, - старуха, пожалуй что, и ошибка, не в ней и дело! Старуха была только болезнь... я переступить поскорее хотел... я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался... Только и сумел, что убить. Да и того не сумел, оказывается... Принцип? За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил? Трудолюбивый народ и торговый; "общим счастием" занимаются... Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться "всеобщего счастья". Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить. Что ж? Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании "всеобщего счастия". "Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастие и оттого ощущаю спокойствие сердца". Ха-ха! Зачем же вы меня-то пропустили? Я ведь всего однажды живу, я ведь тоже хочу... Эх, эстетическая я вошь, и больше ничего, -- прибавил он вдруг рассмеявшись, как помешанный. - Да, я действительно вошь, - продолжал он, с злорадством прицепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, - и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, - ха-ха! Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию - ха-ха!)... Потому, потому я окончательно вошь, -- прибавил он, скрежеща зубами, - потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью! Да разве с этаким ужасом что-нибудь может сравниться! О, пошлость! О, подлость!.. О, как я понимаю "пророка", с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся "дрожащая" тварь! Прав, прав "пророк", когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостоивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и - не желай, потому - не твое это дело!.. О, ни за что, ни за что не прощу старушонке!"

Преступление и наказание в романе Ф. М. Достоевского

Преступление Раскольникова началось не с убийства, а закончилось не признанием в полицейской конторе. Началось оно за год до совершения убийства ростовщицы - со статьи в газете, где Раскольников изложил свою жизненную позицию. Суть философии Раскольникова состояла в том, что он разделил людей на «обыкновенных» и «необыкновенных». «Обыкновенные» - это те, кто, невзирая на все жизненные невзгоды - нищету, унижение, - остаются покорными и безответными. «Необыкновенные» люди преступают все законы нравственности и становятся вершителями человеческих судеб. Раскольников задавал себе вопросы: «Вошь ли я, как все, или человек?», «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Своим преступлением он решил доказать себе и всем людям, что он не «вошь» и не «тварь дрожащая». Жизнь Родиона Раскольникова привела его к подобным размышлениям и выводам. Жизнь в абсолютной нищете, невозможность продолжать учебу, ^вынужденное существование на скудные средства матери, униженное положение сестры - все эти обстоятельства камнем легли на душу молодого человека и вызвали напряженную работу мысли. Сидя в трактире, он подслушал разговор между студентом и офицером о старухе-ростовщице. Он узнал «точно такие же мысли», что «наклевывались в его голове» («Одна смерть и сто жизней взамен - да ведь тут арифметика!»).

Далее последовал расчет - убить ростовщицу! Раскольников убедил себя, что задуманное им не является преступлением. До совершения убийства Расколышкову казалось, что он хорошо обдумал и точно рассчитал все возможные обстоятельства. Но реальная жизнь оказалась гораздо сложнее, чем его отвлеченные, «книжные» мечты. Вместо одной старухи процентщицы Раскольников был вынужден убить и ее младшую сестру - кроткую, забитую и бессловесную Лизавету, которая неожиданно вернулась домой и застала его на месте преступления. После убийства Раскольников случайно попал в полицию, где навлек на себя подозрение в совершении преступления. Началась его долгая и мучительная борьба со следователем Порфирием Петровичем. Раскольников пытался сбить следователя с. толку, но в результате происходящей в нем внутренней борьбы и беспокойства сам способствовал своему разоблачению.

Раскольников ошибся не только в предположении, что все обстоятельства преступления могугбытьвзвешеныипросчитаны. Еще больше он ошибся в самом себе, думая, что преступление не повлияет на его отношение к жизни и окружающим людям. Раскольников считал, что он ответствен за свои действия только перед самим собой и что суд других для него безразличен. Однако человек иногда даже не предполагает, до какой степени он связан с окружающим миром, с обществом, в котором живет. Поэтому после убийства ростовщицы Раскольников все больше ощущал мучительное чувство «разомкнутости и разъединенности с человечеством». Самые близкие люди - мать и сестра - стали для него почти чужими и бесконечно далекими. Постепенно Раскольников начал осознавать, что своим преступлением он поставил себя вне нравственных законов, По которым должны жить все люди. Он думал убить ненавистную ему, отвратительную и бесполезную старуху-ростовщицу, сосущую кровь бедняков, а «убил себя». Собственный суд, тот ад, что поселился в его душе, - вот наказание, которое его настигло и которого он не ожидал. Философия Раскольникова и его преступление привели его тому, что он как будто стал единомышленником Лужина, Свидригайлова, ростовщицы Алены Ивановны и всех тех «подлецов», против которых он восстал. Совесть, мучающая Раскольникова после убийства старухи-процентщицы, - то великое начало, которое объединяет его с человечеством. Оно живет в душе героя и не дает ему спокойно пожинать плоды своего преступления.

Крах выстраданной философии оказался таким мучительным, а нравственная пытка столь нестерпимой, что ни суд, ни каторга не стали более тяжелым наказанием.

Если бы Раскольников был другим человеком, способным лгать самому себе, не произошло бы и нравственного роста юноши. Совершив ошибку и осознав ее до конца, Раскольников не согнулся под тяжестью своей вины. Он нашел силы для возрождения. Гибель его мрачной и бесчеловечной «идеи» стала началом возрождения живого и человеческого начала его личности.

Перелом наступил тогда, когда он отказался от своих убеждений и принял убеждения Сони. И тут началась «новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью».