Юрий Трифонов. Пепел отца стучал в его сердце
Писатель
Лауреат Государственной премии третьей степени (1951)
Кавалер ордена «Знак Почёта»
Награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне»
«Для того чтобы понять сегодня, надо понять вчера и позавчера». Ю.Трифонов
Юрий Трифонов родился 28 августа 1925 года в Москве в семье большевика, партийного и военного деятеля Валентина Андреевича Трифонова.
Его отец прошёл ссылку и каторгу, участвовал в вооруженном восстании в Ростове,в организации в 1917 году Красной Гвардии в Петрограде, в гражданской войне, в 1918 году спасал золотой запас республики, работал в Военной коллегии Верховного суда. Отец был для будущего писателя настоящим образцом революционера и человека.
Мать Трифонова - Евгения Абрамовна Лурье была зоотехником, затем инженером-экономистом. Впоследствии она стала детской писательницей - Евгенией Таюриной..
Брат отца, Евгений Андреевич - командарм и герой Гражданской войны, так же - писатель, публиковался под псевдонимом Е. Бражнев. Вместе с семьей Трифоновых жила бабушка Т. А. Словатинская, представительница «старой гвардии» большевиков. И мать, и бабушка оказали большое влияние на воспитание будущего писателя.
В 1932 году семья Трифоновых переехала в дом Правительства, который через сорок с лишним лет стал известен всему миру как «Дом на набережной», благодаря названию повести Трифонова.
В 1937 году были арестованы отец и дядя писателя, которые вскоре были расстреляны (дядя - в 1937 году, отец - в 1938 году). Для двенадцатилетнего мальчика стал настоящей трагедией арест отца, в невиновности которого он был уверен. Мать Юрия Трифонова также была репрессирована, и отбывала срок заключения в Карлаге. Юрий и его сестра с бабушкой, выселенные из квартиры правительственного дома, скитались и бедствовали.
С началом войны Трифонов был эвакуирован в Ташкент. В 1943 году он вернулся в Москву. «Сын врага народа» не мог поступить ни в один вуз, и устроился работать на военный завод. Получив необходимый рабочий стаж, в 1944 году, по-прежнему работая на заводе, он поступил в Литинститут.
О своем поступлении в Литинститут Трифонов рассказывал:
«Две школьные тетради со стихами и переводами представлялись мне такой солидной заявкой, что двух мнений быть не могло - меня примут на поэтический семинар. Я стану поэтом…. В виде довеска, совершенно необязательного, я прибавил к своим поэтическим творениям небольшой рассказ, страничек на двенадцать, под названием - бессознательно украденным - “Смерть героя”… Прошел месяц, и я пришел на Тверской бульвар за ответом. Секретарь заочного отделения сказала: “Стихи так себе, а рассказ понравился председателю приемной комиссии Федину… вы можете быть приняты на отделение прозы”. Произошло странное: в следующую минуту я забыл о стихах и не писал из больше никогда в жизни!». По настоянию Федина Трифонов позже был переведен на очное отделение института, который окончил в 1949 году.
В 1949 году Трифонов женился на оперной певице, солистке Большого театра Нине Алексеевне Нелиной. В 1951 году у Трифонова и Нелиной родилась дочь Ольга.
Дипломная работа Трифонова, повесть «Студенты», написанная им в период с 1949-го по 1950 годы, принесла ему известность. Она была опубликована в литературном журнале «Новый мир» и удостоена Сталинской премиив 1951 году. Сам писатель в дальнейшем относился к своей первой повести холодно. Несмотря на искусственность главного конфликта (идеологически правоверный профессор и профессор-космополит) повесть несла в себе зачатки главных качеств трифоновской прозы — достоверность жизни, постижение психологии человека через обыденное.
Весной 1952 года Трифонов уехал в командировку в Каракумы, на трассу Главного Туркменского канала. На долгие годы писательская судьба Юрия Трифонова оказалась связанной с Туркменией. В 1959 году появился цикл рассказов и очерков «Под солнцем», в котором впервые обозначаются черты собственно трифоновского стиля. В конце 1950-х и начале 1960-х годов Трифонов написал рассказы «Бакко», «Очки», «Одиночество Клыча Дурды» и другие рассказы.
В 1963 году был опубликован роман «Утоление жажды», материалы для которого он собирал на строительстве Туркменского канала. Но самого автора этот роман не удовлетворил. И в следующие годы Трифонов занимался написанием спортивных рассказов и репортажей. Трифонов любил спорт и, будучи страстным болельщиком, увлеченно писал и о нем.
Константин Ваншенкин вспоминал:
«Юрий Трифонов жил в середине пятидесятых на Верхней Масловке, возле стадиона «Динамо». Начал ходить туда. Прибаливал (футбольный жаргон) за ЦДКА по личным мотивам тоже из-за Боброва. На трибуне познакомился с закоренелыми «спартаковцами»: А. Арбузовым, И. Штоком, начинающим тогда статистиком футбола К. Есениным. Они убедили его в том, что «Спартак» лучше. Редкий случай».
В течение 18 лет писатель был членом редколлегии журнала «Физкультура и спорт», написал несколько сценариев к документальным и художественным фильмам о спорте. Трифонов стал одним из российскихосновоположников психологического рассказа о спорте и спортсменах.
Реабилитация Валентина Трифоновав 1955 году дала возможность Юрию написать документальную повесть «Отблеск костра» на основе сохранившегося архива отца. Эта повесть о кровавых событиях на Дону, изданнаяв 1965 году, стала главным произведением Трифонова в те годы.
В 1966 году Нина Нелина скоропостижно скончалась, и в 1968 году второй женой Трифонова стала редактор серии «Пламенные революционеры» Политиздата Алла Пастухова.
В 1969 году появилась повесть «Обмен», позже - в 1970 году вышла повесть «Предварительные итоги», в 1971 году - «Долгое прощание», и в 1975 - «Другая жизнь». В этих повестях рассказывалось о любви и семейных отношениях. В фокусе художественных исканий Трифонова постоянно вставала проблема нравственного выбора, который человек вынужден делать даже в самых простых житейских ситуациях. В периодбрежневского безвременья писатель сумел показать, как задыхается в этой ядовитой атмосфере умный, талантливый человек (герой повести «Другая жизнь» историк Сергей Троицкий), не желающий поступаться собственной порядочностью.
О Юрии Трифонове вспоминает писатель Борис Панкин:
«Так случилось, что после моей статьи «Не по кругу, по спирали», опубликованной в журнале «Дружба народов» в конце 70-х годов, Юрий Валентинович Трифонов каждую свою новую вещь, большую или малую по объему, приносил мне с автографом, а то еще и в рукописи, как это случилось, например, с романом «Время и место». Шли у него тогда эти новые вещи так густо, что однажды я не утерпел и спросил с чувством здоровой, белой, по Роберту Рождественскому, зависти, как это он успевает со столь железной регулярностью выдавать на гора один за другим такие шедевры.
Он задумчиво посмотрел на меня, пожевал полными негритянскими губами - что всегда делал, прежде чем поддержать диалог, - дотронулся до своих круглых роговых очков, поправил застегнутый ворот рубашки без галстука и сказал, начав со слова «вот»: «Вот, вы слышали, наверное, поговорку: у каждой собаки свой час лаять. И он быстро проходит...»
В 1973 году Трифонов опубликовал роман «Нетерпение» о народовольцах, вышедший в Политиздате в серии «Пламенные революционеры». Цензурных купюр в произведениях Трифонова было немного. Писатель был убежден, что талант проявляется в умении сказать все, что хочет сказать автор, и не быть изуродованным цензурой.
Трифонов активно выступил против решения секретариата Союза писателей о выводе из редколлегии «Нового мира» ее ведущих сотрудников И. И. Виноградова, А. Кондратовича, В. Я. Лакшина, прекрасно понимая, что, в первую очередь, это удар по главному редактору журнала А. Т. Твардовскому, к которому Трифонов испытывал глубочайшее уважение.
В 1975 году Трифонов женился на писательнице Ольге Мирошниченко.
В 1970 годы творчество Трифонова высоко оценили западные критики издатели. Каждая новая книга быстро переводилась и издавалась.
В 1976 в журнале «Дружба народов»была опубликована повесть Трифонова «Дом на набережной», одно из самых заметных острых произведений 1970-х годов. В повести Трифоновым был сделан глубокий психологический анализ природы страха, природы и деградации людей под гнетом тоталитарной системы. Оправдание временем и обстоятельствами характерно для многих трифоновских персонажей. Причины предательства и нравственного падения автор видел в страхе, в который была погружена вся страна после сталинского террора. Обращаясь к различным периодам российской истории, писатель показывал мужество человека и его слабость, его величие и низость, причем не только на изломах, но и в повседневности.
Трифонов сопрягал разные разные эпохи, устраивал «очную ставку» разным поколениям — дедам и внукам, отцам и детям, обнаруживая исторические переклички, стремясь увидеть человека в самые драматичные моменты его жизни — в момент нравственного выбора.
В течение трех лет «Дом на набережной» не включался ни в один из книжных сборников, а Трифонов тем временем работал над романом «Старик», о кровавых событиях на Дону в 1918 году. «Старик» появился в 1978 году в журнале «Дружба народов».
Вспоминает писатель Борис Панкин:
«Юрий Любимов поставил на «Таганке» почти одновременно «Мастера и Маргариту» и «Дом на набережной». ВААП, которым я тогда заведовал, немедленно уступил права на постановку этих вещей в интерпретации Любимова многим зарубежным театральным агентствам. Всем желающим. На стол Суслова, второго человека в компартии, немедленно легла «памятка», в которой ВААП обвинялось в продвижении на Запад идейно порочных произведений.
Там, - рассуждал на заседании секретариата ЦК, куда и я был вызван, Михаландрев (такова была его «подпольная» кличка), заглядывая в анонимку, - голые женщины по сцене летают. И еще эта пьеса, как ее, «Дом правительства»...
- «Дом на набережной», - заботливо подсказал ему кто-то из помощников.
Да, «Дом правительства», - повторил Суслов. - Вздумали для чего- то старое ворошить.
Я пытался свести дело к юрисдикции. Мол, Женевская конвенция не предусматривает отказа зарубежным партнерам в уступке прав на произведения советских авторов.
Они на Западе миллионы заплатят за такое, - отрезал Суслов, - но мы идеологией не торгуем.
Через неделю в ВААП нагрянула бригада комитета партийного контроля во главе с некоей Петровой, которая ранее добилась исключения из партии Лена Карпинского.
Я поведал об этом Юрию Валентиновичу, когда мы сидели с ним за мисками обжигающего супа-пити в ресторане «Баку», что был на тогдашней улице Горького. «Видит око, да зуб неймет», - то ли утешая меня, то ли вопрошая, вымолвил Трифонов, пожевав предварительно по своему обычаю губами. И оказался прав, потому что Петрову вскоре отправили на пенсию «за превышение полномочий».
В марте 1981 года Юрий Трифонов был госпитализирован. 26 марта ему была сделана операция - удалена почка. 28 марта, в ожидании обхода Трифонов побрился, поел и взял «Литературную газету» за 25 марта, где было опубликовано интервью с ним. В этот момент оторвался тромб, и Трифонов мгновенно скончался от тромбоэмболии легкого.
Исповедальный роман Трифонова «Время и место», в котором история страны передавалась через судьбы писателей, при жизни Трифонова напечатан не был. Он был опубликован после смерти писателя в 1982 году с существенными цензурными изъятиями. Цикл рассказов «Опрокинутый дом», в котором Трифонов с нескрываемым прощальным трагизмом рассказывал о своей жизни, также увидел свет после смерти автора, в 1982 году.
Роман «Время и место» сам писатель определил как «роман самосознания». Герой романа - писатель Антипов, испытывается на нравственную стойкость всей своей жизнью, в которой угадывается нить судьбы, выбранной им самим в разные эпохи, в различных сложных жизненных ситуациях. Писатель стремился собрать воедино времена, свидетелем которых был сам: конец 1930-х гг., война, послевоенное время, оттепель, современность.
Творчество и личность Трифонова занимают особое место не только в русской литературе 20 века, но и в общественной жизни.
В 1980 году по предложению Генриха Белля Трифонов был выдвинут на соискание Нобелевской премии. Шансы были весьма велики, но смерть писателя в марте 1981 перечеркнула их.
Посмертно в 1987 году был издан роман Трифонова «Исчезновение».
Похоронен на Кунцевском кладбище.
Интервью с Ольгой Трифоновой: «Они мне снились наяву…»
- Ольга Романовна, как вы познакомились с Юрием Трифоновым?
Как ни странно, первая встреча произошла, когда я еще ходила в детский сад, а Трифонов каждый день проходил мимо на работу. Он мне запомнился благодаря черному футляру-тубусу, в котором лежала стенгазета. В те времена он был простым рабочим, волочильщиком труб на военном заводе, и одновременно редактировал стенгазету. Я этого знать не могла. А познакомились мы в ресторане ЦДЛ. В те годы там была замечательная атмосфера, недорого и вкусно. Юрий Валентинович захаживал в этот ресторан. Он был довольно знаменит, уже вышел «Отблеск костра». Трифонов смотрел на меня мрачно и злобно. Потом он объяснял, что его раздражал мой благополучный вид.
Роман протекал драматически, мы сходились и расходились. Мне было трудно уйти от мужа, лучше бы мы жили с ним плохо. Чувство вины было таким тяжелым, что отравило первые месяцы нашей с Юрием Валентиновичем жизни. Визит в ЗАГС на процедуру развода дался ему тоже тяжело. Я видела это и говорила: «Ладно, Бог с ним, пока не надо». Но я была беременна, и вскоре мы поженились. Жил он в квартире на Песчаной улице, которую очень любил. Мне она казалась очень убогой, но я понимала, что из нее его придется выковыривать, как японского самурая. Однажды к нам пришел гость из Америки и заметил: «В такой квартире живут неудачники».
- Трудно было жить с известным писателем?
С ним - удивительно легко. Очень терпимый человек, не претендующий на чужое жизненное пространство. Обладал потрясающим чувством юмора, был удивительно смешлив, мы хохотали порой до гомерических припадков. И потом, его так вышколили по хозяйству: и посуду помыть, и в магазин за кефирчиком сбегать. Правда, я его довольно быстро избаловала - нехорошо гонять самого Трифонова в прачечную! Тогда бытовало модное слово «где-то», и как-то я стала вырывать у него из рук тарелки, которые он собирался мыть, а он сказал: «Прекрати, где-то мне это нравится».
- В дневниках и рабочих тетрадях Трифонова, которые вышли с вашими комментариями, я прочитала, что в шестидесятые годы ему приходилось перебиваться случайными заработками, влезать в долги.
Долги бывали большими. Тогда помогали друзья. Часто деньги давал в долг драматург Алексей Арбузов. Материально жилось непросто, а временами приходилось просто туго. «Я иногда доходил до рубля, не бойся, это не страшно», - сказал он мне как-то тоже в трудный момент.
- Он легко относился к деньгам?
Помню, к нам зашла его родственница, которая собиралась в Испанию. Она рассказывала, что пойдет работать на виноградники, купит джинсы сыну и мужу. Юрий вышел за мной на кухню и спросил: «Оля, у нас в доме есть валюта? Отдай ей». «Все?» «Все», - твердо сказал он. Когда мы бывали за границей, он всегда предупреждал: «Мы должны привезти подарки всем родственникам и друзьям, то, что мы здесь с тобой, - уже подарок».
- Юрий Трифонов уже был знаменитым, когда написал «Дом на набережной». И мне кажется, что для писательской славы одной этой повести достаточно. И все-таки в то время пробить такую книгу оказалось нелегко.
История публикации повести очень непростая. «Дом на набережной» был опубликован в журнале «Дружба народов» только благодаря мудрости главного редактора Сергея Баруздина. В книжку, куда вошли и «Обмен», и «Предварительные итоги», повесть не вошла. С резкой критикой выступил на писательском съезде Марков, который затем отправился за подкреплением к Суслову. А Суслов произнес загадочную фразу: «Мы все тогда ходили по лезвию ножа», - и это означало разрешение.
- Вы были знакомы с Владимиром Высоцким?
Да, мы познакомились в Театре на Таганке. Трифонов любил Высоцкого, восхищался им. Для него он был всегда Владимиром Семеновичем, единственным человеком, которого он, не терпевший «брежневских» поцелуев, мог обнять и поцеловать при встрече. Мы видели, что за обликом рубахи-парня скрывался очень умный и образованный человек. Как-то мы встречали в одной компании Новый год. Тысяча девятьсот восьмидесятый - последний в жизни Высоцкого. Наши соседи по даче собрали звезд. Был Тарковский, Высоцкий с Мариной Влади. Люди, нежно любившие друг друга, чувствовали себя почему-то разобщенно. Все как в вате. Мне кажется, причина заключалась в слишком роскошной еде - большой жратве, необычной по тем временам. Еда унижала и разобщала. Ведь многие тогда просто бедствовали. Тарковский скучал и развлекал себя тем, что снимал «полароидом» собаку в странных ракурсах. Мы сидели рядом с Владимиром Семеновичем, я видела гитару в углу, мне ужасно хотелось, чтобы он спел. Я неловко подольстилась к нему: «Хорошо бы позвать Высоцкого, он бы спел». И вдруг он очень серьезно и тихо сказал: «Оль, а ведь здесь никто, кроме вас, этого не хочет». Это была правда.
- Скажите, у Юрия Валентиновича были враги?
Скорее, завистники. «Надо же, - удивлялся он, - я живу на свете, а кто-то меня ненавидит». Самым худшим человеческим качеством почитал мстительность. Был такой случай. В журнале «Новый мир» лежала его повесть «Опрокинутый дом». В одной из глав описывается наш дом, пьяненькие грузчики, греющиеся на солнышке у магазина «Диета». И когда Юрий Валентинович пришел в «Диету» за заказом, его попросили зайти к директору. «Как же вы могли? - в голосе директора звенели слезы. - Меня за это с работы снимут!» Оказалось, один писатель не поленился прийти в магазин и рассказать, что скоро о грузчиках прочтет вся страна. После этой истории Трифонов отказался ходить за заказами, впрочем, он всегда стеснялся стоять в особой очереди, не любил привилегий. Никогда ни о чем не просил.
- Даже когда тяжело заболел...
У него был рак почки, но умер он не от этого. Хирург Лопаткин блестяще провел операцию, смерть наступила в результате послеоперационного осложнения - эмболии. Это тромб. В то время уже были необходимые медикаменты и фильтры, улавливающие тромбы, но только не в той больнице. Там даже анальгина не было. Я умоляла перевести его в другую, носила дорогие французские духи, деньги. Духи брали, конверты отталкивали.
- Разве нельзя было сделать операцию за границей?
Можно. Когда Юрий Валентинович был в командировке на Сицилии, его обследовал врач. Он сказал, что анализы ему не понравились, и предложил лечь в клинику. Все это я узнала позже. Когда в Москве мне сообщили диагноз, я пошла в секретариат Союза писателей, чтобы получить загранпаспорт Трифонова. «Откуда вы возьмете деньги на операцию?» - спросили меня. Я ответила, что у нас есть друзья за границей, которые готовы помочь. Кроме того, западные издательства подписывали с Трифоновым договоры на будущую книгу, даже не спрашивая названия. «Здесь очень хорошие врачи», - сказали мне и отказали выдать загранпаспорт.
Хоронили по обычному литфондовскому разряду на Кунцевском кладбище, которое тогда было пустынным. На подушечке несли его единственный орден - «Знак почета».
Газеты сообщили о дате похорон Юрия Трифонова после похорон. Власти опасались волнений. Центральный дом литераторов, где состоялась гражданская панихида, был в плотном кольце милиции, но все равно пришли толпы. Вечером Ольге Романовне позвонила студентка и трепещущим голосом сказала: «Мы, студенты МГУ, хотим попрощаться...» «Уже похоронили».
Беседовала Елена СВЕТЛОВА
Использованные материалы:
Ирина Чайковская . Дорогая Ольга, после опубликования в журнале моей колонки «Юрий Трифонов. Отсвет личной драмы» один читатель возмутился, что я в ней написала, что любимый и почитаемый мною Юрий Трифонов – «сегодня полузабытый писатель». Как Вам кажется, знает сегодняшняя российская молодежь это имя? А западная? Как обстоят дела с изданием его книг?
Ольга Трифонова-Тангян . Знаете, Ирина, одна моя московская знакомая написала мне, что Юрий Трифонов стал теперь классиком. Классик – это автор, чьи произведения проходят в школе, в институте, чье имя на слуху, но которого не обязательно читают на досуге молодые люди. В таком смысле «полузабытыми» можно считать многих русских писателей. В Германии, где я сейчас живу, также мало читают своих классиков. В школе проходят Гете и Шиллера, но молодежь увлекается иными книгами. При этом в Европе достаточно много любителей русской литературы и музыки. Например, известный немецкий политик Маттиас Платцек в интервью газете «Невское время» от 3 октября 2015 года, говоря о русско-немецких отношениях, признавался в своей любви к прозе Юрия Трифонова и музыке Дмитрия Шостаковича. Что же касается российских изданий, то, судя по информации в интернете, книги Трифонова достаточно регулярно выходят и хорошо продаются.
И. Ч. Хочу обратиться к Вам и к Вашей судьбе. В Ваших очень информативных и необыкновенно искренних воспоминаниях «Испытания Юрия Трифонова» рассказано о семейной трагедии писателя и его первой жены, Вашей мамы, певицы Нины Нелиной. Как складывалась Ваша жизнь после раннего ухода из жизни матери? В год ее смерти, 1966, Вам было только 15 лет. Юрий Валентинович писал тогда: «Я остался один со своей молчаливой Алей». А с кем остались Вы? Судя по воспоминаниям, Вы были «маминой дочкой»...
О. Т . Фраза «Я остался один со своей молчаливой Алей» - из рассказа «Самый маленький город». Болгарские друзья моего отца журналист Вырбан и писатель Банчо Банов решили поддержать нас после смерти моей мамы Нины Нелиной, с которой они были хорошо знакомы. Они прислали нам приглашение и организовали наш приезд в Болгарию на празднование Нового 1967 года. Мы с отцом жили в пустой и неуютной гостинице. На Новый год болгары уезжают из Софии, город пустеет. Холодно и много снега. Было непонятно, чем нам заниматься. Я была молчаливой, но и отец был не особенно разговорчивым. Большую часть времени он лежал на кровати (у него была депрессия), а я вырезала из болгарских журналов фото артистов, которые я тогда собирала, и время от времени спрашивала: «Папа, зачем мы сюда поехали?» Отец не знал, что отвечать. Потом его друг Вырбан повез нас на своей маленькой машине в «самый маленький город» Болгарии – Мелник, откуда и произошло название рассказа.
Моя мать Нина Нелина умерла 26 сентября 1966 года в возрасте 43 года. Мне тогда было 14 лет. Как теперь понимаю, у меня было шоковое состояние. Я плохо помню, как все происходило. Мама уехала на лечение в Друскининкай. Я провожала ее на вокзал. По этому поводу она написала объяснительную записку для школы. Помню, как в день смерти мамы, о чем я тогда еще не знала, я стала гладить косынку и прожгла утюгом большую дырку. И меня пронзила острая боль. Возможно, я почувствовала уход мамы из жизни. Потом похожее я ощутила в момент смерти отца. Видимо, детям что-то передается. Помню, как ехала вместе с отцом в такси на похороны. Смотрела в окно и увидела афишу нового фильма «По тонкому льду». Мне показалось, что это название имело отношение к жизни мамы. А потом провал в памяти, ничего не помню. Не помню сами похороны, кто присутствовал, что говорили. Мне уже позже рассказывали, как все было. Моя бабушка Полина устроила отцу сцену с обвинениями в его адрес, хваталась за гроб, ее оттаскивали, давали лекарство. Но сама я ничего не помню. Примерно через неделю после похорон мы с бабушкой стали получать мамины письма из Друскининкая. Она писала нам, что ей там все нравилось, просила нас беречь себя, делать по утрам зарядку.
После смерти мамы я продолжала жить с отцом на Песчаной улице у метро «Сокол». В первое время к нам без конца шли люди. В основном, друзья отца – Лев Гинзбург, Борис Слуцкий, Константин Ваншенкин. Приходил бесконечный поток писем и телеграмм с выражением соболезнований. Однажды в дом буквально ворвался режиссер фильма по роману отца «Утоление жажды» Булат Мансуров. Он порывисто обнял отца прямо в коридоре, и так они молча стояли. Ваншенкин мне позже рассказывал, что отец находился в отчаянном состоянии. Он приезжал к нему почти каждый день. Иногда вместе со своей женой Инной Гофф. Они сидели вместе и почти не разговаривали. Иногда отец плакал. Стоило Ваншенкину вернуться к себе домой на метро «Университет», как Трифонов звонил ему и просил снова приехать. И Ваншенкин опять ехал к нему на другой конец Москвы.
Тогда я все силы тратила на то, чтобы поддерживать отца и бабушку с дедушкой, которые жили по соседству. Это плохо получалось, так как бабушка с дедушкой были непримиримы к отцу, обвиняя его в равнодушии, черствости к жене. Бабушка только повторяла: «Убийца! Угнал Нелюсю на тот свет». Странно, что тогда я не думала ни о себе, ни о маме, а только об отце и стариках. Старалась им как-то помочь. Мое тогдашнее состояние Ваншенкин передал в своем стихотворении «Дочь Трифонова»:
Еще не знали многие – до стона!
Звонкам обычным не было числа.
Дочь, поднимая трубку телефона,
Всем говорила: – Мама умерла...
Ей было лет четырнадцать в ту пору,
И поражало сразу, что она,
Ища в отце привычную опору,
Была, возможно, более сильна.
Та детская пугающая сила,
Таящаяся в недрах естества,
С которою она произносила
Немыслимые, кажется, слова.
Сидели средь табачного угара,
Внезапных слез и пустяковых фраз,
И вздрагивал, как будто от удара,
Отец, ее услышав, каждый раз.
На моей маме Нине Нелиной отец женился очень рано и скоропалительно. Он сразу влюбился, женился, и уже через несколько месяцев появилась на свет я. Наша семья шесть лет прожила вместе с родителями мамы, художником Амшеем Нюренбергом и Полиной Мамичевой-Нюренберг – моими бабушкой и дедушкой – в Доме художников на Верхней Масловке. Нюренберги отдали молодым две комнаты, а сами перебрались в большую, но холодную мастерскую. Потом одну комнату они совсем подарили молодым, чтобы Трифонов мог ее сдать государству и получить для себя и нашей семьи отдельную квартиру. Сами бабушка с дедушкой продолжали жить с соседями. Бабушка была трудным человеком, но ради своей дочери она готова была пожертвовать всем.
Мама была на два года старше отца. Трифонов был ее вторым мужем. Первый раз она вышла замуж в 18 лет за своего сокурсника по вокальному отделению в Гнесинском училище, очень красивого молодого певца-тенора Владимира Чекалина. Моя бабушка недолюбливала маминых мужей, но с Трифоновым она мирилась ради меня. Она вообще считала, что мама должна была заниматься только своей артистической карьерой, а не тратить время на пустяки, в том числе, на детей. Дед Нюренберг вначале был рад и горд тем, что его зять – известный писатель, лауреат Сталинской премии. Он вел с ним бесконечные беседы об искусстве и литературе. Его отношение к отцу полностью испортилось после смерти мамы. В рассказе «Посещение Марка Шагала» Трифонов кратко охарактеризовал отношение тестя: «сначала меня любил, потом возненавидел».
Рассказывали, что на похоронах моей мамы отец дал обещание не жениться до того момента, пока я не стану взрослой. В целом он сдержал свое обещание. В 1968 году он познакомился с редактором серии «Пламенные революционеры» Политиздата Аллой Павловной Пастуховой. У них завязались близкие отношения, которые они оформили в 1970 г., но в 1979 г. развелись. Жили они на два дома. Отец часть времени проводил у нее, они вместе ездили в отпуск. Но в основном он все же жил со мной на Песчаной улице у метро Сокол. На нашу дачу в Красной Пахре она только приезжала в гости. Лето мы проводили втроем – отец, Клавдия Бабаева и я. (Бабаева была вдовой расстрелянного помощника Серго Орджоникидзе, подруга матери Трифонова по лагерю, которая взялась помогать ее сыну, проводя лето на даче. Я опубликовала ее дневник и свой очерк о ней в интернете.)
Пастухова была не только редактором, но и литературным критиком. Она сама хорошо писала, знала французский язык. Очень любила Чехова и стихи Бодлера, которые давала мне читать. Но главное – она была выдающимся редактором и сумела привлечь в свою редакцию многих талантливых писателей. В ее серии печатались Войнович, Аксенов, Искандер, Окуджава. Трифонов издал под ее редакцией исторический роман «Нетерпение», который получил высокую оценку Генриха Бёлля.
Мне кажется, что отец женился на Пастуховой, устав от слишком экстравагантной жены – красавицы и оперной дивы. Моя мать обладала взрывным характером, была резкой на язык и не щадила самолюбий. Это, конечно, осложняло ее работу в Большом театре, отношения с друзьями и даже с отцом. Возможно, отцу захотелось найти не столь яркую творческую личность, а более или менее обычную скромную женщину. Надеялся обрести «тихую пристань» и работать. Но и у Пастуховой оказались свои особенности. Она все время обижалась и тоже устраивала сцены, хотя тихие, не такие бурные, как моя мама.
Пастухова так уважала отца как писателя, что всегда называла его «Трифонов», а не «Юрий», что мне казалось странным. Он обращался к ней: «Алла». Однажды в ответ на ее критику он возразил: «Алла, но я все же Трифонов». Видимо, он перенял ее манеру. Она мне рассказывала это со смехом.
В большой степени второй брак Трифонова скреплялся рабочими интересами. Это был творческий союз, настоящий литературный дуэт. Этот период был самым продуктивным в жизни Трифонова. В 1969-1972 г. он издал одну за другой свои «московские повести», в 1973 – роман «Нетерпение». Все отмечали, что в «московских повестях» Трифонов переродился, но забывали отметить, что переродился он под влиянием своей второй супруги Аллы Пастуховой. Считаю это в высшей степени несправедливым. Она сама мне говорила: «Каждую его строчку я пропускала через себя». Могу засвидетельствовать их кропотливую совместную работу над рукописями.
Ошеломительным успехом повести «Дом на набережной» в первом номере «Дружбы народов» за 1976 г. Трифонов тоже во многом обязан Алле Пастуховой. Вместе с ней Трифонов сократил повесть в три(!) раза, сделав ее, с одной стороны, более емкой и концептуальной, а с другой – проходимой для цензуры. Изъятые же места составили основу неоконченного романа «Исчезновение», опубликованного посмертно.
Через полтора года после публикации «Дома на набережной» и полгода после «Старика», где по-прежнему чувствовалось участие Пастуховой, отец оставил ее, что явилось для нее большим ударом. А многие друзья-писатели, которые раньше перед ней заискивали, добиваясь издательских договоров, ее забыли. Она впала в жесточайшую депрессию, отчего почти полностью ослепла. Никого не хотела видеть, ничего не хотела менять в жизни. О Трифонове она не желала ни слышать, ни говорить. Один раз она мне сказала: «Я понимаю твою маму».
После бурной славы, которую принесла Трифонову повесть «Дом на набережной» и постановка «Обмена» в Театре на Таганке в 1977 г., на него обрушилась толпа поклонниц. Он отдал предпочтение молодой, но уже известной актрисе театра и кино, которая все лето 1977 года ездила к нам на дачу, вызывая любопытство соседей. Для красивой дамы это было интересным, но коротким приключением. Она ничего не хотела менять в своей жизни, и они расстались. Отец немного погоревал, но вскоре стал оказывать внимание следующей претендентке.
В 1975 году я вышла замуж за Андраника Тангяна, и мы уже с мужем и родившейся дочерью Катей продолжали жить вместе с отцом до конца 1977 г. и в Москве, и на даче. Осенью 1977 г. отец два месяца читал лекции в Америке, а в канун 1978 г. на даче представил моей семье участницу своего семинара в Литинституте Ольгу Романовну Березко (урожд. Мирошниченко), с которой уехал в Москву встречать Новый Год. Я ждала второго ребенка, мы с мужем стали жить отдельно, хотя еще и следующее лето 1978 г. провели все вместе на даче уже с моими двумя детьми. Летом 1979 г. отец построил мне отдельный домик на своем участке, в августе женился на Ольге Романовне, и мы до его смерти в марте 1981 г. уже вместе не жили. Отец стал мировой знаменитостью, круг его общения сильно изменился, изменились и приоритеты. Он много ездил за границу, встречался с иностранными корреспондентами и издателями. На старых друзей и мою семью у него оставалось все меньше времени. Мы виделись все реже и реже.
В целом, с отцом я прожила почти вдвое дольше, чем с матерью. Моя бабушка по линии отца, Евгения Лурье, сразу после смерти мамы определила мою роль: «маленькая хозяйка большого дома». Сама она растила двух внуков – Машу и Женю – детей дочери Татьяны Трифоновой. На меня у нее не хватало сил. У отца дела шли неважно, денег было мало, так что о помощнице в Москве не было и речи. На меня легло все домашнее хозяйство, хотя надо было и заканчивать школу, потом учиться в МГУ и заниматься своей семьей. Так что мне кажется, что меня нельзя назвать «маминой» дочкой.
И. Ч . Что Вы можете сказать о семье Ваших бабушки и дедушки со стороны матери? Знаю, что Ваш дед – известный художник Амшей Маркович Нюренберг. Посмотрела его работы – то, что увидела, необыкновенно самобытно, выразительно и красочно. Умер Ваш дедушка в 91 год, но при жизни у него было всего две персональных выставки. Не мало ли?
О. Т. У моего деда Амшея Марковича Нюренберга (1887-1979) была удивительно интересная судьба, о которой он написал мемуары «Воспоминания, встречи, мысли об искусстве», изданные частично в 1969 г., а в 2010 – в полном объеме под названием «Одесса – Париж – Москва». Эту книгу можно также загрузить с его персонального сайта.
Дед родился в Елисаветграде (ныне Кировоград, Украина) в семье торговца рыбой с десятью детьми. В своей семье он стал первым художником, но позже у него появились последователи: младший брат Давид Девинов-Нюренберг, его племянник, заслуженный художник России Виталий Орловский, внучатая племянница Елена Варшавчик. И, наконец, две его правнучки, мои дочери. Старшая – Катя Тангян (р.1975) – стала педагогом, кандидатом искусствоведения, вторая – Нина Рёмер (урожденная Тангян, р. 1978) – профессиональной художницей.
По счастливому стечению обстоятельств на 15-летнего Нюренберга обратил внимание елисаветградский инженер-немец Беренс, который финансировал его образование в Одесском художественном училище в классе Кириака Костанди. В то время в Одессе начала формироваться группа новаторов искусства, которую сейчас называют Украинским Авангардом начала ХХ века. Многие из них – одесситы Исаак Малик, Сандро Фазини (старший брат писателя Ильфа), Теофил Фраерман и Амшей Нюренберг - отправились искать счастья и образовываться в парижских академиях. В Париже Нюренберг делил ателье с Марком Шагалом, с которым подружился на всю жизнь, жил бедно и вернулся в Одессу в 1913 г. с подозрением на туберкулез. В Одессе Нюренберг стал одним из организаторов авангардистской группы, которую сейчас называют «Одесскими парижанами». Художники устраивали сезонные выставки наподобие Осенних и Весенних салонов в Париже. Их работы покупали коллекционеры, о них много писали в прессе.
В 1915 году Нюренберг приехал в Москву навестить своего друга, художника Виктора Мидлера. Тот дружил с бабушкиной сестрой и познакомил Нюренберга с его будущей женой. Дед сразу влюбился и женился. Полина Мамичева была красива. Особое восхищение вызывал цвет ее глаз – светло-голубой, прозрачный. Ее глаза и в старости не выцвели. Она была очень предана своим близким. Но характер у нее был трудный, она всегда сражалась за правду и «срывала маски». Настоящая староверка. Вначале Полина Мамичева мечтала о карьере балерины, но под влиянием мужа стала писать картины в стиле кубистов и выставлять их на одесских выставках. В одесском обществе «Независимых художников», как они себя называли по примеру Салона Независимых в Париже, она была единственной женщиной. Ее «Натюрморт с зеленой бутылкой» (1918) стал в последнее время часто упоминаться как ранний образец русского кубизма.
Мой дед не был членом партии, но в Революцию поверил и сразу стал на сторону Советской власти. В этом не последнюю роль сыграло его еврейское происхождение: при царизме евреи были дискриминированы, а Советская власть провозгласила интернационализм и равные права для всех национальностей. Сразу после революции Нюренберг некоторое время был комиссаром искусств в Одессе, отвечая за сохранение культурных ценностей, а в 1920 г. окончательно перебрался с женой-москвичкой в Москву. Он работал в Окнах РОСТА Маяковского, преподавал во ВХУТЕМАСе французское искусство. Дед много рисовал Ленина, однажды с натуры, когда организовал его визит во ВХУТЕМАС. Гипсовый бюст Ленина стоял у него дома на подоконнике. И даже свою дочь он назвал Нинель, что в обратном порядке читалось как Ленин. После возобновления дипломатических отношений с Францией в 1926 г. был послан Луначарским в Париж «культурным послом» для чтения лекций о новом советском искусстве. В Париж Нюренберг отправился вместе с женой Полиной и дочкой Нелей. Снова посещал Марка Шагала, так что моя мама в детстве тоже его видела. Бабушка потом говорила, что им не надо было возвращаться в Россию. Но в Москве их ждали дела, большие планы, родня.
Мне кажется, большая часть жизни Нюренберга и Мамичевой в Москве была омрачена страхами . Они скрывали ото всех, даже от меня, тот факт, что одесский коллекционер Яков Перемен увез их ранние работы в 1919 году в Палестину (их обнаружили лишь в 2006 г. и выставляли в Израиле, Америке и Украине). Нюренберги старались не упоминать имя Шагала, когда в России начались нападки на авангард, на французское искуство, на импрессионизм. Потом была война, после войны борьба с безродными космополитами. Все это Нюренберг выдержал. Страшным ударом явилась для него смерть единственной дочери – Нелечки. Но он и тут выстоял, благодаря работе. А бабушка после смерти дочери не хотела жить, но жила, чтобы помогать деду и мне. Дед тогда заканчивал свои мемуары, я – школу.
Дед всю жизнь занимался любимым делом. И был большим оптимистом, говорил в 91 год: «Когда вижу солнце, не хочу умирать». Интересовался самыми разными людьми. Мог сказать незнакомому человеку: «У Вас очень интересное лицо. Могу ли я написать Ваш портрет?». Мало, кто отказывался от такого предложения. Больше шестидесяти лет он прожил в браке с моей бабушкой. До конца дней она называла его: «мой мальчик», а он ее: «моя девочка». Мне кажется, что мой дед Нюренберг был мужественным и счастливым человеком. Поэтому его картины часто кажутся мне радостными, праздничными.
И. Ч . Обратила внимание, что большое количество работ Амшея Нюренберга хранится в Нукусе, в известном музее крамольных художников, собранном Игорем Савицким подале от всевидящего глаза столичных политцензоров от искусства. Там хранится 60 картин, и 102 картины хранятся в музее Кировограда, на Украине. Понятно, что, хотя и написано, что в Третьяковке хранится много его работ, как и в Русском музее, все они – в запасниках. Думаю, что в Нукусе и в Кировограде они висят, как их автору и положено по заслугам, - в залах.
О. Т . Что касается моих контактов с Нукусским музеем (Узбекистан), то дело было так. После смерти Нюренберга в 1979 году мы с друзьями Нюренберга устроили в память о нем выставку в МОСХе на Беговой. Туда пришло несколько художников и специалистов, среди которых был и Игорь Савицкий, который в то время активно собирал коллекцию для своего музея. Мы с ним познакомились, и он несколько раз приезжал к нам домой отбирать работы деда. Я навсегда запомнила этого замечательного человека, подвижника и энтузиаста. Несмотря на тяжелую болезнь – он всюду ездил с отводной трубкой из желудка – он неустанно посещал семьи художников, спасая многие работы от уничтожения, а художников от нищеты и забвения. Я очень рада, что теперь Нукусский музей носит имя его основателя. Как там висят работы Нюренберга, я не видела, но они точно не забыты, и в 1988 г. часть из них экспонировалась на выставке нукусского музея в московском музее Востока.
Кировограду как родному городу Нюренберг незадолго до смерти сам передал свои работы и часть архива; к нему в Москву приезжали сотрудники городского музея. В настоящее время его директором работает молодая и очень энергичная Татьяна Ткаченко. В 2009 она организовала большую персональную выставку Нюренберга с приглашением прессы и телевидения, а один зал музея полностью посвятила «художникам-землякам», где работы Нюренберга висят в постоянной экспозиции.
Кстати, другом моего деда с 16 лет был известный «художник-земляк», член Бубнового валета Александр Осмеркин. Они продолжали дружить и в Москве. Но картины Осмеркина большей частью хранятся в другом музее. В Кировограде остался дом дяди художника, который был известным архитектором (в отличие от моего деда, Осмеркин происходил из образованной и зажиточной семьи). В этом доме сейчас находится персональный музей А.Осмеркина. В 2009 году я посетила Кировоград и осталась в восторге от этого старинного города и его музеев.
Как Вы правильно отметили, около 70 работ Нюренберга хранится в запасниках Третьяковки. В других ведущих музеях также есть большие собрания его работ: в музее им. Пушкина, музее Маяковского, музее Востока. Также на Украине – в Киевском национальном музее, в Одесском музее и других, а некоторые оказались в центральном российском художественном хранилище – РОСИЗО. Отдельные работы разбросаны по всей стране. Например, картину Нюренберга «В день первого дебюта» (1955), где изображена дочь художника и моя мама Нина Нелина, я передала в дар Музею Большого театра. Во всех музеях, которые я посещала, я встречала людей, которые лично знали Нюренберга, рассказывали мне о нем. Он был очень общительным человеком.
Хотя многие картины Нюренберга хранятся в запасниках, музеи предоставляют их на разные выставки. В 2010 году в московской государственной галерее «Ковчег» была устроена персональная выставка двух братьев-художников – Амшея Нюренберга и Давида Девинова-Нюренберга из собраний Третьяковки, Музея им. Пушкина, Музея Маяковского и Музея Востока. В связи с празднованием 70-летия Победы в мае этого года была открыта выставка «Искусство в эвакуации» в московском Институте Русского Реалистического Искусства. На ней были представлены четыре работы Нюренберга периода его эвакуации в Ташкент из музея Востока. Так что нельзя сказать, что картины Нюренберга не доступны публике.
И. Ч . Вот какой вопрос. Дед у Вас был из еврейской семьи, бабушка староверка. Чье влияние в большей степени Вы испытали на себе? А Ваша мама? Кем она себя считала? Знаю, что при поступлении в Большой театр ее заставили сменить фамилию Нюренберг на звучащую по-русски. И из Нинели Нюренберг она стала Ниной Нелиной. Как она к этому отнеслась, Вы не знаете?
О.Т . Еще в юности на Украине дед испытал на себе, что значило быть евреем: существовала черта оседлости, он не мог учиться в Художественной академии, потребовалось содействие мецената Беренса. Вернувшись в родной Елисаветград в 1919 году, он узнал от родителей о еврейском погроме в городе, когда было убито и искалечено много друзей. Погром коснулся и его близкого друга, в будущем перебравшегося во Францию и ставшего известным художником-анималистом под именем Жак Констан (настоящее имя – Иосиф Константиновский). На глазах Константиновского были убиты его отец и брат, после чего тот убежал из дома. В том же году он вместе с женой навсегда покинул Родину.
Еврейские мотивы занимали в творчестве деда далеко не последнее место, особенно в графике 1920-30х гг., посвященной украинским местечкам, еврейским ремесленникам и портретам стариков, за которые его даже называли «московским Рембрандтом». Эти рисунки Нюренберг бережно хранил и в конце жизни собрал в папку под названием «Юдаика». А картиной маслом «Жертва еврейского погрома» он особенно гордился, так как она была выставлена на Осеннем Салоне в Париже 1927 года. Еврейская тематика заметно присутствовала и в его антивоенной серии 1941–45 гг., которая была выставлена в московском Центральном Доме Литераторов (ЦДЛ) сразу после войны.
У моей бабушки Полины Мамичевой, дочери московского купца, владевшего магазинами фруктов на Сретенке, после революции возникли проблемы с происхождением «из бывших». К тому же семья придерживалась старообрядческой веры. До конца жизни у нее над кроватью висела икона старообрядцев 18 века, полученная ею в подарок от матери. Полина была экстравагантна. Иногда она заявляла с вызовом: «Я – купеческая дочь!». Но в основном ей приходилось держать язык за зубами. А в коммунальной квартире, где они жили, она даже конспиративно окликала мужа не «Амшей!», а «Алексей!». Меня это всегда смешило. Я тогда ничего не понимала. Никаких национальных и старообрядческих влияний я на себе не ощущала.
Моя мама считала себя полукровкой, но это не сильно осложняло ей жизнь. И в школе, и в Гнесинском училище, и в Большом театре она всегда привлекала к себе внимание красотой, живостью характера, прекрасным голосом. Когда в 1946 г. маму брали в Большой театр, ей сказали: «У нас – русский театр» и попросили поменять фамилию. Это было как бы условием контракта. Ее это нисколько не смутило, так как многие артисты имели псевдонимы.
И.Ч . Меня давно мучил вот какой вопрос. Трифонов был тоже из смешанной семьи – еврейки и русского. После того, как в 1937-1938 году его родители были репрессированы, он жил вместе с бабушкой-еврейкой Татьяной Александровной Лурье-Словатинской. С нею он был в эвакуации в Ташкенте. Между тем еврейской темы у него нет нигде. Почему? Этот вопрос его не волновал? Или он понимал, что произведения с этой темой непроходимы? Ничего об этом не знаете?
О.Т . Во времена молодости моих родителей национальный вопрос не была столь острым. К тому же Трифонов рос в среде большевиков, которые считали себя интернационалистами. Многие вещи они воспринимали как мелкобуржуазные, отжившие свой век. Например, моя бабушка Женя (Евгения Лурье) учила меня, что о деньгах говорить неприлично. Про национальность тоже говорить было неприлично. Она подчеркнула это своим примером: когда в 1957 году в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, она на улице подходила к участникам и пожимала им руки в знак солидарности, что сейчас выглядело бы достаточно неуместно. Также нелепой кажется сейчас и вера большевиков, что дети будут воспитываться не дома, а в коммунах. Моя мама все подобные высказывания называла одним словом – «ханжество», как это описано у Трифонова в повести «Обмен».
Однажды я присутствовала на выступлении подруги бабушки Жени, прошедшей с ней ГУЛАГ, переводчицы с итальянского языка Цецилии Кин. И помню, как эта хрупкая старушка вдруг преобразилась и грозно крикнула в зал: «Мы все тут – марксисты!» Я растерялась, т.к. совершенно не считала себя марксисткой. Такой же непримиримой и несгибаемой марксисткой была и бабушка моего отца – Татьяна Словатинская. На самом деле, ее имя и фамилия были вымышлены в большевистском подполье. Как Сталин или Молотов. В действительности, и имя, и фамилия у нее были еврейские. Однажды моя тетка Татьяна Трифонова поинтересовалась у бабушки, какое у нее настоящее имя. На что та строго ответила, что не помнит и не хочет вспоминать. Другая подруга бабушки Жени по ГУЛАГу, Клавдия Бабаева, к которой я была очень привязана, напротив, была ярой антисталинисткой. Она приезжала навестить бабушку Женю в Серебряный бор и провоцировала Словатинскую разговорами о том, что Сталин был маленького роста, весь в оспе, неказистый. Она его встречала когда-то в ЦК-овском санатории. Словатинская, чей зять был расстрелян в период сталинских репрессий, а дочь и сын отсидели сроки в лагерях, в знак протеста молча выходила из комнаты и по нескольку дней с ней не разговаривала.
Касаясь семьи и характера моего отца, хочу добавить следующее. К своей бабушке Татьяне Словатинской он относился сдержанно. Она была совсем не похожа на добрую и ласковую бабушку из детских книжек. Была строгой и суровой. Но и осуждать ее было нельзя, условия жизни ее ожесточили, сделали такой сухой. Но она выполнила обещание, которое дала зятю и дочери, когда их арестовывали: «Детей я сберегу». И она слово сдержала – спасла Юрия и Татьяну, помогла им получить образование. Свою мать отец очень любил и боялся потерять так же, как он потерял раньше отца. О возможной смерти матери он с нескрываемым страхом писал задолго до того, как она умерла. В частности, в романе «Студенты» и в повести «Обмен». От матери он многое перенял – интеллигентность, тактичность, культурные интересы, литературные способности, чувство юмора, знание иностранных языков. Но было что-то и от отца – донского казака Валентина Трифонова. Это – волевые качества, упорство, упрямство и даже жесткость в принятии решений. В молодости он был физически крепким и не раз пускал в ход кулаки. Трифонов не был таким мягкотелым интеллигентом, как многие из его героев. Это было обманчивое впечатление. Иначе он не мог бы так успешно «пробивать» свои вещи в печать. Борис Слуцкий точно охарактеризовал это качество своего друга как «флегматичный напор».
Конечно, Трифонов очень далеко отошел от большевистских представлений о жизни, посмеивался над ними. Название романа «Нетерпение» созвучно понятию «нетерпимость», против которой Трифонов всегда протестовал. Но полностью отрешиться от воспитания, среды, семьи он не мог. Ведь не случайно тема большевиков, их морального превосходства над обычными обывателями и их мелкими интересами возникает у него во всех книгах. Было бы странно, если при таком отношении к жизни он стал бы углубляться в тему национальной принадлежности.
У отца было много друзей-евреев. Это я поняла позже, в молодости я просто не задумывалась над их национальностью. И все же, мне кажется, что еврейская проблематика в произведениях Трифонова присутствовала. Но, как всегда, он касался ее не прямо, не называя ничего своими именами. В частности, в одном из спортивных рассказов он описывал, как один из членов Советской делегации на Олимпийских играх стал напевать ему одесскую песенку: «Школа танцев Соломона Пляра. Школа бальных танцев, вам говорят...» Не был ли это намек на его национальность? А чем был вызван интерес Трифонова в поездках по Германии к теме концлагерей и оставшихся нацистов, как и у его друга Льва Гингзбурга, автора антифашистской повести «Потусторонние встречи»? Но этот вопрос требует отдельного исследования.
И.Ч. Юрий Валентинович женат был трижды, его третья жена Ольга Мирошниченко-Березко, хранительница его музея, пропагандистка его творчества. В каких Вы с ней отношениях? Общаетесь ли с их сыном, Валентином?
О.Т . Как я уже говорила, с третьей супругой моего отца, Ольгой Романовной Березко (урожд. Мирошниченко, она же писательница и директор Музея Дома на Набережной Ольга Трифонова), я познакомилась в канун 1978 года. Мне сразу было дано понять, что дальше жить вместе с отцом мы не будем. Мы стали жить отдельно, и контактов было крайне мало. Ольга Романовна проявила незаурядные хозяйственные способности, на даче начались непрерывные ремонты и стройки, а в Москве – хлопоты по получению новой квартиры и обустройству быта. Они с отцом ездили за границу, ходили на приемы и встречались с новыми знакомыми. Полностью занятая этой деятельностью, Ольга Романовна не проявляла интереса к моим детям и не способствовала их и моему общению с Валентином. Между нашими домами на даче был воздвигнут глухой забор. Овдовев, Ольга Романовна взяла на себя все хлопоты, связанные с литературным наследием отца, и стала активно пропагандировать его творчество. Благодаря ей, его книги регулярно выходили даже в трудные 1990-е годы. Мне из-за границы не очень просто вмешиваться в этот отлаженный механизм. Как учат информатики: «Never touch the running system» («Никогда не трогай работающую систему»).
И.Ч. Чем Вы сейчас занимаетесь? Думаете ли еще писать об отце и матери?
Сейчас я живу в Дюссельдорфе вдвоем с мужем, так как наши трое детей разъехались по другим городам. На общественных началах я работаю в Akademie-Galerie – музее Дюссельдорфской художественной академии. Это занятие мне нравится, так как я люблю искусство, мой дед был художником и обе дочки закончили эту академию. У музейных работников есть привилегии – свободный вход в музеи и на выставки во многих странах мира. А кроме того, благодаря музею, у меня сложился свой круг немецких знакомых.
Конечно, у меня есть желание написать историю моих родителей. Тем более, что часто читаю о них совершенно несуразные вещи. Продолжаю заниматься архивами Нюренберга. Моя бабушка Полина Мамичева оставила большое эпистолярное наследие, где много неожиданных и парадоксальных рассуждений. Она часто писала очень резко, но обладала проницательным умом. Еще я хотела бы написать о том, как мы с мужем и тремя детьми перемещались по миру. Но все это требует много времени. Возможно, этот труд завершат наши дети. И они тоже начнут рыться в архивах. Пока у них не возникло такого желания, но и у меня оно появилось не сразу.
И.Ч. Как Вы относитесь к экранизациям романов отца и к спектаклям по ним? «Дом на набережной» был поставлен Таганкой. Лично меня этот спектакль потряс. В роли Глебова я видела Золотухина, перевернувшего мои представления об его актерских возможностях. Могу сказать, что и фильм Урсуляка по повести «Долгое прощание» не только меня потряс, но и дал толчок к мыслям о семейной трагедии писателя, лежащей, как кажется, в основе повести и фильма.
О.Т. Спектакли «Обмен» и «Дом на набережной», поставленные на Таганке Юрием Любимовым, были очень удачны. Надо учитывать, что сыграло роль содружество двух мастеров – Трифонова и Любимова. Трифонов сам писал пьесы по своим повестям, а Любимов славился неординарными сценическими решениями. Мне кажется, что артисты у Любимова были скорее статистами, выразителями идей драматурга и постановщика, чем самостоятельными личностями. Хотя, пройдя школу в таком театре, многие стали великолепными исполнителями. Почему-то в спектакле «Обмен» мне больше всего запомнился второстепенный персонаж – маклер, очень смешно сыгранный Семеном Фарадой. Как всегда, очень оригинальны были декорации художника Давида Боровского. При том, что повести Трифонова статичны, в этих спектаклях много динамики. Немного мешала излишняя плакатность. Трифонов был тоньше, он избегал всякой нарочитости. Любимов же был более политизирован, что в Советском Союзе работало очень эффективно.
Что касается фильма С.Урсуляка «Долгое прощание», то тут у меня больше замечаний, хотя фильм сделан тонко, с большой любовью к творчеству Трифонова. Но весь сценарий сосредоточен на любовном треугольнике и появлении четвертого влиятельного лица. По сути, получается нечто вроде «Служебного романа». Не могу себе представить, чтобы сам Трифонов мог написать такой сценарий, мог так сузить и упростить содержание своей повести. Ведь повесть не о том, изменяла ли Ляля своему супругу и с кем, а о том, как происходило взросление героя и становление его как творческой личности. «Долгое прощание», как часто у Трифонова – многозначное понятие. Это прощание не только с Лялей (со своей первой любовью), но и со своей молодостью, наивностью, неприспособленностью. Это – автобиографическое прощание с самим собой. А в фильме это совсем не прописано.
Мне бы очень хотелось, чтобы был снят фильм по написанному самим Трифоновым сценарию «Бесконечные игры». К сожалению, этот фильм никогда не был поставлен. Видимо, тема считалась слишком камерной, бытовой. Но опять же, все зависит от того, как сделать. А мне бы очень хотелось увидеть в этом фильме моего молодого отца с его безумной увлеченностью спортом и неумением общаться с любимой женщиной, неприязненные отношения с тещей, Дом художников на Верхней Масловке и старый стадион «Динамо» поблизости. Мне все это так знакомо. А «бесконечные игры» в моем представлении – это невозможность остановить убегающее время.
И.Ч . Последний вопрос очень деликатный. Ваша мама, как кажется, стала жертвой бесчеловечной сталинской системы, когда всесильный нарком, прислужник главного сатрапа, мог претендовать на любую понравившуюся ему женщину. До сих пор в России об этих женщинах, жертвах насилия злодея-сластолюбца, говорят разве что шепотом. Почему, как Вы думаете, в людях нет возмущения, негодования против его преступлений? Почему, как правило, во всем винят несчастную жертву и она, должна оставаться в одиночестве, на пару со своей сломанной судьбой?
О.Т . Когда мама умерла, я была подростком, и, как Вы понимаете, никто мне о Берии не рассказывал – ни отец, ни бабушка с дедушкой. Однако позже до меня дошел слух, что после разоблачения сталинизма в Большой театр поступил большой список певиц и балерин, которых привозили в особняк Берии, где значилась и моя мама. Вот и все. Потом это обросло подробностями. Насколько я могу судить, жизнь моей мамы эта неприятная история не поломала и на отношения с отцом не повлияла. Поэтому особенно драматизировать этот эпизод не стоит.
На самом деле, конфликты у матери с отцом происходили совсем на другой почве. Главная проблема состояла в том, что оба были творческие личности. И оба очень рано стали успешными. Сразу после окончания Гнесинского училища, не имея высшего музыкального образования, Нелина в 23 года была принята в четыре оперных театра Советского Союза – во Львовскую и в Киевскую оперы на Украине, в Музыкальный театр им.Станиславского и в Большой театр в Москве. Она обладала яркой внешностью и красивым сопрано. Проработав 1945 год в Киеве, она предпочла перейти в Большой театр, где была солисткой 11 лет. Ее сольный дебют в роли Розины в «Севильском цирюльнике» Россини, который она готовила под руководством Валерии Барсовой, блестяще прошел в 1948 году. В журнале «Смена» была напечатана большая статья о Нелиной под заголовком «Самая молодая Розина». Перед ней открывались хорошие перспективы.
Трифонов в 25 лет стал самым молодым лауреатом Государственной премии, полученной им за роман «Студенты». По роману был поставлен спектакль «Молодые годы» в театре им. Ермоловой. Его приглашали на бесчисленные встречи с читателями, о нем передавали по радио, писали в газетах.
Но в 1960-е годы оба переживали творческий кризис. У отца был 10-летний застой после публикации первого романа, он ездил в командировки в Туркмению, собирая материал для романа «Утоление жажды», публиковал спортивные очерки и рассказы, но по большому счету ему не писалось. У мамы испортился голос, она из Большого театра перешла в Филармонию. Ездила с концертами по стране, уставала. Оба нервничали и не щадили самолюбия друг друга. Теща настраивала дочь против мужа, свекровь «не одобряла» невестку. Отец сумел преодолеть кризис, нашел в себе силы начать все заново. Мама не смогла. Она была слишком экспансивная, невыдержанная. У отца были крепче характер, крепче нервы. Но он сознавал, что не смог поддержать маму, оставил ее наедине с самой собой, эгоистически махнув на все рукой. Почему она оказалась одна в Друскининкае? Почему он не приехал, когда она попросила его об этом по телефону? Совесть мучила его очень долго, создавая ту почву, на которой выросли его лучшие произведения.
Одним из самых известных его обитателей был Юрий Трифонов (1925–1981). За ним закрепилось определение «мастера городской прозы». Однако о его взаимоотношениях с родной столицей известно мало. Сегодня вдова писателя рассказывает о том, как город подыгрывал их некогда запретной любви. Мы перечисляем адреса Трифонова и их отражения в его прозе, а еще выясняем, за что писатель был благодарен нашей газете.
Вдова писателя Ольга Трифонова рассказывает о судьбе и творчестве мужа несколько раз в неделю. Она возглавляет «Музей «Дом на набережной» (это отдел Музея Москвы) и сама проводит экскурсии. Но «Вечерней Москве» она рассказала о том, о чем никогда не говорила посетителям.
- Ольга Романовна, вы помните, когда впервые увидели Юрия Валентиновича?
Мне было пять лет. Это был 1943 год, я ходила в детский сад на 1-й улице Ямского Поля. Мимо ограды часто шагал юноша с пышными волосами, в телогрейке, в грубых ботинках. Спустя тридцать лет я поняла, что это был Юра. Ему тогда было 18, он работал на заводе «Знамя Труда» - в армию его не брали из-за близорукости. Когда я рассказала ему, он возразил: «Это ты из моих рассказов узнала, вот тебе и кажется, что это было наяву». Тогда я добавила, что юноша носил под мышкой черную трубу. И тут Юрий Валентинович поразился: он действительно носил в тубусе цеховую стенгазету, которую редактировал. И узнать об этом по рассказам я не могла.
- А первая «взрослая» встреча когда состоялась?
Их было много. Я публиковала рассказы, вращалась в писательских кругах. А познакомились поближе уже в 1971 году. Я попала на семинар молодых писателей, который вел Юрий Валентинович. Однажды он спросил, могу ли я подвезти его домой (я была дама упакованная, с машиной), и по дороге поинтересовался, есть ли у меня роман.
- И вы сказали, что пишете рассказы?
Он имел в виду отношения. Я сказала, что роман есть, но не очень хороший. И спросила, есть ли роман у него. Он сказал, что есть, и тоже не очень хороший. С этого все и началось.
Он был женат, я замужем. У нас был долгий тайный московский роман, с чужими квартирами, с ключами, отданными на несколько часов. Мы изучили окраины, оказываясь то в Нагатине, то в Бирюлеве. Однажды мы бесконечно долго ехали то ли по Варшавке, то ли по Волгоградке. У меня вырвалось, что я не люблю Москву. Юрий Валентинович по- смотрел на меня с ужасом и сказал: «Но ведь это мука - жить в городе, который не любишь. И как можно не любить Москву? Да ты ее и не знаешь по-настоящему!» Для него ведь Город - один из героев его книг.
В романе «Старик» явно отразился этот опыт: Кандауров и Светлана встречаются в квартире друга на юго-западе...
Он отразился даже в романе «Нетерпение».
- Он же о народовольцах!
Там в одном из лирических отступлений есть слова: «Пироговка, август, троллейбус в сторону Лужников...» На Пироговке находился Центральный государственный архив Октябрьской революции, Юрий Валентинович подолгу собирал там материалы. И я назначала ему свидания в квартире подруги, которая жила на Фрунзенской набережной.
- Но вот началась совместная жизнь. Каким автор «бытовых повестей» оказался в быту?
Покладистым. Любил мыть посуду. Я порывалась перехватить у него тарелки, а он говорил: «Ты лучше посиди, расскажи, как прошел день». Он любил такие рассказы, особенно если они были смешными.
- А критиковать его прозу вам случалось? Как он реагировал?
Однажды он начал мне читать начало «Дома на набережной». Это была какая-то тягомотина, про Юлию Федоровну (мать главной героини Сони Ганчук. - «ВМ»), про ее австрийское прошлое. И я, в худших традициях русской литературы, задремала. Потом он этот кусок убрал. Начало романа «Время и место» по моему совету переехало в конец. А когда я у него спрашивала мнения о своих произведениях, он всегда спрашивал: «Тебе с наркозом или без наркоза?»
А вот Булат Окуджава в песне «Давайте восклицать», посвященной Юрию Валентиновичу, призывал: «Давайте говорить друг другу комплименты». Это чтобы смягчить сурового адресата?
Мне кажется, он был не в восторге от этой песни. Потому что комплименты - это всегда неискренность.
- Юрий Валентинович на фотографиях выглядит мрачным и важным...
Он казался таким, потому что был медлительным из-за больного сердца и скрываемой одышки. На самом деле он был смешлив и доводил меня и наших друзей до колик. Обладал замечательным актерским даром. Любил изображать в компании пожилого профессора, который ухаживает за молоденькой медсестрой.
Да. Неоконченный роман об Азефе (один из руководителей партии эсеров и одновременно секретный сотрудник полиции, выдавший многих революционеров. - «ВМ») и становлении партии большевиков. Но когда это будет издано, решит наш сын Валентин. Ему 37 лет, он работает на телевидении. Для него это будет полезно хотя бы в чисто воспитательных целях. А я уже сделала много и хочу остановиться.
«ВЕЧЕРКА» ЗАМЕТИЛА ЕГО ТАЛАНТ ПЕРВОЙ
Трифонов прославился очень рано: в 1950 году, в 25 лет, он напечатал свой первый роман «Студенты». Очень скоро дебютанта заметила «Вечерняя Москва»: 19 декабря 1950 года она напечатала положительную рецензию. Может, она сыграла свою роль в том, что Трифонов получил Сталинскую премию.
Сестра Юрия Трифонова, Татьяна Валентиновна, рассказывала мне, что с той поры у него навсегда осталось доброе отношение к«Вечерке»,- говорит Александр Шитов, доктор филологических наук, биограф писателя.
Нажмите на изображение для перехода в режим просмотра
У Трифонова было несколько публикаций в нашей газете. Он рассказывал о своих творческих планах, анонсировал новинки, рецензировал спектакли. 25 декабря 1963 года у него вышел репортаж с Московского нефтеперерабатывающего завода - «Чудеса в прозрачных мешках». Модную тему (химия и синтетика) Трифонов подал через приземленные бытовые детали, на которые был мастер: «В прачечных требуют, чтобы срезали пуговицы с сорочек потому, что они не выдерживают высокой температуры. А наш полипропилен выдерживает температуру выше 100 градусов».
А 31 декабря 1963 года Трифонов стал героем добродушной юмористической заметки. В то время Юрий Валентинович только что выпустил роман «Утоление жажды» о строительстве канала в Туркмении, а также был известен как спортивный журналист. Автор описывает воображаемую встречу с Трифоновым. Он подарил писателю эпиграмму:
Трудом людей сквозь злые Каракумы
Канал пробит в невиданном броске.
Роман глубокие рождает думы,
Хотя сюжет построен... на песке.
А еще он якобы спросил, не собирается ли Трифонов сочинить что-нибудь о каналах на Марсе (тоже модная тема). И Юрий Валентинович якобы ответил: «Меня пока больше волнует «загадка» хоккеистов «Спартака». <...>С чего это они столько очков потеряли? Что касается Марса, то там пока не оборудовали футбольное поле».
Спустя 12 лет после кончины писателя в редакцию обратилась пенсионерка Эвелина Гезенцвей. В годы войны она работала с Юрием на одном заводе, у нее сохранилась стенгазета за 3 ноября 1944 года с его стихами. 19-летний заочник Литературного института откликнулся на череду салютов в честь городов, которые Красная армия освобождала один за другим. Стихотворение было перепечатано в «Вечерке» 3 ноября 1993 года, это стало его первой официальной публикацией. Мы приводим отрывок из него.
Он грянет, последний салют
Гремят и гудят над Москвою раскаты
И город ликует - салют!
И сотен ракет огневые каскады
Победу на небе поют! <...>
И день, когда русский солдат по кварталам
И скверам Берлина пройдет,
Когда в бранденбургскую землю, усталый,
Он штык свой уральский воткнет,
Когда он с лицом, почерневшим от пота,
Присядет, махорку куря,
И скажет: «Окончилась наша работа,
Видать, потрудились не зря».
Пускай в этот день все орудия света
Все залпы в единый сольют
И грянет над миром во славу победы
Последний великий салют!
ДОМ НА РЕКЕ ВРЕМЕНИ. АДРЕСА ПРОЗАИКА УЗНАЮТСЯ ПО СКВЕРАМ, ФОНТАНАМ И МАГАЗИНАМ
Имя Трифонова вызывает ассоциации прежде всего с «Домом на набережной» (это с его легкой руки Дом правительства получил такое название), где писатель провел детство и которому посвятил одноименный роман. Но у Трифонова было много других столичных адресов, и каждый отразился в его творчестве, хотя бы одной деталью.
Тверской бульвар, 17 (1925–1933)
Там Юра прожил первые 8 лет.
«...Я жил в доме посередке Тверского <...><…> в стороне чернел, как башня, громадный человек по имени Тимирязев, а в другой стороне... стоял такой же черный Пушкин <...><…> Нянька Таня, собираясь со мной погулять, спрашивала у мамы: «Куда иттить: к энтому Пушкину или к энтому Пушкину?»
«Бульварное кольцо» (очерк, 1979)
Улица Серафимовича, 2, Дом правительства (1933–1939)
Отец Трифонова был крупным государственным деятелем. В 1937 году он был арестован и на следующий год расстрелян. Мать будущего писателя в 1938 году была арестована и осуждена на 8 лет лагерей.
«Серая громада висла над переулочком, по утрам застила солнце, а вечерами сверху летели голоса радио, музыка патефона. Там, в поднебесных этажах, шла, казалось, совсем иная жизнь, чем внизу...»
«Дом на набережной» (1976)
Большая Калужская (ныне Ленинский проспект), 21 (1939–1941, 1943–1951)
После ареста отца и матери семья Трифонова переселилась в коммунальную квартиру на тогдашней окраине Москвы.
« - Как вы думаете ехать на Смоленскую площадь? <…> <...>На метро? - изумленно произнес Аркадий Львович. - Вы с ума сошли! Я вам укажу чудесное сообщение: вы едете до Калужской на любом, идете через площадь <...><…> Вы бежите к Парку Культуры, это две минуты, вскакиваете на десятку или «Б»…»
«Студенты» (1950)
Страстной бульвар, 4 (1942–1943)
Юрий вернулся из эвакуации первым, а его бабушка и его сестра на полгода задержались в Ташкенте. Юрий прожил это время у сестры бабушки на Страстном.
«От вокзала до Страстного бульвара, где жила тетя Дина, Игорь шел пешком, совсем налегке <…> <...> Когда-то эта цепь проходных дворов была оживленнейшим местом: по ним проходили, сокращая себе путь, с Большой Дмитровки на Страстную площадь...»
«Исчезновение» (1981)
Верхняя Масловка, 1 (1951–1957)
В 1951 году Юрий Трифонов женился на молодой певице Большого театра Нине Нелиной, дочери художника Амшея Нюренберга, и переехал к ней.
«Георгий Максимович всех пригласил в мастерскую. Надо было пройти длинным общим коридором: справа двери в мастерские, слева общая ванная, общая кухня, общая уборная для всех жителей третьего этажа. Был такой нелепый дом постройки двадцатых годов…»
«Другая жизнь» (1976)
2-я Песчаная, 8 (1958–1981)
С 1957 по 1958 год Юрий Трифонов со своей женой Ниной Нелиной прожил на Ломоносовском проспекте, 15. Затем Нина удачно обменяла квартиру (эти перипетии потом отразились в повести «Обмен»), и они переехали на 2-ю Песчаную (с 1965 по 1994 год она называлась улицей Георгиу-Дежа). Район узнается во многих произведениях Трифонова по таким деталям, как сквер, фонтан, местные торговые точки. Однажды директор магазина «Диета» (он находился на углу улиц Георгиу-Дежа и Вальтера Ульбрихта, ныне Новопесчаной), где писатели получали продуктовые заказы, набросилась на Юрия Валентиновича с упреками. Кто- то ей сообщил, что в редакции журнала «Новый мир» лежит его повесть «Опрокинутый дом», а там упоминается двор «Диеты», где «греются на солнышке пьяненькие грузчики». В те годы шла борьба с пьянством, и директора могли наказать.
«Из окна моего дома, с шестого этажа, виден сквер, разросшиеся липы, фонтан, скамейки, пенсионеры на скамейках, никто не помнит речушки, которая тут сочилась когда-то в зарослях ивняка <...><…> и потом умерла (речка Ходынка, протекавшая на месте 2-й Песчаной, была заключена в трубу. - «ВМ»)».
«Время и место» (1980)
ОБЛУЧЕНИЕ ЛЮБОВЬЮ
Писателю Юрию Трифонову сегодня исполнилось бы 85 лет
Он считался классиком при жизни. Сегодня его назвали бы культовым писателем. Он номинировался на Нобелевскую премию 1981 года, но не дожил. А мертвым эту награду не дают.
Не эмигрант и не диссидент, не почвенник, не либерал. Не примыкал ни к одному литературному «кружку». Не скандалил, не эпатировал публику. Он просто был хорошим писателем.
Романы и повести «летописца асфальтовой Москвы» зачитывались до дыр, обсуждались на кухнях и в курилках, даже переписывали от руки. Рукописный «Дом на набережной» хранится в архиве писателя. Бывает ли слава больше?
Его личная жизнь очень похожа на роман, в котором сплелось все: и страсть, и счастье, и слезы, и смерть. Ольга Трифонова – последняя жена писателя и последняя его любовь.
- Жизнь то и дело сталкивала вас. Можно сказать, что ваш роман был предопределен?
- Конечно. Я помню все наши встречи. Я была замужем за другим человеком, он был женат на другой женщине. Мы дико смущались, встречая друг друга. Однажды столкнулись в подземном переходе из Дома литераторов в так называемый Большой союз, и Юрий страшно ударился лбом о низкую притолоку и жутко выматерился. Я с изумлением посмотрела, а он сказал: «Извините, Оля».
- Между вами всегда что-то искрило?
- Носились сквозняки. Однажды, когда я была у него в семинаре, он попросил подвезти его домой, потому что мы жили рядом. Мы ехали в машине, велся вялый натужный разговор. И вдруг Юрий Валентинович спросил: «У вас есть роман?» От неожиданности я сказала: «Да». – «Хороший?» - голос у него был упавший. «Да нет», - призналась я и подумала: какое нахальство задавать такие вопросы и отомстила: «А у вас есть, Юрий Валентинович?» - «Есть». – «Хороший?» - «Да тоже нет». Это был наш первый неформальный диалог. Юра нравился мне безумно.
- А как начался роман?
- Юра дал мне почитать какую-то книгу. Я долго ее держала, и однажды он мрачно буркнул, что книгу пора вернуть. Когда я пришла отдавать, он обнял меня и пробормотал четверостишие Ходасевича, которого очень любил: «Перелети, пере- что хочешь - Но вырвись: камнем из пращи, Звездой, сорвавшейся в ночи...Сам затерял - теперь ищи...Бог знает, что себе бормочешь, Ища пенсне или ключи». С этого и начался роман. С чужими квартирами, чужими ключами, чужими портретами. То в Нагатине, то в Чертанове, то в Теплом Стане.
- Запретная любовь трудна для двоих. Вы не пытались прервать эти отношения?
- Порой мы расставались надолго, чтобы убежать от этого чувства. Семь лет он не решался развестись. Он был человек совестливый, хотя та женщина делала все, чтобы ему легче было уйти. Одна их общая знакомая сказала ей: «Вы – кузнец своего несчастья». Мне тоже было трудно уйти от мужа, хорошего, благородного человека. Я понимала, на какое осмеяние его обрекаю. Мы все жили в огромной коммунальной квартире, которой, по сути, был Союз писателей. Все друг друга знали и обсуждали.
- Как быстро писательская «коммунальная квартира» переварила ваш брак?
- Не переварила. Я после его смерти с маленьким Валей приехала на Пицунду. У меня было очень сильное нервное истощение, и моя подруга-психиатр сказала, что есть два хороших средства преодолевать стресс такого рода. Уходить в лес и кричать так, чтобы начинали болеть мышцы шеи, и бег. Рано утром я бежала в Пицунде и услышала, как две дамы мне в спину сказали: «Бежит, старается, форму соблюдает, ей же еще замуж выходить!»
- Но у вас была попытка создать семью?
- Получается, они были правы. (Смеется). Я не думала, что надо бегать, чтобы выйти через 8 лет замуж. Это был гражданский брак. Сейчас, по прошествии времени, я должна констатировать, что моему избраннику тоже было очень трудно, потому что невозможно слушать через каждое второе слово «Юрий» и смотреть на его портреты. Мне не хватило такта убрать портреты. Но я физически не могла это сделать.
- Красивый, загадочный, талантливый, знаменитый – такие мужчины нравятся женщинам. Вы его ревновали?
- Я сильно его ревновала, но ему, по-моему, это нравилось. Женщины кокетничали с ним нагло, при мне, и у меня это вызывало ярость. Однажды он уехал в Италию, и я ужасно тосковала. Вдруг звонок: одна дама, жена писателя звенящим от счастья голосом говорит: «Ой! Оля, а мы только что вернулись из Италии! Мы видели Юру в Ватикане с потрясающей красоты девушкой!» Я чувствую: мир рухнул! Я стала рыдать, в это время позвонил Юра. И я сразу спросила: «С кем ты был в Ватикане?» «О! Я так и знал! Когда они пошли нам навстречу, у меня упало сердце. Я понял, уже сегодня вечером будешь знать ты. У меня была действительно очень красивая переводчица, она скоро приедет в Москву, и я тебя с ней познакомлю».
- У него были увлечения?
- Один раз «амур» случился в самом начале нашего романа, Юра мне рассказал об этом. Я встретила ее на одном официальном мероприятии и сказала Юре: «Вот с этой дамой у тебя был роман». Он считал, что я необычайно проницательна. Также я узнала его первую женщину. Она подошла к нему на киностудии, они так смотрели друг на друга, что я поняла: у них был счастливый роман, о котором оба вспоминают с благодарностью. А я отошла в сторону, не желая мешать, потому что жена, которая стоит, как часовой у Смольного, – это смешно.
- У вас разница в возрасте – тринадцать лет. На фотографиях вы сияете обольстительной красотой. Юрий Валентинович был ревнив?
- Очень. Один раз устроил ужасную сцену, и ему самому стало неловко. Потом сказал: «Больше не буду тебя никогда ревновать, - и добавил, - по крайней мере, подавать вида». Однажды в Венеции, куда мы приехали по приглашению итальянского издательства, произошла смешная история отеле. Тогда в наших магазинах ничего не было, и у меня был с собой список покупок пунктов на шестьдесят. Маме – кофту белую в черный горошек, моей сестре – дезабилье, в том числе, тряпки для мытья пола, которых здесь еще в помине не было. И вот мы идем с Юрием Валентиновичем мимо хозяйственного магазина, я думаю нырнуть туда за тряпками, но слышу: «Оля, до этого безумия мы не дойдем».
- Дошли?
- Когда он пошел в отель давать интервью, я вернулась в магазин и накупила кипу тряпок для всех подруг. И в гостинице, чтобы муж не увидел этот пакет, я спрятала его в шкафчике, где уборщицы хранят свой инвентарь. Когда Юра заснул, я в ночной рубашке вышла в коридор и направилась к своему тайнику. И в этот момент увидела лаковые штиблеты. Я подняла голову: стоял роскошный джентльмен в смокинге, который воззрился на меня с диким изумлением, подумав, что богатая клептоманка крадет у горничных. От страха я приложила палец к губам. Он сделал то же самое. А утром на завтраке входит этот человек видит меня и прикладывает палец к губам. Юра вскипел: «Что это значит? Я требую объяснений!» Он мне не поверил, и пришлось предъявить доказательства – те самые тряпки для пола.
- Юрий Валентинович многим казался флегматичным, малообщительным. С ним было трудно?
- Легко! На самом деле он был очень смешливый, щедрый, великодушный и предельно искренний. Юра умел дружить, и люди, которые встречались с ним хоть однажды, уже не могли его забыть. А немножко угрюмый вид объяснялся одышкой. Юра скрывал, что ему не хватает дыхания, поэтому говорил медленно.
- А что с ним не прокатывало?
- В быту все прокатывало. Он очень любил мыть посуду. Один раз мне стало стыдно, и я сказала: «Прекрати. Я не хочу, чтобы ты мыл!» А тогда было очень модным слово «где-то», и он ответил: «Мне где-то это очень нравится». Его мягкость женщин очень искушала, им казалось, что можно давить до конца. Когда мы с ним познакомились, он ходил в облезлой болгарской дубленке, по-холостяцки зашитой черными нитками, в руках авоська, в которой он вечно таскал продукты. И еще просил заехать в прачечную забрать белье. Его жена думала, что так будет всегда. Но я поняла, что это кончается мгновенно и бесповоротно. С Юрием Валентиновичем не прокатывало то, что нарушало главные понятия его жизни. Например, в те времена писателям, как привилегированному классу, полагался паек. Мы были приписаны к магазину «Диета» по соседству. Однажды Юра вернулся из магазина, с грохотом поставил этот пакет и сказал: «Я туда больше не пойду! Мне стыдно». А у нас был грудной ребенок и не меньше пяти гостей каждый день за обеденным столом. И мы стали ездить на рынок.
- Слышала, что он был завзятым болельщиком?
- Он был потрясающим болельщиком и мне привил эту страсть. Его кумиром был легендарный Андрей Петрович Старостин. Юра болел за «Спартак». Если игрались важные матчи, бросалось все. Как-то я его шутливо спросила: «Почему ты на мне женился?», он ответил: «Помнишь, наши играли с чехами на чемпионате мира? Ты прилетела, я тебе не встретил. Ты вошла и спросила: какой счет? И не сказала ни слова упрека». У него в «Другой жизни» герой смотрит спорт по телевизору, что вызывает раздражение у жены, а он говорит: «Неужели ты не понимаешь, что это мой бром, мои «Ессентуки?» Часто они смотрели матчи вместе со Старостиным, и я выходила, понимая, что мешаю им комментировать «без цензуры». Юра был один из столпов спортивной журналистики, он автор знаменитого тогда фильма «Хоккеисты», который был снят по его сценарию.
- У него были какие-то приемы самообороны в жизни?
- Юмор и ирония. У него была потрясающая мать и, когда ее арестовали и повели пешком вниз по лестнице, дети выбежали с ревом. Она остановилась, думала, что прощается навсегда, и сказала: «Дети, что бы ни случились, никогда не теряйте чувства юмора!»
- Наверное, это помогало в отношениях с коллегами по писательскому цеху. В воспоминаниях Юрия Дружникова сквозит острая зависть, даже публикацию в «Новом мире» он объясняет добрососедскими отношениями с Твардовским.
- Грош цена этим «воспоминаниям». Юрий Валентинович с Дружниковым не был знаком. А, во-вторых, с Твардовским, я думаю, можно было есть из одной миски, но к литературе это отношения не имело. Александр Трифонович был абсолютно независимый человек.
- Вы дружили с Твардовскими?
- Юрий Валентинович часто общался с Александром Трифоновичем, а Мария Илларионовна была очень закрытым человеком. На нашем участке был глухой угол. После смерти Юры я уходила туда плакать, чтобы не видел сын. И однажды в ранних сумерках я стояла и плакала, она подошла к забору и сказала: «Ольга Романовна, знаете, что я делала, когда умер Александр Трифонович? Я занималась его библиотекой». Это был намек. Юрий Валентинович хранил очень много чужих рукописей, за которые можно было получить срок, я поняла, что от этого надо избавляться. И ночью перевезла все это к маме и тайком от нее спрятала по антресолям.
Высокое напряжение
- Когда вы узнали, что он смертельно болен?
- Я подозревала, у него были очень плохие симптомы. При тех болях, которые он испытывал, люди бьются головой о стену и молят о смерти. Он только бледнел, пот стекал со лба, как вода. Но он никогда не жаловался. Когда врачи увидели его рентгеновский снимок, они переглянулись, и я поняла, что это конец. Юрий Валентинович был очень мужественным человеком. Хирург профессор Лопаткин зашел к нему перед операцией: «Ну что ж, Юрий Валентинович, на май мы с вами выпьем! Потом переживал: «Зачем я это сказал?» Через день Юры не стало. Он ушел рано, в пятьдесят пять.
- Юрий Валентинович вел дневники. Вам открылись какие-то тайны?
- Дневники были очень скупыми, а, самое главное, что писатели такого уровня самое ценное и потаенное доверяют литературе. Поэтому мне дневники читать не надо было. Я иногда про себя такое узнавала в книгах, что у меня перехватывало дыхание. Я-то знала, о чем идет речь. Юра мне каждый день читал написанное за день. Однажды он мялся-мялся, как нашкодивший кот, а прочитать-то хотелось. Это была очень болезненная вещь про меня. Он спросил: «Ну как, ничего? Выдержишь?»
- Страшно, когда глубоко личные вещи кладутся в копилку, чтобы выплыть в большую литературу.
- Страшно, но какое счастье, что об этом можешь догадаться только ты. У Юрия Валентиновича в том же романе «Время и место» возвращается из лагеря мать, которую он не видел 8 лет. И она перед сном робко подходит к нему, потому что оставила мальчика, а встретила дядьку здоровенного: «Можно тебя поцеловать?» Она наклонилась, поцеловала, от нее пахло земляничным мылом, и он подумал: надо записать «от нее пахло земляничным мылом».
- Иногда бывает наоборот: сюжеты воплощаются в жизни. С Юрием Валентиновичем так случалось?
- Он очень этого боялся. Например, во время нашего тайного романа он привез мне из-за границы очень красивую атласную голубую блузку. А потом очень мрачно спросил: «А почему твой муж ходит в блузке, которую я тебе подарил? Я вчера его видел в ЦДЛ в ней». «Ты с ума сошел? – я рассмеялась. - Председатель бюро секции прозы в женской блузке?!» У него же в «Долгом прощании» похожая сцена. Помните?
- Вот и первая жена Юрия Валентиновича – певица из Большого театра Нина Нелина, присутствует во многих его романах. Он назвал ее ведьмой. Было в ней колдовство?
- Она была красивая, талантливая. Когда Нина пела Розину, на нее ходили смотреть. Золотые вьющиеся волосы, роскошные плечи и зеленые туманные глаза. У Юры была тяга к ведьмам. Одна ему напророчила смерть, другая – последующие браки. В момент ссоры Нина сказала ему: «Подожди, я умру, скоро ты женишься или на редакторше или на Ольге». После ее смерти остался дневник, полный ужасных подробностей и ненависти к Юре. Ее полоумные родители таскались по редакциям с просьбой опубликовать. Правда, они вырвали оттуда самое «жареное» – ее личную жизнь. Мне кажется, Нина видела, что ушла любовь, и это вызывало отчаяние и злобу.
- Он знал, что она была любовницей Берии?
- Мы никогда не говорили об этом, но, думаю, что знал. Слухи ходили. А потом это просвечивает в его прозе. Вы вспомните «Время и место», когда писатель Никифоров спрашивает свою жену Георгину: «Гога, родная, только не обижайся, ты не могла бы описать свои ощущения вчера и сегодня, когда узнала о его конце? Только честно. Абсолютную правду». – «Тебе для романа?» – «Да». Была пауза, он стоял за её спиной и ждал, вдруг она всхлипнула задавленным рыданием: «Ощущения! – И прошептала: – Испытала великую радость…».
- Мне кажется, Юрий Трифонов был источником такого высокого напряжения, что вы не могли не поддаться его влиянию.
- Я «до» и «после» – просто разные люди. Я даже поражаюсь, как он мог меня полюбить. Видимо, что-то увидел во мне. Единственное, что не изменилось: надеюсь, я никогда не была фальшивой. Он научил меня многим важным вещам, в частности, правильно относиться к деньгам: не жалеть, не копить, не дорожить. Однажды сказал замечательную фразу, которую я часто повторяю: «Оль, я иногда доходил до рубля. Уверяю тебя: это не страшно». Он научил меня думать о других в любой ситуации. Когда мы стали выезжать за рубеж, я кинулась покупать шмотки, он мягко сказал: «Ты оставь денег на подарки». За границей перед отъездом устраивал ужин для всех людей, с которыми мы общались: издателя, переводчика, шофера. И это в то время, когда люди жалели су на туалет. Одна не бедная женщина из издательства мне сказала: «Он – единственный русский писатель, который это делает».
- Многие писатели советской поры ушли в небытие, а Юрия Трифонова читают.
- Знаете, он для меня сразу после Чехова. Были писатели, более изощренные в стиле или философии, но так рассказать человеку о нем самом мало кто мог. Очень часто перечитываю «Время и место». Его проза облучает. Даже я, знающая о Юре почти все, рыдаю над его книгами. Он понимал и печаль человеческую, и прелесть жизни, и ее конечность.
28 августа исполняется 90 лет со дня рождения писателя Юрия Валентиновича Трифонова (1925-1981). Публикуемый фрагмент его биографии посвящен совершенно невероятной по нынешним временам истории - о том, как первая же повесть сделала 25-летнего сына "врага народа" знаменитым.
ПЕРВАЯ ЧИТКА В ноябре 1948 года 23-летний студент прочел несколько глав из повести "Студенты" на семинаре в Литинституте. Поэтесса Инна Гофф с протокольной точностью донесла до нас атмосферу этого семинара: "...Он читал неторопливо, размеренно, несколько скучным голосом. И это было резким контрастом с тем, о чем он читал. И тем, как это было написано, - нам казалось, что блистательно... Юркина повесть показалась мне многообещающей. Такую вещь послушаешь и заражает, хочется писать... Тогда был его триумф. Юра был бледен. Красные пятна на лице подчеркивали бледность. Значит, волновался..." 1
В следующем, 1949-м, он окончил институт, причем повесть "Студенты" представил как дипломную работу. Однако и после этого продолжил работу над рукописью, шлифуя текст. Ему доставляло удовольствие "вылизывать" свое детище.
В январе 1950 года повесть была завершена.
ПЕРВЫЕ ПОДАРКИ Пухлая рукопись объемом в 20 авторских листов (500 машинописных страниц!) была уложена в две старые желтые канцелярские папки довоенного образца, принадлежавшие, вероятно, еще отцу писателя Валентину Андреевичу. Автор всего-навсего двух опубликованных рассказов повез эти папки с рукописью на квартиру к Константину Федину, жившему в писательском доме, что в Лаврушинском переулке. Дальнейшие события развивались стремительно...
Константин Александрович, член редколлегии журнала "Новый мир", снял телефонную трубку и позвонил только что назначенному главному редактору Александру Твардовскому. В тот же день курьер "Нового мира" приехал к Трифонову за рукописью и доставил ее главному редактору. Это было нечто из ряда вон выходящее! К начинающему автору, еще не опубликовавшему ни одной книги, прислали казенного курьера. Но чудеса продолжались. Прошло десять или двенадцать дней, и Трифонову пришла телеграмма: "Прошу прийти в редакцию для разговора. Твардовский".
Состоялась встреча. Последовал вердикт главного редактора: рукопись отредактировать и сократить, а с автором заключить издательский договор. Александр Трифонович доверительно сказал: "А знаете, Юрий Валентинович, моя жена заглянула в вашу рукопись и зачиталась, не могла оторваться. Это неплохой признак! Проза должна тянуть, тянуть, как хороший мотор..." 2 .
Но и на этом подарки судьбы не закончились. Твардовский нашел для повести прекрасного редактора - Тамару Григорьевну Габбе, детскую писательницу, литературоведа, автора пьесы-сказки "Город мастеров" и адресата лирики Самуила Маршака:
А была ты и звонкой, и быстрой.
Как шаги твои были легки!
И казалось, что сыплются искры
Из твоей говорящей руки 3 .
Тамара Григорьевна была человеком изумительной доброты и редактором высочайшей квалификации: про нее говорили "лучший вкус Москвы", а еще раньше "лучший вкус Ленинграда" 4 . Совместная работа продолжалась три месяца, до конца лета. Тамара Григорьевна оценила рукопись иначе, чем это сделал Твардовский: "...Там не лишнее, а там не хватает. Надо углублять, мотивировать" 5 .
Трифонов написал почти три листа нового текста: повесть насыщалась смыслом. После редактуры Габбе, которая работала на договоре, повесть принялась читать и править штатная сотрудница "Нового мира".
ПЕРВЫЙ ДЕМАРШ О дальнейшем Юрий Валентинович очень живописно поведал в своих воспоминаниях. "С дамой сразу возник конфликт. Это была редактриса того распространенного типа, который я бы назвал типом бесталанного самомнения: талантом, то есть чутьем и пониманием литературы, бог обидел, а самомнение наросло с годами от сознания свой власти над рукописями и авторами. <...> Работа началась с черканья и перестановки слов на первой же странице. Я вступил в спор. Дамское самомнение кипело. Я упорно не уступал. Больше всего меня задело пренебрежение дамой не к моему тексту, а к авторитету Тамары Григорьевны. Черкать и переставлять слова во фразе, ей одобренной! И эдак с маху, с налету! А Тамара Григорьевна вовсе не брала ручку и ничего сама не правила в рукописи. Да и что за замечания? "Которые... которые... как... как..." Можно согласиться, можно не соглашаться. Я решил не соглашаться. <...> Пожалуй, я вел себя рискованно. Но тогда этого не сознавал" 6 .
Автор повел себя очень рискованно - он пошел к Твардовскому и решительно потребовал назначить другого редактора. Трифонов, не без сарказма, поведал о дальнейшей судьбе незадачливой редактрисы: "Дама, которая наскочила на меня, как баржа на мель, переплыла в "Советский писатель" и лет двадцать благополучно подчеркивала там слова "которые" и "как" 7 .
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ... Повесть "Студенты" в том же 1950-м была опубликована в октябрьской и ноябрьской книжках журнала "Новый мир". После того как рукопись была послана в набор, Трифонов совершил еще один очень смелый поступок. Он написал любовную записку, адресованную известной московской красавице - певице Нине Алексеевне Нелиной, солистке Большого театра, и назначил ей свидание.
"Трифонов - Нелиной в Большой театр, 23 сент. 50 г. Дорогая Нина! Я безумно люблю Вас. Нам необходимо встретиться. Вы не знаете меня, но сегодня мы должны познакомиться, и... Вы все узнаете! Все, все!!! Ради бога не отвергайте моего предложения! Умоляю Вас! Сегодня в 6 ч. вечера мы встречаемся у стадиона "Динамо" и едем за город. Это решено! Я уверен, что Вы согласитесь. Любимая, жду Вашего ответа у 1-го подъезда. Ваш навеки Ю.Трифонов. P.S. Вы были сегодня восхитительны! Ю. Три..." 8 .
27-летнюю красавицу, уже успевшую побывать замужем и отнюдь не обделенную вниманием поклонников, еще никогда не приглашали на свидание на стадион. Она удивилась... и пришла на свидание, благо стадион "Динамо" находится совсем рядом с Верхней Масловкой, где вместе с родителями жила певица. Юрий и Нина стали встречаться и вскоре, в сентябре 1951-го, стали мужем и женой.
... И ИЗДАНИЕ После выхода "Студентов" 25-летний Трифонов проснулся знаменитым. Казалось, что река его жизни сделала крутой поворот и потекла по широкому руслу: "Обрушились сотни писем, дискуссии, диспуты, телеграммы с вызовом в другие города. Все это началось в декабре и продолжалось, нарастая, в течение всей зимы. В редакцию "Нового мира" я заходил за письмами, которые Зинаида Николаевна (секретарь редакции. - С. Э .) собирала в толстые пакеты и, передавая их мне, шептала с изумлением: "Послушайте, ну кто бы подумал! Ведь только Ажаев получал столько писем!" Члены редколлегии, которые раньше меня не замечали и едва здоровались - с какой бы стати им замечать? - теперь останавливали меня в зальчике и задавали вопросы.
Катаев сказал, что он в два счета сделал бы из меня Ильфа и Петрова. "Небось уж подписались в Бюро вырезок? И носят вам на квартиру такие длинные конверты со всякой трухой?" - спросил он.
Я не слышал, что существует какое-то Бюро вырезок. Твердо решил: не подпишусь. Но через год все-таки подписался" 9 .
Успех шел по нарастающей. В начале января 1951 года в газете "Правда" появилась положительная рецензия. Появление публикации в главной газете СССР было связано с тем, что редакция "Нового мира" выдвинула повесть Трифонова на соискание Сталинской премии. В ту эпоху рецензия в центральном органе ВКП(б) могла резко изменить жизнь: положительная - вознести писателя, разгромная - уничтожить, притом с неотвратимостью античного рока. Итак, "Правда" вознесла. 15 марта на заседании Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства автору повести "Студенты" была присуждена Сталинская премия 3-й степени, денежный эквивалент которой составлял 25 тысяч рублей. 25-летний Юрий Валентинович стал одним из самых молодых лауреатов этой премии. Это был апогей его успеха - жизненного и литературного. Последствия сказались незамедлительно.
"Мне звонили товарищи, поздравляли. Посыпались всякие лестные предложения: из "Мосфильма", из театра, с радио, из издательства. Люди, меня окружавшие, были ошарашены; я же, представьте, принимал все как должное! И вел себя глупо" 10 . Трифонов ответил отказом на лестное предложение "Мосфильма" написать сценарий по его повести. Свой отказ мотивировал нежеланием эксплуатировать успех. Посчитал это унизительным для себя. "Художник и дела - это гадость, это плебейство" 11 . Издательство "Советский писатель" захотело выпустить отельное издание повести. И вновь последовал гордый отказ. Якобы когда-то, полтора года назад, первое издание было обещано издательству "Молодая гвардия", и Трифонов не находит для себя возможным нарушить данное слово. Именно данное слово, а не издательский договор, который еще не был заключен. К чести автора, он свое слово сдержал. Первое отдельное издание "Студентов" вышло именно в "Молодой гвардии".
ЗАПРОС ВРЕМЕНИ Диспуты и выступления Трифонова перед студентами самых известных столичных вузов шли непрерывно, причем иные из них продолжались не один день. Первый медицинский, станкостроительный, институт связи, инженерно-экономический, полиграфический, лесотехнический, инженерно-строительный, архитектурный... Даже слушатели Военно-юридической академии и студенты Института международных отношений МИД СССР захотели встретиться с автором "Студентов". А еще библиотеки, школы, клубы... Юрий Валентинович, по его собственному выражению, "тогда влетел в литературу, как дурак с мороза" 12 .
Время текло, ломалось, падало белой стеной, разбивалось с грохотом: водопадное времечко!
Читатели, истосковавшиеся после военного лихолетья по мирной жизни, жаждали книг о мире. И молодой автор сумел ответить на этот запрос времени. Его книга подкупала бытовыми подробностями и каким-то наивным реализмом. Читатели "Студентов" узнавали персонажей повести в кругу своих знакомых и, бывало, как дети, бурно радовались этому сходству. Один из студентов Литературного института лучше всех выразил причину феерического успеха: "Здорово написал. Как на фотографии. Все ребята один к одному" 13 . Это было то наивное время, когда цветные иллюстрации из "Огонька" использовались для украшения квартир. Даже на даче товарища Сталина висели эти репродукции.
Материальным же воплощением успеха стало приобретение Трифоновым автомобиля "Победа", причем лауреат не стал сам управлять личным автомобилем, а нанял шофера.
Через несколько месяцев после получения премии Юрий Валентинович женился на певице Большого театра Нине Алексеевне Нелиной. Красавица жена, безоговорочно поверившая в успех мужа, надеялась, что за одной Сталинской премией последует другая. Нине, как впоследствии не без иронии заметил Юрий Валентинович, "казалось, что он каждый год будет получать премию" 14 .
Но впереди годы короткой жизни, в которой премий и фанфар будет куда меньше, чем горечи. И о которой не скажешь лучше самого Юрия Валентиновича: "...Время текло, ломалось, падало белой стеной, разбивалось с грохотом: водопадное времечко!" 15
Примечания
1. Цит. по: Шитов А.П. Время Юрия Трифонова: Человек в истории и история в человеке (1925-1981). М., 2011. С. 303-304.
2. Трифонов Ю.В. Записки соседа. Из воспоминаний // Трифонов Ю.В. Как слово наше отзовется... М., 1985. С. 144.
3. Маршак С.Я. Ветер жизни тебя не тревожит... // Маршак С.Я. Лирика. М.: Детская литература, 1968. С. 125.
4. Трифонов Ю.В. Записки соседа... С. 145-146.
5. Там же. С. 145.
6. Там же. С. 148.
7. Там же. С. 148-149.
8. Тангян О.Ю. Испытания Юрия Трифонова // "Дерибасовская - Ришельевская". Одесса, 2010. С. 208.
9. Трифонов Ю.В. Записки соседа... С. 149.
10. Там же. С. 150.
11. Трифонов Ю.В. Время и место // Трифонов Ю.В. Вечные темы. М., 1985. С. 300.
12. Цит. по: Шитов А.П. Указ. соч. С. 323.
13. Там же. С. 318.
14. Трифонов Ю. Из дневников и рабочих тетрадей / Публикация Ольги Трифоновой // Дружба народов. 1998. N 6 // http://magazines.russ.ru/druzhba/1998/6/trifon.html; Тангян О.Ю. Зачем Юрий Трифонов ездил в Туркмению? // Знамя. 2013. N 4 // http://magazines.russ.ru/znamia/2013/4/t9pr.html
15. Цит. по: Шитов А.П. Указ. соч. С. 391.
