Человек в литературе древней руси. Старинные меры в художественной литературе

Волосы

Материальная культура как совокупность предметов, создаваемых человеком, входит в мир произведения. Однако для обозначения изображаемых в литературе предметов материальной культуры нет единого термина. Материальная культура вписана не только в интерьер, но и в пейзаж, и в портрет.

Изображение предметов материальной культуры в литературе эволюционирует , отражая изменения в отношениях человека и вещи в реальной жизни.

10) На заре цивилизации вещь- венец человеческого творения, свидетельство мудрости и мастерства. Сказители всегда были внимательны к белокаменным палатам, их убранству, ярким предметам, тканям и проч. Нередко запечатлен сам процесс создания вещи (Гермес выковывает Ахиллу доспехи в Илиаде)

11) отношение к предметам материальной культуры как достижению человеческого разума демонстрирует в особенности наглядно эпоха Просвещения. (Робинзон Крузо. Дефо. Ящик плотника с рабочими инструментами, найденный на потонувшем корабле, - счастье)

12) в литературе 19-20 веков наметились разные тенденции в изображении вещей. По-прежнему почитается человек-мастер, ценятся изготовленные умелыми руками предметы. (Лесков. Левша.) однако писатели чутко уловили и другую грань во взаимоотношениях между человеком и вещью: материальная ценность может заслонить человека, он оценивается обществом по тому, какими вещами обладает. Человек часто уподобляется вещи. (Островский. Бесприданница. в художественном мире Чехова нередко вещи символизируют пошлость и однообразие провинциального быта: Учитель словесности, Ионыч)

4. в 20 веке не одно творческое копье сломано в борьбе против вещизма - рабской зависимости людей от окружающих их вещей. Слабеет и утрачивается интимная связь человека и вещи, свойственная в особенности средневековью, где вещи часто имеют собственные имена (меч Дюрандаль, принадлежащий главному герою песни о Роланде). Вещей множество, но они стандартны, их почти не замечают. С развитием техники расширяется диапазон изображаемых в литературе вещей. Стали писать о заводах- гигантах, об адской карающей машине, о компьютерной системе, о роботах в человеческом обличье. Но одновременно все сильнее звучит тревога об оборотной стороне НТП. Крестьянский уклад очень пострадал от сплошной индустриализации страны. Вымирают, уничтожаются целые деревни (Распутин. Прощание с матерой), Есенин, Клюев, Белов, Астафьев. Все отражает реальные процессы, происходящие во взаимоотношениях человека с созданными его руками, но часто выходящими из-под контроля, вещами.

В литературном произведении вещь выступает как элемент условного, художественного мира. И в отличие от реальной действительности границы между вещами и человеком могут быть зыбкими. Русские народные сказки дают много примеров очеловечивания вещей. Эту традицию продолжает русская и зарубежная литература..

Условно можно выделить важнейшие функции вещей в литературе.

1. культурологическая

вещь может быть знаком изображаемой эпохи и среды. Особенно характерно это для романов-путешествий, где представлены различные миры: национальные, сословные, географические. Очень важна эта функция и в историческом романе- жанре, формирующемся в эпоху романтизма и стремящемся в своих описаниях наглядно представить историческое время и местный колорит.(В.Гюго Собор парижской богоматери.) Знаковую функцию вещи выполняют и в бытописательных произведениях. (Быт казачества в Вечерах на хуторе близ Диканьки, в Тихом доне) Вещь может служить знаком богатства\бедности.

2. характерологическая функция

в произведениях гоголя показана интимная связь вещей со своими владельцами, недаром Чичиков так подробно рассматривает жилища в мертвых душах. Вещи могут выстраиваться в последовательный ряд. Но охарактеризовать персонажа может и одна деталь (банка с надписью «кружовник», приготовленная Фенечкой в Отцах и детях) на фоне литературной традиции может стать значимым и отсутствие вещей.

вещи часто становятся знаками, символами переживаний человека (Блок. О доблестях, о подвигах…)

5) сюжетно-композиционная функция

особое место занимают вещи в детективной литературе, без деталей-улик этот жанр немыслим. Вещный мир произведения имеет свою композицию. С одной стороны детали выстраиваются в ряд, образуя в совокупности интерьер-пейзаж-портрет и т.д (урбанистический пейзаж в Преступлении и наказании)

с другой стороны какая-то одна вещь, выделенная в произведении крупным планом, несет повышенную смысловую, идейную нагрузку, перерастая в символ . (Горе от ума: тюрлюлю, Ахматова алый цветок в петлице, шкаф в Вишневом саде.) вещи-символы выносятся в заглавие художественного произведения. (Гранатовый браслет) символизация вещей особенно свойственна лирике в силу ее тяготения к смысловой насыщенности слова.

Жанровые различия произведений сказываются на изображении вещей, актуализации тех или иных функций. Знаками того или иного уклада жизни вещи выступают в исторических романах и пьесах, бытописательных произведениях, в частности в физиологических очерках. Сюжетную функцию в основном эксплуатируют детективные жанры. Степень детализации зависит от авторского стиля . (Гоголь- любовь к деталям, Пушкин- не особо)

Подчеркивают своеобразие того или иного уклада жизни, быта различные лексические пласты языка , так называемый пассивный запас языка и слова, имеющие ограниченную сферу употребления: архаизмы, неологизмы и т.д применение подобной лексики- это и выразительный прием, и трудность для читателя. Иногда сами авторы снабжают тексты примечаниями (гоголь вечера на хуторе..) обычно помогают читателю понять текст комментаторы, редакторы и переводчики.

Материальная культура (от лат. materia и cultura - возделывание, обрабатывание) как совокупность предметов, создаваемых человеком, входит в мир произведения. Однако для обозначения изображаемых в литературе предметов материальной культуры нет единого термина. Так, А. Г. Цейтлин называет их «вещами», «деталями житейской обстановки, тем, что живописцы и включают в понятие «интерьер»». Но материальная культура прочно вписана не только в интерьер, но и в пейзаж (за исключением так называемого дикого пейзажа), и в портрет (поскольку костюм, ювелирные украшения и пр.- составная его
). А.И. Белецкий предлагает термин «натюрморт», под которым подразумевает «изображение вещей - орудий и результатов производства -искусственной обстановки, созданной человеком…». Этот термин из области живописи в литературоведении не привился. А для А.П. Чудакова «вещь в литературе» очень широкое понятие: он не проводит различия между «природным или рукотворным» предметом, что снимает уже на терминологическом уровне чрезвычайно важную лшозицию: материальная культура/природа. Здесь под вещами имеется в виду только рукотворные предметы, элементы материальной культуры (хотя последняя не сводится к вещам, включая в себя также многообразные процессы).
Вещный мир в литературном произведении соотносится с предметами матери-альной культуры в реальной действительности. В этом смысле по творениям «давно минувших дней» можно реконструировать материальный быт. Так, Р.С. Липец в книге «Эпос и Древняя Русь» убедительно доказывает высказанное еще С.К. Шамбинаго предполо¬жение о генетической связи быта былин с обиходной жизнью русских князей. Реальность белокаменных палат, золоченых крыш, неизменных белодубовых столов, за которыми сидят богатыри, выпивая из братины питья медвяные и принимая богатые дары князя за верную службу, доказана и археологическими раскопками. «Несмотря на обилие поэтических образов, метафор, обобщенных эпических ситуаций, несмотря на нарушенность хронологии и смещенность ряда событий, былины все являются превосходным и единственным в своем роде историческим источником…»
Изображение предметов материальной культуры в литературе эволюционирует. И это отражает изменения в отношениях человека и вещи в реальной жизни. На заре цивилизации вещь - венец человеческого творения, свидетельство мудрости и мастерства. Эстетика героического эпоса предполагала описания вещей «предельного совершенства, высшей законченности…».
Сошка у оратая кленовая, Омешики на сошке булатные, Присошек у сошки серебряный, А рогачик-то у сошки красна золота.
(Былина «Волъга и Микула»)
Сказители всегда внимательны к «белокаменным палатам», их убранству, ярким предметам, к тканям, на которых «узор хитер», ювелирным украшениям, великолепным пиршественным чашам.
Нередко запечатлен сам процесс создания вещи, как в гомеровской «Илиаде», где Гефест выковывает Ахиллу боевые доспехи:
И вначале работал он щит и огромный и крепкий, Весь украшая изящно; кругом его вывел он обод Белый, блестящий, тройной; и приделал ремень серебристый. Щит из пяти составил листов и на круге обширном Множество дивного бог по замыслам творческим сделал…
(Песнь XVIII. Пер. Н. Гнедича)
Отношение к предметам материальной культуры как достижению человеческого разума демонстрирует в особенности наглядно эпоха Просвещения. Пафос романа Д. Дефо «Робинзон Крузо»-гимн труду, цивилизации. Робинзон пускается в рискованные путешествия на плотах к севшему на мель кораблю, для того чтобы перевезти на берег необитаемого острова необходимые ему вещи. Более одиннадцати раз он перевозит на плотах многочисленные «плоды цивилизации». Подробнейшим образом описывает Дефо эти веши. Самая «драгоценная находка» героя -ящик плотника с рабочими инструментами, за которую, по его собственному признанию, он отдал бы целый корабль с золотом. Есть здесь и охотничьи ружья, пистолеты, сабли, гвозди, отвертки, топоры, точила, два железных лома, мешок с дробью, бочка с порохом, сверток листового железа, канаты, провизия, одежда. Все то, с помощью чего Робинзон должен «покорить» дикую природу.
В литературе XIX-XX вв. наметились разные тенденции в изображении вещей. По-прежнему почитается человек-Мастер, homo faber, ценятся изготовленные умелыми руками предметы. Примеры такого изображения вещей дает, например, творчество Н.С. Лескова. Многочисленные предметы, описанные в его произведениях,- «стальная блоха» тульских мастеров («Левша»), икона старообрядческих иконописцев («Запечатленный ангел»), подарки карлика из романа «Соборяне», поделки Рогожина из «Захудалого рода» и др.- «след умельства» лесковских героев.
Однако писатели чутко уловили и другую грань во взаимоотношениях между человеком и вещью: материальная ценность последней может заслонять человека, он оценивается обществом по тому, насколько дорогими вещами обладает. И человек часто уподобляется вещи. Об этом предсмертный крик героини пьесы А.Н. Островского «Бесприданница»: «Вещь… да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек». А в художественном мире А.П. Чехова вещи: рояль, на котором играет Котик («Ионыч»), горшочки со сметаной, кувшины с молоком, окружающие героя рассказа «Учитель словесности»,-нередко еммволизируют пошлость и однообразие провинциального быта.
В XX в. не одно поэтическое копье сломано в борьбе против вещизма - рабской зависимости людей от окружающих их вещей:
Умирает владелец, но вещи его остаются,
Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды.
В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются,
И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды.
Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться…
{В. Шефнер. «Вещи»)
Слабеет, утрачивается интимная связь человека и вещи, свойственная в особенности средневековью, где вещи часто имеют собственные имена (вспомним меч Дюрандаль, принадлежащий главному герою «Песни о Роланде»). Вещей множество, но они стандартны, их почти! не замечают. В то же время их «инвентарные списки» могут быть! зловеще самодовлеющими-так, преимущественно через длинные перечисления сменяющих друг друга многочисленных покупок показана жизнь героев повести французского писателя Ж. Перека «Вещи».
С развитием техники расширяется диапазон изображаемых в литературе вещей. Стали писать о заводах-гигантах, об адской карающей машине («В исправительной колонии» Ф. Кафки), о машине времена о компьютерных системах, о роботах в человеческом обличье (совре менные фантастические романы). Но одновременно все сильнее звучш тревога об оборотной стороне научно-технического прогресса. В русской советской прозе и поэзии XX в. «машиноборческие мотивы» звучат прежде всего в среде крестьянских поэтов -у С. Есенина, Н. Клюева, С. Клычкова, П. Орешина, С. Дрожжина; у авторов так называемой «деревенской прозы» - В. Астафьева, В. Белова, В. Распутина. И это неудивительно: ведь крестьянский уклад более всего пострадал от сплошной индустриализации страны. Вымирают, уничтожаются целые деревни («Прощание с Матерой» В. Распутина), искореняются из людской памяти народные представления о красоте, «ладе» (одноименная книга В. Белова) и т. д. В современной литературе все чаще звучит; предупреждение об экологической катастрофе («Последняя пастораль» А. Адамовича). Все это отражает реальные процессы, происходящие во взаимоотношениях человека с созданными его руками, но часто выходящими из-под его контроля вещами.
В то же время вещь в литературном произведении выступает как элемент условного, художественного мира. И в отличие от реальной действительности границы между вещами и человеком, живым и неживым здесь могут быть зыбкими. Так, русские народные сказки дают многочисленные примеры «очеловечивания» вещей. Литературными персонажами могут стать «печка» («Гуси-лебеди»), куколка; («Баба-Яга») и др. Эту традицию продолжает и русская и зарубежная литература: «Оловянный солдатик» Г.Х. Андерсена, «Синяя птица» М. Метерлинка, «Мистерия-буфф» В. Маяковского, «До третьих петухов» В.М. Шукшина и др. Мир художественного произведения может быть насыщен несуществующими в реальности вещами. Научно-фантастическая литература изобилует описаниями небывалых космических кораблей, орбитальных станций, гиперболоидов, компьютеров, роботов и т. д. («Гиперболоид инженера Гарина» А. Толстого, «Солярис», «Сталкер» Ст. Лема, «Москва-2004» В. Войновича).
Условно можно выделить важнейшие функции вещей в литературе, такие, как культурологическая, характерологическая, сюжетно-композиционная.
Вещь может быть знаком изображаемой эпохи и среды. Особенно наглядна культурологическая функция вещей в романах-путешествиях, где в синхронном срезе представлены различные миры: национальные, сословные, географические и т. д. Вспомним, как Вакула из «Ночи перед Рождеством» Гоголя с помощью нечистой силы и собственной находчивости в считанные минуты попадает из глухой малороссийской деревни в Петербург. Его поражают архитектура, одежда его современников, отдаленных от родной Диканьки расстоянием: «…домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали <...> пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками <...>. С изумлением оглядывался кузнец на все стороны. Ему казалось, что все домы устремили на него свои бесчисленные огненные очи и глядели. Господ в крытых сукном шубах он увидел так много, что не знал, кому шапку снимать».
Немалую службу сослужил Ивану Северьяновичу Флягину, томящемуся в татарском плену (повесть Лескова «Очарованный странник»), сундук с необходимыми для фейерверка принадлежностями, которые навели на татар, не знакомых с этими атрибутами европейского городского быта, неописуемый ужас.
Очень важна культурологическая функция вещей в историческом романе - жанре, формирующемся в эпоху романтизма и стремящемся в своих описаниях наглядно представить историческое время и местный колорит (фр. couleur locale). По мнению исследователя, в «Соборе Парижской Богоматери» В. Гюго «вещи живут жизнью более глубокой, чем живые действующие лица, и на вещах сосредоточился центральный интерес романа».
Знаковую функцию вещи выполняют и в бытописательных произведениях. Красочно изображен Гоголем быт казачества в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». К «Колумбу Замоскворечья» Островскому слава пришла не только из-за меткости изображения характеров дотоле неизвестной читателю «страны», но и вследствие зримого воплощения этого «медвежьего уголка» во всех его подробностях, аксессуарах.
Вещь может служить знаком богатства или бедности. По традиции, берущей начало в русском былинном эпосе, где герои соревновались друг с другом в богатстве, поражая обилием украшений, драгоценные металлы и камни становятся этим бесспорным символом. Вспомним:
Повсюду ткани парчевые; Играют яхонты, как жар; Кругом курильницы златые Подъемлют ароматный пар…
(А. С. Пушкин. «Руслан и Людмила»)
Или сказочный дворец из «Аленького цветочка» СТ. Аксакова: «убранство везде царское, неслыханное и невиданное: золото, серебро, хрустали восточные, кость слоновая и мамонтовая».
Не менее важна характерологическая функция вещей. В произведениях Гоголя показана «интимная связь вещей» со своими владельцами. Недаром Чичиков любил рассматривать жилище очередной жертвы его спекуляции. «Он думал отыскать в нем свойства самого хозяина,-как по раковине можно судить, какого рода сидела в ней устрица или улитка» («Мертвые души» -т. 2, гл. 3, ранняя ред.).
Вещи могут выстраиваться в последовательный ряд. В «Мертвых душах», на-пример, каждый стул кричал: «И я тоже Собакевич!». Но охарактеризовать персонажа может и одна деталь. Например, банка с надписью «кружовник», приготовленная заботливыми руками Фенечки («Отцы и дети» Тургенева). Нередко интерьеры изображаются по контрастному принципу - вспомним описание комнат двух должниц ростовщика Гобсека: графини и «феи чистоты» белошвейки Фанни («Гобсек» О. Бальзака). На фоне этой литературной традиции может стать значимым и отсутствие вещей (так называемый минус-прием): оно подчеркивает сложность характера героя. Так, Райский, стремясь побольше узнать о загадочной для него Вере («Обрыв» И.А. Гончарова), просит Марфиньку показать ему комнату сестры. Он «уже нарисовал себе мысленно эту комнату: переступил порог, оглядел комнату и - обманулся в ожидании: там ничего не было!»
Вещи часто становятся знаками, символами переживаний человека:
Гляжу, как безумный, на черную шаль, И хладную душу терзает печаль.
(А. С. Пушкин. «Черная шаль»)
«Медные шишечки» на кресле дедушки совершенно успокоили маленького героя из повести Аксакова «Детские годы Багрова внука»: «Как это странно! Эти кресла и медные шишечки прежде всего кинулись мне в глаза, привлекли мое внимание и как будто рассеяли и немного ободрили меня». А в рассказе В. Астафьева «Дуга» случайнс найденная героем дута из свадебного поезда наполняет его воспоминаниями о давно забытых временах его молодости.
Одна из распространенных функций вещей в литературном произведении - сюжетно-композиционная. Вспомним зловещую роль платка в трагедии «Отелло» В. Шекспира, ожерелье из одноименного лесковского рассказа, «царицыны черевички» из «Ночи перед Рождеством» Гоголя и др. Особое место занимают вещи в детективной литературе (что подчеркнуто Чеховым в его пародийной стилизации «Шведская спичка»). Без деталей этот жанр немыслим.
Вещный мир произведения имеет свою композицию. С одной стороны, детали часто выстраиваются в ряд, образовывают в совокупности интерьер, пейзаж, портрет и т. д. Вспомним подробное описание героев Лескова («Соборяне»), урбанистический пейзаж в «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского, многочисленные предметы роскоши в «Портрете Дориана Грея» О. Уайльда.
С другой стороны, какая-то одна вещь, выделенная в произведении крупным планом, несет повышенную смысловую, идейную нагрузку, перерастая в символ. Можно ли назвать «цветок засохший, безуханный» (А.С. Пушкин) или «в окне цветы герани» (Тэффи. «На острове моих воспоминаний…») просто деталью интерьера? Что такое «тюрлю-лю атласный» («Горе от ума» А.С. Грибоедова) или онегинская шляпа «боливар»? О чем говорит «многоуважаемый шкаф» из чеховского «Вишневого сада»? Вещи-символы выносятся в заглавие художественного произведения («Шагреневая кожа» О. Бальзака, «Гранатовый браслет» А.И. Куприна, «Жемчуга» Н.С. Гумилева, «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Б. Петрова). Симолизация вещей в особенности свойственна лирике в силу ее тяготения к смысловой насыщенности слова. Каждый из упоминаемых предметов в стихотворении Г. Шенгели вызывает ряд ассоциаций:
В столах, «по случаю приобретенных» На распродажах и аукционах, Их ящики осматривать люблю… Что было в них? Бумага, завещания, Стихи, цветы, любовные признания. Все сувениры -знак надежд и вер, Рецепты, опий, кольца, деньги, жемчуг, С головки сына похоронный венчик. В последнюю минуту -револьвер?
(«В столах, «по случаю приобретенных»..*)
В контексте художественного произведения символика может меняться. Так, символом тягостной, безрадостной жизни стал забор в рассказе Чехова «Дама с собачкой»: «Как раз против дома тянулся забор, серый, длинный, с гвоздями. «От такого забора убежишь,- думал Гуров, поглядывая то на окна, то на забор». Однако в других контекстах забор символизирует стремление к красоте, гармонии, веру в людей. Именно так «прочитывается» в контексте пьесы А. В. Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» эпизод с восстановлением героиней палисадника, каждую ночь разрушаемого ее нерадивыми односельчанами.
Краткость авторского текста в драме, «метонимичность» и «метафоричность» лирики несколько ограничивают изображение вещей в этих родах литературы. Наиболее широкие возможности воссоздания вещного мира открываются в эпосе.
Жанровые различия произведений также сказываются на изображении вещей, актуализации тех или иных их функций. Знаками того или иного уклада жизни, культуры, вещи выступают преимущественно в исторических романах и пьесах, в бытописательных произведениях, в частности в «физиологических» очерках, в научной фантастике. Сюжетную функцию вещей активно «эксплуатируют» детективные жанры. Степень детализации вещного мира зависит от авторского стиля. Пример доминирования вещей в художественном произведении - роман Э. Золя «Дамское счастье». Оптимистическая философия романа противопоставлена критическим картинам действительности, нарисованным писателем в предыдущих романах серии «Ругон-Маккары». Стремясь, как писал Золя в наброске к роману, «показать радость действия и наслаждение бытием» , автор поет гимн миру вещей как источнику земных радостей. Царство материального быта уравнено в своих правах с царством духовной жизни, поэтому Золя слагает «поэмы женских нарядов», сравнивая их то с часовней, то с храмом, то с алтарем «огромного храма» (гл. XIV). Противоположная стилевая тенденция - отсутствие, редкость описаний вещей. Так, очень скупо обозначен был в романе Г. Гессе «Игра в бисер», что подчеркивает отрешенность от бытовых, материальных забот Магистра игры и вообще обитателей Касталии. Отсутствие вещей может быть не менее значимо, чем их изобилие.
Описание вещей в литературном произведении может быть одной из его стилевых доминант. Это характерно для целого ряда литературных жанров: художественно-исторических, научно-фантастических, нравоописательных (физиологический очерк, утопический роман), художественно-этнографических (путешествие) и пр. Писателю важно показать необычность обстановки, окружающей персонажей, ее непохожесть на ту, к которой привык имплицитный читатель. Эта цель достигается и через детализацию вещного мира, причем важен не только сам отбор предметов материальной культуры, но и способ их описания.
Подчеркивая своеобразие того или иного уклада жизни, быта, писатели широко используют различные лексические пласты языка, так называемый пассивный словарь, а также слова, имеющие ограниченную сферу употребления: архаизмы, историзмы, диалектизмы, варваризмы, профессионализм, неологизмы, просторечие и пр. Применение подобной лексики, будучи выразительным приемом, в то же время нередко создает трудности для читателя. Иногда сами авторы, предвидя это, снабжают текст примечаниями, специальными словариками, как это сделал Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Среди слов, поясняемых пасичником Рудым Панько в «Предисловии», львиная доля принадлежит обозначению вещей: «бандура - инструмент, род гитары», «батог - кнут», «каганец - род светильни», «люлька - трубка», «рушник - утиральник», «смушки - бараний мех», «хустка - платок носовой» и др. Казалось бы, Гоголь мог сразу писать русские слова, но тогда «Вечера …» в значительной мере лишились бы местного колорита, культивируемого эстетикой романтизма.
Обычно помогают читателю понять насыщенный пассивной лексикой текст посредники: комментаторы, редакторы, переводчики. Вопрос о допустимой, с эстетической точки зрения, мере в использовании пассивной лексики был и остается дискуссионным в литературной критике и литературоведении. Вот начало стихотворения С. Есенина «В хате», сразу погружающее читателя в быт рязанской деревни:
Пахнет рыхлыми драченами; У порога в дежке квас, Над печурками точеными Тараканы лезут в паз.
Всего в этом стихотворении, состоящем из пяти строф, по подсчетам Н.М. Шанского, 54 самостоятельных слова, из них по меньшей мере пятая часть нуждается в объяснении. «К требующим толкования, несомненно, относятся слова драчены - «запеченные лепешки на молоке и яйцах из пшенной каши и картошки», дежка - «кадка», печурка - «похожее на русскую печь углубление в ее боковой стене, куда ставят или кладут что-либо, чтобы оно было сухим или теплым» (таких углублений обычно несколько), паз - «узкая длинная щель между неплотно пригнанными кирпичами… <...> Основная масса …словесных «чужаков» -диалектизмы, «родимые пятна» родного поэту рязанского говора. Совершенно ясно, и иных мнений быть не может: С. Есенину здесь чувство художественной меры изменило». Однако «иные мнения» все же есть и вопрос остается спорным.
Вообще выбор того или иного синонима, языкового дублета - выразительный стилистический прием, и при описании обстановки в целом здесь важно стилистическое единство, «закрепляющее» согласованность друг с другом деталей, составляющих ансамбль. Так, в романтической элегии в описании жилища (родных пенат) лирического героя сам подбор слов (архаизмы, усыпительные формы и др.) приглушает бытовую конкретность, подчеркивает условность, обобщенность изображения. Как пишет Г.О. Винокур, «сюда относятся, например, сень, чердак, хижина, приют, шалаш, келья (в значении «маленькая бедная комната»), кров, уголок, садик, домик, хата, лачужка, огонек, калитка, кабинет, обитель, камелек и тому подобные слова, символизирующие вдохновение и уютное отъединение поэта от общества и людей». Совсем иная стилистическая окраска слова -в описании интерьеров, которыми изобилуют физиологические очерки. Их, поэтика и стилистика подчеркнуто натуралистичны и предельно конкретны. Таково, например, описание комнаты в «Петербургских углах» Н.А. Некрасова: «Одна из досок потолка, черного и усеянного мухами, выскочила одним концом из-под среднего поперечного бруса и торчала наклонно, чему, казалось, обитатели подвала были очень рады, ибо вешали на ней полотенца свои и рубахи; с тою же целью через всю комнату проведена была веревка, укрепленная одним концом за крюк, находившийся над дверью, а другим - за верхнюю петлю шкафа: так называю я продолговатое углубление с полочками, без дверей, в задней стене комнаты; впрочем, говорила мне хозяйка, были когда-то и двери, но один из жильцов ото-рвал их и, положив в своем углу на два полена, сделал таким образом искусственную кровать». Доски, крюк, поперечный брус, верхняя петля шкафа, веревка, рубахи, полотенца и пр.-также ансамбль деталей, лексика, выдающая человека бывалого, знающего толк в досках и брусьях. Но это совсем другой ансамбль.
Нужно различать литературоведческий и собственно лингвистический аспекты словоупотребления, поскольку лексика, обозначающая вещи, может обновляться; в особенности это относится к названиям деталей одежды, предметов роскоши, интерьера - того, что составляет моду в материальной культуре. Так, стилистически мотивированные архаизмы не следует смешивать со словами, которые стали лексическими архаизмами для новых поколений читателей (например, «домашнее пальто» Райского из «Обрыва» Гончарова (гл. I) означает халат, а «ватерпруф» Ольги Ивановны из «Попрыгуньи» Чехова - непромокаемый плащ). Выделяют также лексико-семантические архаизмы, т. е. слова, изменившие со времени написания произведения свое значение (например, «экран» в «Идиоте» Достоевского означает «ширму» -гл. 15)2.
Заслуживает специального рассмотрения вещный мир и его обозначение в утопиях, научной фантастике - жанрах, где конструируется среда обитания, не имеющая прямых аналогов в реальной действительности. Необычным вещам здесь соответствуют неологизмы: нередко они дают название произведению, создавая у читателя соответствующую установку восприятия: «Гиперболоид инженера Гарина» А. Толстого, «Солярис» и «Сталкер» Ст. Лема.
По сравнению с природой рукотворная среда, окружающая человека, изменяется быстро. Поэтому в произведениях, где действие происходит в прошлом, будущем, фантастических временах и соответствующих пространствах, изображение вещей составляет особую творческую проблему.

Традиционно в литературоведении принято выделять следующие функции вещей в художественном тексте: культурологическая, характерологическая, сюжетно-композиционная . Вещь может быть знаком изображаемой эпохи и среды. Особенно наглядна культурологическая функция вещей в романах-путешествиях, где в синхронном срезе представлены различные миры: национальные, сословные, географические и т. д. Очень важна культурологическая функция вещей в историческом романе -- жанре, формирующемся в эпоху романтизма и стремящемся в своих описаниях наглядно представить историческое время и местный колорит.

Вещи часто становятся знаками, символами переживаний человека. Знаковую функцию вещи выполняют и в бытописательных произведениях. Красочно изображен Гоголем быт казачества в «Вечерах на хуторе близ Диканьки».

Вещь может служить знаком богатства или бедности. По традиции, берущей начало в русском былинном эпосе, где герои соревновались друг с другом в богатстве, поражая обилием украшений, драгоценные металлы и камни становятся этим бесспорным символом .

Не менее важна характерологическая функция вещей. В произведениях Н.В. Гоголя показана «интимная связь вещей» со своими владельцами. Недаром Чичиков любил рассматривать жилище очередной жертвы его спекуляции. «Он думал отыскать в нем свойства самого хозяина, -- как по раковине можно судить, какого рода сидела в ней устрица или улитка» («Мертвые души» -- т. 2, гл. 3, ранняя ред.) Костюм и интерьер, личные вещи помогают определить не только эпоху и социальное положение, но и характер, вкусы, привычки персонажа. Трудно представить себе гоголевских героев без их вицмундирных фраков, Обломова - без привычного халата.

В литературном произведении вещь выступает как элемент условного, художественного мира. И в отличие от реальной действительности границы между вещами и человеком, живым и неживым здесь могут быть зыбкими. Однако писатели чутко уловили и другую грань во взаимоотношениях между человеком и вещью: материальная ценность последней может заслонять человека, он оценивается обществом по тому, насколько дорогими вещами обладает.

Вещи могут выстраиваться в последовательный ряд. В «Мертвых душах», например, каждый стул кричал: «И я тоже Собакевич!». Но охарактеризовать персонажа может и одна деталь. Например, банка с надписью «кружовник», приготовленная заботливыми руками Фенечки («Отцы и дети» Тургенева). Нередко интерьеры изображаются по контрастному принципу -- вспомним описание комнат двух должниц ростовщика Гобсека: графини и «феи чистоты» белошвейки Фанни («Гобсек» О. Бальзака). На фоне этой литературной традиции может стать значимым и отсутствие вещей (так называемый минус-прием): оно подчеркивает сложность характера героя.

Одна из распространенных функций вещей в литературном произведении -- сюжетно-композиционная. Вспомним зловещую роль платка в трагедии «Отелло» В. Шекспира, ожерелье из одноименного лесковского рассказа, «царицыны черевички» из «Ночи перед Рождеством» Н.В.Гоголя.

Помимо трех основных функций вещей, описанных выше, существуют и более конкретные (частные) функции, описанные А.П. Чудаковым. Мы попытались представить их тезисно:

1. Вещи часто служат введением в атмосферу произведения.

2. Вещи становятся источником впечатлений, переживаний раздумий, соотносятся с личным, пережитым, памятью.

3. Вещь становится предметом размышлений и оценки

4. Вещи становятся косвенными знаками эволюции персонажа.

5. Вещь способна передавать психологическое состояние персонажа.

6. Вещи во многом апеллируют к пониманию самой личностной полноты персонажа.

7. Вещи могут выступать как лейтмотив .

Таким образом, вещь в художественном произведении выполняет три функции: культурологическую, характерологическую, сюжетно-композиционную. Однако не следует считать эти функции исчерпывающими и единственно возможными.

Базарова Яна

Старинные меры в художественных произведениях. Историческая справка. Старинные меры в пословицах, поговорках.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Министерство образования и науки РБ

Иволгинский район

МОУ Сужинская средняя общеобразовательная школа

Научно – практическая конференция учащихся начальных классов

«Первые шаги»

Старинные меры в художественной литературе.

Сужинской СОШ Иволгинского района

Домашний адрес: с. Нурселение,14 а

Телефон: 89503825382

Руководитель: Тугутова Туяна Леонидовна

Телефон:89140526432

с. Сужа

2014 г

1. Введение …………………………………………………………………...3 - 4

2. Основная часть. Старинные меры в художественных произведениях…4-9

2. 1. Старинные меры. Историческая справка…………………………...4

2.2. Старинные меры измерения длины…………………………………4 -8

3. Заключение…………………………………………………………………9

3.1. Анкетирование « Знаешь ли ты старинные меры?» для учащихся начальных классов……………………………………………………………8

3.2. Выводы и полученные результаты…………………………………...8-9

4. Список использованных источников и литературы………………….... ..10

5. Приложения.

Введение

Русский народ тысячу лет назад имел не только свою систему мер, но и государственный контроль над мерами. К концу XVIII века эта система превратилась в единственную в мире национальную систему мер.

Когда я была маленькой и не умела читать, то сказки, рассказы, которые я слушала от мамы, бабушки были всегда понятны. Пришло время, я стала читательницей, и вот тут появилось огромное количество разных вопросов.

Проблема моей исследовательской работы:

Не все слова, которые мне встречались в текстах, были знакомы. Большая часть – это старинные измерения длины, веса, объема. Как выяснилось позже, понимание этих мер, у многих ребят вызывает трудности. В современном языке мы их почти не используем. Лишь при чтении художественных произведений сталкиваемся с этими понятиями. Но, тем не менее, значения мер мы должны знать. Ведь это наша история. Меня заинтересовала эта тема, и я решила всерьёз заняться изучением единиц измерения длины, веса, объема, а также денежных единиц, опираясь на произведения разных жанров. Ведь недаром гласит русская народная пословица: «Без меры и лаптя не сплетешь».

На мой взгляд, актуальность избранной темы в том, что до сих пор узнать о старинных мерах измерения можно только из специальной литературы или от старых людей. Это очень неудобно, ведь достаточно часто эти измерительные единицы встречаются на олимпиадах по русскому языку, где требуется раскрыть значение данного слова, на конкурсах по математике трудности возникают при решении задач с такими измерениями. Кроме всего, нет единого учебника или пособия, где были бы собраны старинные меры. Поэтому я решила составить и напечатать иллюстрированный словарь этих слов. Этот словарь содержит материал, который раскрывает значение наиболее используемых мер измерения, а также выдержки художественных произведений, которые я прочитала.

Цель:

Изучить значение и использование старинных единиц длины в художественных произведениях.

Задачи:

Изучить и проанализировать в различных источниках старинные единицы измерения;
Проследить, как сохранились эти измерения или слова, их обозначающие, в современном русском языке;
Систематизировать полученные сведения;
Составить словарь старинных мер длины.

К исследовательской работе по выбранной теме меня подтолкнуло знакомство с пословицами, поговорками, сказками, авторскими текстами, с которыми работаем на уроке, а также во внеурочное время.

Неясным оставалось значение пословиц и поговорок, текстов, в которых эти меры встречаются. Я считаю, что незнание их было бы проявлением неуважительного отношения к истории своей страны.

В своей исследовательской работе мы обращаемся к следующим источникам: толковый словарь русского языка, справочник по математике, энциклопедический словарь по математике, фразеологический словарь русского языка, произведения, изучаемые по программе.

2. Основная часть. Старинные меры в художественных произведениях.

2. 1. Старинные меры. Историческая справка.

Большинство старых мер забыто, вышло из употребления, но многие из них есть в литературных произведениях, исторических памятниках. Меры жили, иногда старились и умирали, иногда возрождались к новой жизни. История мер – это часть истории человечества.

В качестве единицы измерения объема на Руси использовалась подручная домашняя утварь. Основные русские меры объема жидкостей – ведро, бутыль, кружка, чарка, шкалик, бочка.

Русский народ использовал такие меры веса как пуд, полпуда, золотник, безмен, кадь.

В ходу были денежные меры: алтын, гривна, грош, полтина, пятак, полушка.

2.2. Старинные меры длины.

Аршин - мера аршин вошла в употребление в результате развития торговли с восточными народами (от персидского арш – локоть ). Он равен 71 см 12 мм . Пришёл он на Русь вместе с купцами из далёких стран. Восточные купцы, отмеряя ткани, обходились без всяких метров: ткань они натягивали на собственную руку, до плеча. Это и называлось мерить аршинами .

Мера была хоть и очень удобной, но был у неё существенный недостаток: руки, к сожалению, у всех разные. Хитрые купцы быстро соображали, что нужно искать приказчиков с руками покороче: тот же кусок, а аршинов больше. Но однажды этому пришёл конец. Продавать «на свой аршин» властями было строжайше запрещено. Употреблять разрешалось только казённый аршин.

Казённый аршин – линейку, длиной в чью-то руку, - изготовили в Москве, потом с него сделали копии и разослали во все концы России. Чтобы деревянный аршин нельзя было укоротить, концы его оковали железом и пометили печатью.

Десятки лет уже не измеряют аршинами, но слово это не забыто. До сих пор в пословицах и поговорках мы встречаем эту меру длины.

Например:

На три аршина в землю видит! – о внимательном, прозорливом человеке, от которого ничего невозможно утаить.

Меряет на свой аршин . Каждый купец на свой аршин меряет – о человеке, который судит все односторонне, исходя из собственных интересов.

Аршин на кафтан, да два на заплатки.

Писать о чужих грехах аршинными , а о своих - строчными буквами.

Сидит, ходит, словно аршин проглотил – о неестественно прямом человеке.

На аршин борода, да ума на пядь – о взрослом, но глупом человеке.

Пишешь аршинными буквами – очень крупно.

А.С. Пушкин « Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной Царевне Лебеди» -

Между тем, как он далеко

Бьется долго и жестоко,

Наступает срок родин;

Сына бог им дал в аршин .

На спине с двумя горбами

Да с аршинными ушами.

Ф.И.Тютчев -
Умом Россию не понять,

Аршином - не измерить.

К бедным зверькам;
Уж под ними осталось меньше аршина земли в ширину…

Верста - русская путевая мера. Первоначально - расстояние от одного поворота плуга до другого во время пахоты. Длина версты 1060 м.
Коломенская верста – «верзила» - шутливое название очень высокого человека . Оно берет свое начало от времен царя Алексея Михайловича, царствовавшего с 1645 по 1676 г.

Межевая верста существовала на Руси до 18 в. Для определения расстояния между населенными пунктами и для межевания (от слова межа - граница земельных владений в виде узкой полосы). Длина такой версты 1000 саженей , или 2,13 км.

Данная мера встречается часто в произведениях разного жанра.

Москва верстой далека, а сердцу рядом - так русские люди характеризовали свое отношение к столице.

Любовь не верстами меряется . Сто верст молодцу не крюк - расстояние не может быть препятствием для любви. От слова до дела - целая верста .

Верстой ближе - пятаком дешевле. На версту отстанешь - на десять догоняешь - даже небольшое отставание очень трудно преодолевать.

Его за версту видно – хорошо приметный человек.

Врать - семь верст до небес и все лесом.
За семь верст комара искали, а комар на носу.
От мысли до мысли пять тысяч верст .
Охотник за семь верст ходит киселя хлебать .

Тянись верстой , да не будь простой.

Былина «Вольга Святославович» -

Обернулся тут Вольга гнедым туром с золотыми рогами и побежал к Индийскому царству: первый прыжок сделал – за версту ушел, а со вторым из вида скрылся.

Русская сказка «Бой на калиновом мосту» -

Выезжает Чудо-Юдо шестиглавый змей,
как дыхнет на все стороны –
на три версты все огнем пожег.

А.С.Пушкин «Зимняя дорога» -

Ни огня, ни черной хаты
Глушь и снег навстречу мне.
Только версты полосаты
Попадаются одне .

Н.А.Некрасов «Генерал Топтыгин» -

А коням подавно страх-

Не передохнули!

Верст пятнадцать во весь мах

Бедные отдули!

П.П.Ершов «Конек-горбунок» -

Горбунок летит, как ветер,
И почти на первый вечер
Верст сто тысяч отмахал,
И нигде не отдыхал.

Вершок - старинная русская мера длины, равная ширине двух пальцев (указательного и среднего).

Вершок равнялся 1/16 аршина, 1/4 четверти . В современном исчислении - 4,44см . Наименование "Вершок" происходит от слова "верх".

В литературе мы часто встречаемся с этой мерой.

Например:

От горшка два вершка , а уже указчик - молодой человек, не имеющий жизненного опыта, но самонадеянно поучающий всех.

У нее суббота через пятницу на два вершка вылезла – о неаккуратной женщине, у которой нижняя рубашка длинней юбки.

П.П.Ершов «Конек горбунок» -

По исходе же трех дней,
Двух рожу тебе коней –
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине,
Да еще рожу конька, ростом только в три вершка
На спине с двумя горбами, да с аршинными ушами

Сажень (от сягать – доставать до чего-либо, достигать) относится к XI веку.

В быту существовали разные сажени – маховая и косая. Итак,

Маховая – расстояние между раскинутыми в обе стороны руками по концы вытянутых средних пальцев; 1 маховая сажень – 1м 76 см.

Косая – от каблука правой ноги до кончиков пальцев вытянутой вверх левой руки, т.е. около 248 см.

Иногда о человеке говорят: «В плечах – косая сажень » .

Вот примеры использования этой меры в произведениях:

Ты от правды (от службы) на пядень, а она от тебя – на сажень .

Н.А.Некрасов « Дед Мазай и зайцы» -

С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам;
Уж под ними осталось меньше аршина земли в ширину,
меньше сажени в длину.

Былина «Алеша Попович и Тугарин» -

Видел я Тугарина Змеевича.

В вышину ли он, Тугарин, трех сажень .

Промеж глаз калена стрела.

Пядь (или пядень ) - старинная мера длины, равная примерно четверти аршина, то есть четвертой части от 71,1 см. Несложные расчеты показывают, что в пяди было около 18 сантиметров.

Древнерусское "пядь" восходит к общеславянскому глаголу "пяти" - растягивать. Поэтому встречаются такие выражения:

Не уступить ни пяди - не отдавать даже самой малости.

Семь пядей во лбу - об очень умном человеке.

Локоть – расстояние по прямой от локтевого сгиба до конца вытянутого среднего пальца руки.

Локоть широко применяли в торговле как особенно удобную меру. В розничной торговле холстом, сукном, полотном –локоть был основной мерой. Недаром говорили: «Сам с ноготок, а борода с локоток » .

3. Заключение.

Анкетирование « Знаешь ли ты старинные меры?

В опросе приняли участие 23 ученика младших классов. Целью данной работы было выяснение степени осведомленности ребят по этому вопросу, а также выявление интереса к теме. Результаты проведенной работы представлены в таблице, из которой видно, что мои сверстники плохо знают старинные измерительные единицы, поэтому мне хотелось бы им помочь. Думаю, что если убедить ребят в том, что значение этой темы огромное, работать по ней интересно, то следующее анкетирование покажет другой результат.

Выводы и полученные результаты.

В своей работе я:

нашла произведения, где упоминаются эти меры, привела выдержки из них;
показала основные соотношения старинных и современных мер;
нашла иллюстрации, которые наиболее доступно и понятно раскрывают эту тему.

В результате я пришла к следующим выводам:

материалы, собранные в данном словаре, помогут ребятам в работе над произведениями разных жанров для более полного понимании их содержания;
думаю, что было бы правильно, если в каждом классе, начиная с первого, будут вестись подобные рабочие словари, куда буду вписываться встретившиеся в тексте меры, а также выдержки из самого произведения.

Мне хочется, чтобы моя исследовательская работа привлекла внимание многих любознательных школьников, стала нужным добрым помощником, учащимся при подготовке к конкурсам, к олимпиадам, в работе над проектами. А те, кто проявляют повышенный интерес к математике, к литературному чтению, могут здесь найти немало интересного и познавательного материала. Мне эта работа принесла огромное удовольствие.

Список использованных источников и литературы:

А.И Молотков. Фразеологический словарь русского языка. М.: «Русский язык», 1986г. 543 стр.
В. И. Даль. Толковый словарь русского языка. М.: Астрель, 2001
Е.А.Быстрова. Учебный фразеологический словарь русского языка. М.: «АСТ-ЛТД», 1997г. 304 стр.
И. Депман. Меры и метрическая система.- М.: Просвещение, 1953
Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М. Азбуковник, 1997г.
Краткий энциклопедический справочник по математике. – М., 2003
Пословицы. Поговорки. Загадки. – М. Современник, 1986

Связь характеристик героев с их деяниями в обоих случаях самая непосредственная. Иное, допустим, в некрологической характеристике Всеволода Ярославича: "Сий бо благоверный князь Всеволод бе издетьска боголюбив, любя правду, набдя убогыя, въздая честь епископом и през-витером, излиха же любяше черноризци и подаяше требованье им. Бе же и сам въздержася от пьянства и от похоти..." и т. д. Ничто в этой характеристике не вытекает из приводимых о нем в летописи фактов. Характеристика Всеволода Ярославича выполняет здесь чисто этикетную функцию: это условное надгробное слово, отмечающее его христианские качества в момент, когда об этих христианских качествах и необходимо было вспомнить.

Следовательно, еще отличие эпического стиля в изображении людей от господствующего средневекового монументализма заключается в том, что многоликость героя, выступающего каждый раз в новом подобающем ему обличий, в эпическом стиле отсутствует: здесь герой тесно связан с одним или несколькими своими подвигами, характеристика его едина, неизменна, прикреплена к герою. Характеристика героя - как бы его герб; она кратка и необычайно выразительна, как щит Вещего Олега на вратах Царьграда.

В целом эпический стиль в изображении людей стадиально предшествует монументальному, как предшествует устное творчество народа письменности. Но с появлением письменности устное творчество не исчезает; также не исчезает и воздействие на литературу этого эпического стиля в изображении героев. Оно проявляется в тех произведениях, которые связаны с устным народным творчеством.

В самом деле, кое-что всё же в обрисовке действующих лиц летописи позволяет предполагать родство с фольклором.

К народному творчеству, очевидно, восходят в летописи и других произведениях литературы характеристики действующих лиц по их какому-либо одному крупному деянию. Так охарактеризован, например, в Киево-Печер-ском патерике князь Африкан: "Князь Африкан, брат Якуна Слепаго, иже отбеже от златыа луды, биася полком по Ярославе с Лютым Мьстиславом" .

Перед нами как бы напоминание о всем известном подвиге, деянии или случае. Так характеризуются, в частности, и некоторые из действующих лиц "Слова о полку Игореве": "...храброму Мстиславу, иже зарѣ за Реде-дюпредъ пълкыкасожьокыми"; "...до ныняшняго Игоря, иже истягнуумь крѣ постию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣ цькую за землю Руськую".

Замечательно, что в летописи этим способом представляются читателю многие из знаменитых половецких ханов: "...Концаку, иже снесе Сулу, пешь ходя, котел носянаплечеву" ; "...Севенча Боняковича... иже бяшетьрекл: "хощю сечи в Золотая ворота, яко же и отець мой"" ; "... Алтунопу, иже словяше мужьством" .

Народный характер имеют и общие характеристики жителей какой-либо местности. Киевляне называли новгородцев "плотниками" . Ростовцы, суздальцы и муромцы говорят о владимирцах: "...то суть наши холопи каменьници" . Владимирцы отмечали в новгородцах их "гордость" . Вслед за этими народными характеристиками и летописец говорит о переяславцах, что они "дерзи суще" .

К этим же характеристикам примыкает и характеристика курян - "сведомых кметей" в "Слове о полку Игореве". Все эти характеристики интересны тем, что они передаются летописцем как всем известные, как народное мнение и как "слава" о тех или иных жителях. Во всех них чувствуется опора на реальную народную молву.

Характеристика "курян" в "Слове о полку Игореве" по своим принципам художественного обобщения совпадает с характеристикой "воинства рязанского" в "Повести о разорении Рязани Батыем" - тех "удальцов и резвецов" рязанских, из которых "един бьяшеся с тысящей, а два со тмою" . И в "Слове" и в "Повести" перед нами характеристика воинства, в которой ни слова не говорится о феодальной верности воинов своему князю, но всё направлено только на то, чтобы выявить воинские добродетели бойцов - защитников родины.

Характерные явления обнаруживаются в XII-XIII вв. в тех же памятниках при создании образа народного героя, образа защитника родины. Этот герой гиперболизируется в своей силе и мужестве, он как бы вырастает в размерах, его не могут одолеть враги. Однако понятие гиперболы может быть здесь применено с большими ограничениями. Впечатление гиперболы достигается тем, что на этого героя переносятся подвиги его дружины. Так. например, Всеволод Буй Тур в "Слове о полку Игореве" прыщет на врагов стрелами, гремит о шлемы мечами харалужными, и шлемы аварские "поскепаны" его калеными саблями.

Само собой разумеется, что Всеволод прыщет на врагов стрелами своей дружины, сражается ее мечами и ее саблями: у самого Всеволода мог быть только один меч или сабля. То же перенесение подвигов дружины на князя видим мы в "Слове" и в других случаях. Святослав Киевский "притрепал" коварство половцев "своими сильными плъкы и харалужными мечи"; Всеволод Суздальский может "Донъ шеломы выльяти"-не одним свом шлемом, а многими, конечно, шлемами его воинов.

Так же точно создается и образ Евпатия Коловрата в "Повести о разорении Рязани Батыем". На Евпатия переносятся подвиги его воинов и их боевые качества. Он как бы соединяет в себе черты всего русского воинства. Он без милости сечет полки Батыевы так, что татары стали "яко пияны или неистовы" . Когда мечи Евпатия притуплялись, он брал татарские мечи и сек ими. Опять-таки характерно это множественное число: "...яко и мечи притупишася, и емля татарскыа мечи и сечаша их" . Не может быть сомнения в том, что, говоря о Евпатии, автор имел в виду не одного его, но всю его дружину. Вот почему дальше говорится: "...татарове мняше, яко мертви восташа". Речь идет именно о мертвых, о многих воскресших бойцах. Вот почему и дальше без всякого перехода говорится о полке Евпатия: полк Евпатия и сам Евпатий объединены. Благодаря этому Евпатий вырастает до богатырских размеров: он "исполин силою", убить его удается татарам только с помощью "тмочисленных пороков"- стенобитных машин .

Смерть Евпатия - это своеобразное рождение первого богатыря в русской литературе. Мы ясно видим, как соединяет в себе образ Евпатия качества его дружины. Силен не богатырь - сильно воинство, которое он собой воплощает. Художественное обобщение идет по пути создания собирательного образа героя, воплощающего в себе качества всех русских воинов. Этим путем шло развитие образа былинного богатыря, который со временем стал один, без войска воевать за Русскую землю против огромной рати врагов. Путь этот пока еще не проторенный и лишь слабо намеченный, в дальнейшем приведет к литературным обобщениям нового, более совершенного характера. Этот путь, как мы ясно видели и в других случаях, был связан с нарушением узкоклассового, феодального литературного стереотипа в изображении людей. Эти нарушения были особенно часты в изображении женщины. Женщина не занимала обычно своего места в иерархической лестнице феодальных отношений. Княгиней, княжной, боярыней, боярышней или купчихой она была по мужу или отцу. И это вносило ослабление в определенность ее классовой характеристики.

Произведения древней русской литературы отразили немногие черты характера женщины древней Руси. В больших государственных заботах древнерусским писателям нечасто приходилось обращать свой взор к дочерям, женам и матерям героев русской истории. Однако краткие и немногие строки русских светских произведений почти всегда с сочувствием и уважением пишут о женщинах. "Злая жена", столь типичная для аскетической церковной литературы,- редкий гость в произведениях литературы светской: в летописи, в повестях воинских, посольских, исторических. Да и в тех случаях, когда она появляется в светских произведениях, как, например, в "Молении" Даниила Заточника, она лишена всякой женственности: она "ротаста", "челюстаста", "старообразна". Юные же женщины - привлекательны без исключения. С какой трогательностью пишет Владимир Мономах в письме к Олегу Святославичу о вдове убитого Олегом своего сына Изяслава; летописец вспоминает мать юного брата Мономаха, Ростислава, безвременно погибшего в Стугне. Мать Ростислава оплакивала его в Киеве, и летописец сочувствует ее горю: "И плакася по немь мати его и вси людье пожалиша си по немь повелику, уности его ради" .

Знает древнерусская литература и героические образы русских женщин. Княгиня Мария - дочь погибшего в Орде черниговского князя Михаила и вдова замученного татарами ростовского князя Василька - немало потрудилась, чтобы увековечить память обоих. По ее указанию (а может быть, и при ее непосредственном участии) было составлено житие ее отца Михаила Черниговского и написаны трогательные строки о ее муже Васильке в Ростовской летописи .

Трогателен и прекрасен в "Повести о разорении Рязани Батыем" образ жены рязанского князя Федора - Евпраксии. Ее муж пожертвовал жизнью, защищая в стане Батыя ее честь. Услышав о смерти мужа, Евпраксия "абие ринуся из превысокого храма своего с сыном своим со князем Иваном на среду земли, и заразися до смерти" .

Скупая во всем, что касается личных чувств своих действующих лиц, русская летопись отмечает всё же, что суздальскому князю Всеволоду Большое Гнездо было "жаль" своей "милой дочери" Верхославы . Всеволод дал "по ней многое множьство, бес числа злата и серебра", богато одарил сватов и, отпустив ее с великою честью, провожал ее до трех станов. "И плакася по ней отець и мати: занеже бе мила има и млада" . Не забыта летописцем и та безвестная женщина, которая, приняв ослепленного князя Василька -Ростиславича Теребовольского за умершего, оплакала его и выстирала его окровавленную рубашку.

Описывая смерть волынского князя Владимира Васильковича, летописец не преминул упомянуть о любви его к жене -"милой Ольге". Это была четвертая дочь брянского князя Романа, но была она ему "всех милее". Роман отдал "милую свою дочерь" за Владимира Васильковича, "посла с нею сына своего старейшего Михаила и бояр много" . Впоследствии ее навещает брат ее Олег . С ее помощью на смертном одре Владимир Василькович улаживает свои государственные дела, причем называет ее "княгини моа мила Олго". Владимир и Ольга были бездетны. Предсмертные заботы Владимира направлены "а то, чтобы устроить судьбу ее и их приемной дочери - Изяславы, "иже миловах ю аки свою дщерь родимую" . Владимир Василькович разрешает своей жене поступить после его смерти, как ей вздумается - жить так или идти в черницы: "Мне не воставши смотрить, что кто иметь чинити по моемь животе" , - говорит он.

Нежный, задумчивый облик женщины-матери донесли до нас и произведения русской живописи XII в. В них воплощена забота женщины, ее любовь к умершему сыну.

Сохранился рассказ о том, какое впечатление у зрителей оставляли эти произведения. Гордый князь Андрей Юрьевич Боголюбский, никогда ни перед кем не склонявший головы, смелый воин, всегда первым бросавшийся в битве на врагов, был поражен изображением Владимирской богоматери. "Сказание о чудесах Владимирской иконы" говорит о том глубоком впечатлении, которое произвела на Андрея Боголюбского икона Владимирской богоматери. Увидев ее впервые, он пал перед нею на колени - "припаде на земли" . Впоследствии все свои победы над врагами сам он и его летописец приписывали помощи этой иконы.

Во всех этих немногих упоминаниях женщина неизменно выступает в обаянии нежной заботливости, проникновенного понимания государственных тревог своих мужей и братьев. Дочь, мать или жена - она всегда помогает своему отцу, сыну или мужу, скорбит о нем, оплакивает его после смерти и никогда не склоняет его при жизни к трусости или самосохранению ценой позора. Смерть в бою с врагами она воспринимает как должное и оплакивает своих сыновей, мужей или отцов без тени упрека, без следа недовольства, как воинов и патриотов, выполнивших свой долг, не ужасаясь и не осуждая их поведения, а с тихою ласкою и с похвалой их мужеству, их доблести. Любовь к мужу, отцу или сыну не притупляет их любви к родине, ненависти к врагам, уверенности в правоте дела любимого человека.

Русские женщины "Слова о полку Игореве" воплощают в себе те же черты, которые хотя и скудно, но достаточно отчетливо донесли до нас летописи и воинские повести XII-XIII вв. Мы можем с уверенностью представить себе идеал женщины древней Руси XII-XIII вв., который будет одинаков и в летописи, и в воинских повестях, и в "Слове о полку Игореве"; только в "Слове о полку Игореве" образ скромной, заботливой, верной и любящей женщины, достойной жены своего героя-мужа, выступает с еще большей отчетливостью и большим обаянием. Идеал женщины XII-XIII вв. заключает в себе мало классовых черт. Класс феодалов не выработал собственного идеала женщины, резко отличного от народного. Женщина и в среде феодалов была предана своим заботам жены, матери, вдовы, дочери. Большие государственные обязанности не были ее уделом. И именно это способствовало сближению женских образов - феодальных и народных. Вот почему Ярославна в "Слове о полку Игореве" представлена в образе лирической, песенной русской женщины - Ярославны.

Эпический стиль в изображении людей ни разу не охватывает литературное произведение полностью. Даже в "Слове о полку Игореве" этот эпический стиль соединен со стилем средневекового монументализма. Как мы уже видели, элементы эпического стиля явственно ощущаются только в начальной части Повести временных лет, впоследствии - в образах женщин. Он сказывается в Ипатьевской летописи (характеристика Романа Галицкого), в "Слове о погибели Русской земли", в Житии Александра Невского (в характеристике шести храбрецов Александра Невского), в "Повести о разорении Рязани Батыем" и в некоторых других произведениях. Такая эпизодичность в проявлениях этого стиля вполне понятна: стиль этот в основном выразился только в устном народном творчестве, а в литературе он отражался время от времени под воздействием последнего. Поскольку же устное народное творчество киевского периода известно нам в скудных остатках среди произведений письменных, многие особенности этого стиля остаются для нас все же не ясными.

В изобразительном искусстве эпический стиль почти не отразился. Это и понятно: изобразительное искусство было гораздо более "дорогим", чем литература, но и в изобразительное искусство все же проникали отдельные элементы эпического стиля через непосредственных выпол-нителей воли заказчиков-феодалов. Вот что пишет по этому поводу М. В. Алпатов: "До нас не дошло искусство, которое создавалось в Киеве народом для себя. Смердам приходилось жить в курных избах полуземляночного типа. Но они слагали песни о героях, голос протеста простого люда звучал в городах на вече. У людей труда были свои идеалы жизни и свои понятия красоты. Руками этих людей создавались киевские здания с их пышным убранством. Вот почему и во многих великокняжеских памятниках чувствуются отголоски народных художественных представлений" .

Главы: "Народное поэтическое творчество времени расцвета древнерусского раннефеодального государства (X-XI вв.)" и "Народное поэтическое творчество в годы феодальной раздробленности Руси - до татаро-монгольского нашествия (XII - начало XII в.)". в кн.: "Русское народное поэтическое творчество", т. I, М-Л., 1953.
Повести о Николе Заразском- Труды Отдела древнерусской литературы (ОДРЛ) Института русской литературы Академии наук СССР, т. VII, 1949, стр. 290-291.

Повести о Николе Заразском- Труды Отдела древнерусской литературы (ОДРЛ) Института русской литературы Академии наук СССР, т. VII, 1949, стр. 293.

Повести о Николе Заразском- Труды Отдела древнерусской литературы (ОДРЛ) Института русской литературы Академии наук СССР, т. VII, 1949, стр. 294.

Повесть временных лет, т. I, стр. 144.

Благодаря тому что портрет князя всегда был обращен к зрителю и написан для зрителя, в нем легко проглядывали те черты, которые больше всего были дороги именно для того зрителя, который выступал в роли заказчика произведения. В своде ростовской княгини Марии в характеристике ее покойного мужа - ростовского князя Василька Константиновича - ясно ощущается не только похвала, но и выражение горести утраты: "Бе же Василко лицем красен, очима светел и грозен, хоробр паче меры на ловех, сердцемь легок, до бояр ласков, никто же бо от бояр, кто ему служил и хлеб его ел, и чашю пил, и дары имал,- тог никако же у иного князя можаше быти за любовь его; излише же слугы свои любляше. Мужьство же и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходяста. Бе бо всему хытр и гораздо умея, и по-седе в доброденьствии на отни столе и дедни" (Лаврентъевская летопись, под 1237 г., стр. 467). Этот лирический портрет, в котором внешним чертам князя придано такое большое значение, может сравниться только с портретом волынского князя Владимира Васильковича, составленным волынским летописцем, также особенно внимательным к судьбам вдовы этого князя - "милой" Ольги. Волынский: ростовский летописцы - оба писали для вдов своих князей, оба в какой-то мере, отразили их чувства. "Сий же блаюверный князь Володимерь,- пишет волынский летописей,- возрастомь бе высок, плечима великь, лицемо красен, волосы имея желты кудрявы, бороду стригый, рукы же имея красны и ногы; речь же бяшеть в немь толъста и устна исподняя дебела, глаголаше ясно от книг, зане бысть философ велик и ловець хитр, хоробр, кроток, смирен, незлобив, правдив, не мьздоимецъ, не лжив татьбы ненавидяше, питья же не пи от вздраста своего. Любовь же имеяше ко всим паче же и ко братьи своей, во хрестьном же целованьи стояше со всею правдою истиньною, нелицемерною" (Ипатьевская летопись, под 1289 г., стр. 605).

Труды ОДРЛ, т. VII, стр. 289.

Ипатьевская летопись, под 1187 г., стр. 443.

Ипатьевская летопись, под 1264 г., стр. 569.

Ипатьевская летопись, под 1274 г., стр. 577.

Ипатьевская летопись, под 1287 г., стр. 595.

Ипатьевская летопись, под 1287 г. Владимир говорит об Изяславе: "Бог бо не дал ми своих родити, за мои грехы, но си ми бысть аки от своее княгине рожека, взял бо есмь ю от своее матери в пеленах и воскормил" (стр. 593).

Сказание о чудесах Владимирской иконы божьей матери. Под ред. В.О. Ключевского. Общество любителей древней письменности, вып. XXX, 1878, стр. 30.

М.В. Алпатов. Всеобщая история искусств, г. ///. М., 1955, стр- 60-61.