Исаак Ильич Левитан. Свежий ветер
Левитан задумал работу над картиной «Свежий ветер. Волга» ещё в 1890г., когда находился в Плёсе, а написал её в 1895г. Эту картину, бесспорно, можно отнести к наиболее ярким и праздничным шедеврам Левитана. «Музыкальность» этой картины отличается упругостью мелодики, особенной бодростью и звучностью мажорного цветового аккорда. Первая попытка в 1891г. создать эту картину недостаточно выразила замысел художник, и поэтому в 1895г. Левитан переписывает картину «Свежий ветер. Волга». Картина эта доставалась автору путём длительного вынашивания замысла. Именно поэтому, уже, казалось бы, завершив работу над ней, Левитан не показывает её, и держит у себя в мастерской, и только спустя годы возвращается к её написанию, и создаёт её такой, какой мы можем видеть картину сегодня в Третьяковской галерее. Она является полной противоположностью картине Левитана «Март», которая является примером очень быстрой работы мастера. Многие привыкли думать о Левитане, как о певце задумчивой тихой природы, но эта картина доказывает, что это неверно. «Свежий ветер» можно смело назвать «индустриальным пейзажем эпохи Левитана». Изображённые на картине расписные баржи, бегущий пароход, который мчится, выпуская дым из трубы, и гудит, другой пароходик позади, и плывущая лодка прекрасно вписываются в оживлённый пейзаж солнечного ветреного летнего дня с летящими над водой чайками, с медленно плывущими облаками. Все сливается в одну картину, которую пронизывает одинаковый жизненный ритм.
Очень красивая и богатая гамма разнообразных коричневых цветов от зеленовато-коричневых до ярко-рыжих представлена в группе барж, борта которых покрыты разноцветными украшениями и росписями. Очень красиво и звучно выглядит ярко-синяя вода с нежными розово-лиловыми бликами, и тёмными пятнышками, которые тенью бросают волны. Белым ярким пятном на картине смотрится пароход. Сидящий в желтоватой лодке человек одет в рубаху розового цвета. Нескучно смотрятся песчаные и зелёные берега: им в унисон звучат розовато-фиолетовые облака в бездонном голубом небе. Они очень сочетаются с бело-розовым парусом, оттененным коричневатым и голубоватым цветом, а также с цветом барж. Эта торжествующая и весёлая колористическая гамма прекрасно передаёт веселящую душу человека приподнятость состояния окружающей природы в ветреный и солнечный день.
Холст, масло. 72x123 см.Государственная Третьяковская галерея, Москва.
Ветром, свежим ветром, настойчивым и упрямым, насыщено это прекрасное полотно. Кто знает, не рассеют ли его порывы летучие легкие облака в бескрайне высоком небе, простершемся над столь же бескрайней синевой великой реки или, быть может, нагонят новые облака, которые вскоре закроют от нас ясный солнечный лик и лягут тяжелой мрачной тенью на речной простор? Весело и задорно гуляет ветер на широком раздолье знаменитого левитановского пейзажа, напрягает могучий парус самоходной баржи, прибивает к воде дымы пароходных труб, покрывает хлопотливой рябью величавую стихию еще недавно таких плавно уравновешенных волжских вод. Низко-низко летают над рекой белокрылые чайки...
Свежий ветер! Волга!
Хоть и ветреный, но погожий летний день. Где-то в стороне, за пределами холста, светит солнце, и освещенный им белый парус расписной расшивы торжественно выделяется на голубом фоне неба. Тяжело и едва приметно кренится расшива под ветром, дующим ей в корму. Празднично сверкает над синей водой ее нарядный красный борт, выразительно контрастируя с белизной паруса и встречного пассажирского парохода. Покачивающаяся на зыбкой волне лодчонка с одиноким гребцом подчеркивает истинно былинные размеры медленно движущихся вдоль зеленеющих берегов расшив, тихвинок и белян, чьи огромные рули красноречиво свидетельствуют о сметке наших далеких предков, ладивших дело на века. Композиция картины как бы вовлекает нас в ее бодрую, жизнерадостную атмосферу, словно свежий волжский ветер и впрямь дует нам в затылок, чтобы, обдав своим трепетным дыханием, умчаться вперед, в картину, в ее беспредельную, неуловимую даль, в ее ликующую красоту.
Было время, когда в работах, посвященных творчеству замечательного поэта русской природы Левитана, на все лады варьировались все одни и те же слова, будто бы способные истолковать сокровенную сущность его пейзажей: «тихая грусть» … «задумчивая печаль»… «щемящая сердце тоска»... «высокая скорбь»... Кое-кто считал, что тяжелое детство и необеспеченная юность наложили свой явственный отпечаток на все последующее творчество художника; другие видели в пресловутом левитановском пессимизме отражение мрачных условий общественной жизни в годы политической реакции; третьи искали ключ к пониманию полотен Левитана в особенностях болезненной психики художника, в его меланхолическом душевном складе. Можно было бы оспаривать эти утверждения или соглашаться с ними, но лишь при одном непременном условии: если бы наследие великого русского пейзажиста в самом деле укладывалось в эту характеристику, если бы названные нами определения действительно исчерпывали все огромное эмоциональное богатство его творчества, в котором так часто, так отчетливо и так выразительно звучит бодрая, жизнеутверждающая мажорная нота.
Левитан был влюблен в русскую природу, и это восторженное преклонение художника-реалиста перед объективной красотой окружающего мира заключало в себе волшебное целительное свойство, дававшее ему силу превозмогать и душевную депрессию и приступы тоски, порождаемые тяжелой болезнью сердца, трудностями житейской борьбы, тягостной общественной атмосферой. Ведь даже те его произведения, в которых преобладает элегическое начало, полны высокого и светлого чувства: в природе Левитан всегда находил высшее разрешение тяготивших его мрачных раздумий, залог конечного торжества добрых и светлых сил, красоты жизни над давящим ощущением тоски и безнадежности.
Четыре раза побывал Левитан на Волге. Издавна влекла его к себе легендарная русская река, и еще задолго до первой поездки ее образ, прославленный в народных песнях, манил его воображение. «Я, – писал он Чехову,– ждал Волги, как источника сильных художественных впечатлений». И что же? Левитана постигло тяжкое разочарование. То ли ненастное, холодное лето скрыло за серой сеткой упрямых дождей торжественные просторы волжских неоглядных далей, то ли сам художник внутренне не был подготовлен к восприятию и выражению еще не постигнутой им натуры, то ли его душевное состояние не находило в волжском пейзаже созвучных отзвуков и «контактов». Так или иначе но, приехав на Волгу, Левитан испытал чувство горечи и досады. Вот характерный отрывок из того же письма Чехову:
«Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце и явилась мысль, не уехать ли обратно? И в самом деле, представьте себе следующий беспрерывный пейзаж: правый берег, нагорный, покрыт чахлыми кустарниками и, как лишаями, обрывами. Левый... сплошь залитые леса. И над всем этим серое небо и сильный ветер. Ну, просто смерть... Сижу и думаю, зачем я поехал? Не мог я разве дельно поработать под Москвою и... не чувствовать себя одиноким и с глаза на глаз с громадным водным пространством, которое просто убить может... Сейчас пошел дождь. Этого только недоставало!..»
Шли дни, долгие, томительные дни... И вдруг древняя и вечная Волга, вся преображенная, неожиданно раскинулась перед Левитаном под высоким шатром бездонного неба, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни чахлых кустарников, ни обрывов, подобных лишаям, ничего не было видно. Громадное водное пространство, «которое просто убить может», предстало Левитану во всем неисчерпаемом богатстве своих неповторимых художественных мотивов, в тончайших и изысканнейших вариациях отныне навсегда знаменитой волжской «левитановской» гаммы. Волга «одолела» Левитана, и Левитан «одолел» Волгу.
Певец среднерусской, преимущественно подмосковной, природы стал певцом великой русской реки, и его волжские пейзажи, запечатлевшие то в интимно-лирических, то в эпически монументальных образах бесконечно изменчивый, но неизменно прекрасный державный облик царицы русских рек, навсегда слились в нашем восприятии с тем реальным обликом Волги, который издавна жил и живет в народном воображении.
В туманном мареве заката величественно и лениво простирает Волга под нами свои тихие воды, словно отдыхая в этот чарующий торжественный вечерний час («Вечер. Золотой плес»)... Скоро ночь. Тихо плещет река о низкий луговой берег, в сонном покое недвижных на стрежне вод отраженно светится послезакатное высокое небо («Вечер на Волге»). Только сейчас перестал лить дождь и, хотя день еще дышит ненастьем, сквозь относимые ветром серые облака и нависшие над рекой свинцово-холодные тучи нет-нет да и пробивается желтоватый отсвет еще невидимого неба («После дождя. Плес»). Ушло солнце за горизонт, и его прощальные лучи освещают напоследок беленые стены дальнего монастыря, с колокольни которого разносится умиротворяющий благовест вечерней службы («Вечерний звон»). И, наконец, светлый и сверкающий заключительный аккорд всего волжского цикла-«Свежий ветер. Волга»!..
– На твоих картинах даже появилась улыбка, – удовлетворенно заметил Левитану Антон Павлович Чехов, чутко уловивший в творчестве своего друга новую звонкую ноту.
Давно уже опровергнуто ни на чем не основанное, ошибочное суждение, будто картины Левитана писались прямо с натуры, без предварительных набросков и этюдов, как бог на душу положит и как подскажет ему мгновенный порыв прихотливого вдохновения. Каждое полотно Левитана, это – пейзаж-картина, не вид списанный с натуры, а обобщенный образ природы, который порой годами «дозревал» в стенах его мастерской. Чуть ли не пять долгих лет не снимал Левитан с мольберта и свою последнюю картину волжского цикла, начатую через год после его четвертой и последней поездки на Волгу, и только в 1896 году решился показать ее публике на XXIV выставке Товарищества передвижников. Это ли не добровольно принятый на себя творческий искус, не наивысший предел обострения чувства ответственности художника за свой труд перед самим собой, перед зрителям и прежде всего перед Волгой, такой удивительно прекрасной в этот навсегда запечатлевшийся в памяти насыщенный свежим ветром погожий летний день...
Всю свою творческую жизнь Левитан прошел вместе с передвижниками. Ученик А. К. Саврасова, он был полон любви и уважения к тому, кто, по его словам, «создал русский пейзаж». Саврасов, – писал Левитан в некрологе любимому учителю, – в отличие от своих предшественников избирал «уже не исключительно красивые места сюжетом для своих картин, а наоборот, стараясь отыскать и в самом простом и обыкновенном те интимные, глубоко трогательные, часто печальные черты, которые так сильно чувствуются в нашем родном пейзаже и так неотразимо действуют на душу. С Саврасова появилась лирика в живописи пейзажа и безграничная любовь к своей родной земле».
В этих словах Левитана явственно слышится открытое признание собственной художественной родословной, преднамеренное и сознательное подчеркивание исходных позиций своего личного творческого пути.
Ученик Саврасова, а затем и Поленова, продолжатель замечательных традиций русского реалистического пейзажа, Левитан поднял русскую пейзажную живопись на небывалую высоту, уравнял ее достижения с достижениями русской бытовой, исторической и портретной живописи в творчестве таких гениев, как Репин, Суриков, Серов. Его творчество, пронизанное чувством безграничной любви к родной природе, к ее национальной красоте и поэтическому своеобразию, развивалось в русле передовых демократических традиций нашего искусства, и даже рафинированные буржуазные эстеты вынуждены были признать, что хотя в пейзажах Левитана и нет фигур, но все же «невольно приходит мысль, что если бы в них были фигуры, то это были бы фигуры, взятые из передвижнической живописи».
Полнотой жизни, широким и бодрым песенным привольем, своим воистину героическим размахом, в котором не приметить ни одного нарочитого внешнего эффекта, ни одной лишней детали, покоряет зрителя картина «Свежий ветер. Волга». И как же не согласиться нам с М. В. Нестеровым, сверстником, соучеником и другом Левитана, четко определившим историческое место этого замечательного полотна:
«Быть может, ни одна картина, кроме репинских «Бурлаков», не дает такой яркой, точной характеристики Волги».
А ведь Волга – это Россия...
Полотно «Свежий ветер. Волга» написано Исааком Левитаном в 1895 году. Картина давалась художнику нелегко, была завершена после упорных поисков и трудов, но получилась на редкость выразительной и емкой. Это одно из самых оптимистичных и жизнеутверждающих произведений художника.
Картина отличается богатством содержания, выразительностью и какой-то нарядностью. Автор рисует образ великой русской реки, величественной, широкой, полноводной. На ней кипит жизнь: скользят лодки, плывут пароходы, баржи. Тяжело приходится пароходу-буксиру, который тянет за собой две неуклюжие баржи.
Но сама природа заодно с людьми – свежий ветер усиливается - и быстрее плывут по небу облака, и все сильнее раздуваются паруса у одной из барж. Рядом плывет красиво расписанное деревянное судно. А вот покачивается на волнах небольшая лодка с гребцом. Навстречу уверенно несется красивый белый пароход, за ним – дымок еще какого-то судна…
Свежий ветер становится сильнее, он поднимает на воде белые «барашки» пены, наполняет все вокруг движением, энергией, жизнью.
Колористическая гамма картины «Свежий ветер. Волга» - чистая, холодная, контрастная. Прохладная вода переливается, играет на солнце, отражая силуэты барж и пароходов. С яркой синевой воды контрастирует зелень берегов. Высокое небо с плывущими по нему пушистыми, сложной формы, облаками усиливает ощущение огромного пространства. На синем фоне воды красиво выделяются силуэты барж, пароходов, их стройные мачты и белые паруса.
«Свежий ветер. Волга» - первый левитановский пейзаж, данный художником не в состоянии покоя, а в движении, в развитии. И всем своим содержанием, всем настроем – это по-настоящему народная, русская картина.
Помимо описания картины И. И. Левитана «Свежий ветер. Волга», на нашем сайте собрано множество и других описаний картин различных художников , которые можно использовать как при подготовке к написанию сочинения по картине, так и просто для более полного ознакомления с творчеством прославленных мастеров прошлого.
|
Исаак Левитан. Свежий ветер. Волга.
1895. Холст, масло. 72 x 123. Третьяковская Галерея, Москва, Россия.
В середине 1890-х, все еще проживая со своей возлюбленной Софьей Петровной Кувшинниковой в одной из живописных провинциальных барских усадеб, Левитан внезапно влюбился в отдыхающую на даче по соседству Анну Николаевну Турчанинову. Это чувство вдохновило художника на создание ряда картин, созвучных его душевному состоянию. К ним относится и картина «Свежий ветер. Волга».
Под голубым небом, по которому проносятся ослепительно белые облака, на ярко-синей воде покачиваются расписные парусные яхты, а вдалеке к берегу направляется белый пароход.
Весь сюжет пронизан бодрым мажорным настроением, а низко парящие над рекой чайки добавляют собой белые пятна в эту насыщенную тембровую гамму приподнятых эмоций. Никаких внутренних конфликтов и философских размышлений, а только жизнелюбие и восторг.
«Богатством содержания, исторической достоверностью отличается созданный Левитаном пейзажный образ в картине „Свежий ветер. Волга“. Здесь сама природа как бы вторит деятельности людей: сильный ветер гонит по небу облака, раскачивает воду, под его напором туго надуваются паруса, быстрее плывут пароходы, скользят лодки. Это одно из самых жизнеутверждающих произведений Левитана, полное оптимизма, надежды на грядущие счастливые перемены» (В.Лось).
«Затем следовал ряд лет, проведенных на Волге, в Плёсе. Там искусство Левитана окрепло, получило свою особую физиономию. Совершенно новыми приемами и большим мастерством поражали нас этюды и картины, что привозил в Москву Левитан с Волги. Там, после упорных трудов, был окончен „Ветреный день“ с нарядными баржами на первом плане. Этот этюд нелегко дался художнику. В конце концов „Ветреный день“ был окончен, и может быть, ни одна картина, кроме репинских „Бурлаков“, не дает такой яркой, точной характеристики Волги. Левитан, вдумчивый по природе, ищущий не только внешней „похожести“, но и глубокого, скрытого смысла, так называемых „тайн природы“, ее души, шел быстрыми шагами вперед и как живописец. Техника его росла, он стал большим мастером. Все трудности так называемой „фактуры“ он усваивал легко и свободно. Глаз у него был верный, рисунок точный. Левитан был „реалист“ в глубоком, непреходящем значении этого слова: реалист не только формы, цвета, но и духа темы, нередко скрытой от нашего внешнего взгляда. Он владел, быть может, тем, чем владели большие поэты, художники времен Возрождения, да и наши — Иванов, Суриков и еще весьма немногие».
Михаил Нестеров. Воспоминания о Левитане из книги «Давние дни»
Волга встретила художника неприветливо.
«Разочаровался я чрезвычайно, — писал Левитан Чехову. — Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце и явилась мысль, не уехать ли обратно? И в самом деле, представьте себе следующий беспрерывный пейзаж: правый берег, нагорный, покрыт чахлыми кустарниками и, как лишаями, обрывами. Левый… сплошь залитые леса. И над всем этим серое небо и сильный ветер. Ну, просто смерть… Сижу и думаю, зачем я поехал? Не мог я разве дельно поработать под Москвою и… не чувствовать себя одиноким и с глаза на глаз с громадным водным пространством, которое просто убить может… Сейчас пошел дождь. Этого только недоставало!..»
Левитан снял комнатку у двух одиноких старух. Хотел дождаться смены погоды. Но, как на грех, в тот год сплошной чередой зарядили дожди. Нудно стучали они по крыше, не давая уснуть ночами, а днём в воздухе всё время висела сизая морось. В отсутствие солнца природные краски« не звучали», вода и берега сливались в сплошную и невнятную массу. Серые и коричневые оттенки поглотили пространство. Работать на воздухе почти не было возможности: болезненный Левитан быстро промокал и мёрз, одеревеневшие дрожащие пальцы не слушались его. Глинистые берега Волги, как губка, напитались водой, и встромить в них знаменитый белый зонт художника не было никакой возможности. Вынужденно бездеятельный днём, Левитан подолгу не мог уснуть ночами и порой завидовал дружному храпу своих хозяек за стенкой. Подступала хорошо знакомая тоска — страшная гостья, которая не раз ставила Исаака Левитана на пороге жизни и смерти.
Писатель Константин Паустовский попробовал вжиться в обстоятельства Левитана и передать словами, что мог чувствовать художник в свою первую незадавшуюся волжскую поездку, когда голубая мечта встретилась с серой реальностью:
«Рассвет затерялся в непроглядных ночных пустошах,
где хозяйничал неприветливый ветер. Левитана охватывал страх. Ему казалось,
что ночь будет длиться неделями,
что он сослан в эту грязную деревушку и обречен всю жизнь слушать,
как хлещут по бревенчатой стене мокрые ветки берез. Иногда он выходил ночью на порог,
и ветки больно били его по лицу и рукам. Левитан злился,
закуривал папиросу,
но тотчас же бросал ее, — кислый табачный дым сводил челюсти.
На Волге был слышен упорный рабский стук пароходных колес, — буксир,
моргая желтыми фонарями,
тащил вверх,
в Рыбинск,
вонючие баржи. Великая река казалась Левитану преддверием хмурого ада…»
Контакта с рекой художник так и не нашёл. Особой, почти интимного характера, близости, необходимой для рождения лирического пейзажа, между ландшафтом и Левитаном не возникло. Река казалась ему чужой и беспричинно враждебной. Разочарованный и разбитый, он вернулся в Москву, уверенный, что его вряд ли впредь потянет на Волгу.
Но, думая, что Волга навсегда« отпустила» его, Левитан ошибся.
