Точный возраст той или иной былины определить невозможно, потому что они складывались веками. Ученые начали массово записывать их лишь после 1860 года, когда в Олонецкой губернии обнаружилась еще живая традиция исполнения былин. К тому времени русский героический эпос претерпел значительные изменения. Подобно археологам, снимающим один слой почвы за другим, фольклористы освобождали тексты от более поздних «пластов», чтобы выяснить, как звучали былины тысячу лет назад.

Удалось установить, что старейшие былинные сюжеты повествуют о столкновении мифологического героя и киевского богатыря. Еще один ранний сюжет посвящен сватовству богатыря к иноземной царевне. Древнейшими героями русского эпоса считаются Святогор и Волх Всеславьевич. При этом народ нередко вводил в архаичные сюжеты современных ему действующих лиц. Или наоборот: древний мифологический персонаж по воле рассказчика становился участником недавних событий.

Слово «былина» вошло в научный обиход в XIX веке. В народе же эти повествования назывались старинами. Сегодня известно около 100 сюжетов, которые рассказаны в более чем 3000 текстов. Былины, эпические песни о героических событиях русской истории как самостоятельный жанр сложились в X–XI веках - в эпоху расцвета Киевской Руси. На начальном этапе они основывались на мифологических сюжетах. Но былина, в отличие от мифа, рассказывала о политической обстановке, о новой государственности восточных славян, и потому вместо языческих божеств в них действовали исторические лица. Реальный богатырь Добрыня жил во второй половине X - начале XI века и приходился дядей князю Владимиру Святославичу. Алешу Поповича связывают с ростовским воином Александром Поповичем, погибшим в 1223 году в битве на реке Калке. Святой преподобный жил, предположительно, в XII веке. Тогда же в новгородской летописи был упомянут купец Сотко, превратившийся в героя новгородских былин . Позже народ стал соотносить героев, живших в разное время, с единой былинной эпохой князя Владимира Красное Солнышко. В фигуре Владимира слились черты сразу двух реальных правителей - Владимира Святославича и Владимира Мономаха.

Реальные персонажи в народном творчестве стали пересекаться с героями древних мифов. Например, Святогор, предположительно, попал в эпос из славянского пантеона, где он считался сыном бога Рода и братом Сварога. В былинах Святогор был столь огромен, что его не носила сыра земля, потому он жил в горах. В одном сюжете он встретился с воином Ильей Муромцем («Святогор и Илья Муромец»), а в другом - с землепашцем Микулой Селяниновичем («Святогор и тяга земная»). В обоих случаях Святогор погибал, но, что примечательно, не в бою с молодыми героями - его смерть была предопределена свыше. В некоторых вариантах текста, умирая, он передавал часть своей силы богатырю нового поколения.

Еще один древнейший персонаж - Волх (Вольга) Всеславьевич, рожденный от женщины и змея. Этот оборотень, великий охотник и колдун упоминается в славянской мифологии как сын Чернобога. В былине «Волх Всеславьевич» дружина Волха отправилась завоевывать далекое царство. Проникнув в город с помощью колдовства, воины убили всех, оставив себе лишь молодых женщин. Этот сюжет явно относится к эпохе родоплеменных отношений, когда разорение одного племени другим было достойно воспевания. В более поздний период, когда Русь отражала нападения печенегов, половцев, а затем и монголо-татар, критерии богатырской удали изменились. Героем стал считаться защитник родной земли, а не тот, кто вел захватническую войну. Чтобы былина о Волхе Всеславьевиче соответствовала новой идеологии, в ней появилось пояснение: поход был против царя, якобы задумавшего напасть на Киев. Но и это не спасло Волха от участи героя ушедшей эпохи: в былине «Вольга и Микула» колдун-оборотень уступил в хитрости и силе все тому же крестьянину Микуле, который фигурировал в былине о Святогоре. Новый богатырь вновь победил старого.

Создавая героический эпос, народ преподносил устаревшие сюжеты в новом свете. Так, в основе более поздних былин XI, XII и XIII веков лежал переработанный на новый лад мотив сватовства. При родоплеменных отношениях женитьба была главной обязанностью вступившего в зрелую пору мужчины, о чем рассказывали многие мифы и сказки. В былинах «Садко», «Михайло Потык», «Иван Годинович», «Дунай и Добрыня сватают невесту князю Владимиру» и других герои женились на иноземных царевнах, подобно тому, как в древности отважные мужи «добывали» жену в чужом племени. Но этот поступок нередко становился для богатырей роковой ошибкой, приводил к гибели или предательству. Надо жениться на своих и вообще больше думать о службе, а не о личной жизни - такова была установка в Киевской Руси.

Каждое значимое для народа событие находило отражение в былинах. В сохранившихся текстах упомянуты реалии из эпохи и , войны с Польшей и даже с Турцией. Но главное место в былинах начиная с XIII–XIV веков занимала борьба русского народа с Ордынским игом. В XVI–XVII веках традиция исполнения былин уступила место жанру исторической песни. Вплоть до XX века героический эпос жил и развивался лишь на Русском Севере и в некоторых областях Сибири.

Если мифы являются священными знаниями, то героический эпос народов мира - это важные и достоверные сведения о развитии народа, выраженные в виде поэтического искусства. И хотя эпос развивается из мифов, но он не всегда является таким же священным, потому что на пути перехода происходят изменения в содержании и структуре тому служит героический эпос средневековья или былины Древней Руси, выражающие идеи славящие русских витязей, защищающих народ, и прославляющие выдающихся людей и связанные с ними великие события.

В действительности, русский героический эпос стал называться былинами лишь в XIX веке, а до тех пор это были народные «старины» - поэтические песни, воспевающее историю жизни русских людей. Время их сложения некоторые исследователи приписывают X-XI векам - периоду Киевской Руси. Другие считают, что это более поздний жанр народного творчества и относится он к периоду Московского государства.

Русский героический эпос воплощает идеалы мужественных и преданных своему роду богатырей, сражающихся с вражескими полчищами. К мифологическим источникам относятся более поздние былины, описывающие таких богатырей, как Волхв, Святогор и Дунай. Позднее появились три богатыря - знаменитые и любимые защитники Отечества.

Это - Добрыня Никитич, Илья Муромец, Алеша Попович, которые представляют героический эпос Киевского периода развития Руси. Эти старины отражают историю образования самого города и княжения Владимира, к которому на службу богатыри и отправились. В отличие от них новгородские былины этого периода посвящены кузнецам и гуслярам, князьям и знатным земледельцам. Их герои влюбчивые. Они имеют изворотливый ум. Это - Садко, Микула, которые представляют светлый и солнечные мир. На его защите стоит на своей заставе Илья Муромец и ведёт свой дозор у высоких гор и тёмных лесов. Он борется со злыми силами ради добра на русской земле.

Каждый имеет свою черту характера. Если Илье Муромцу героический эпос придаёт огромную силу, подобную Святогору, то Добрыня Никитич, помимо силы и бесстрашия является незаурядным дипломатом, способным победить мудрого змея. Вот почему князь Владимир поручает ему дипломатические миссии. В отличие от них Алёша Попович хитёр и смекалист. Где ему силушки не хватает, там он хитрость в дело пускает. Конечно, героев являются обобщенными.

Былины имеют тонкую ритмическую организацию, а их язык напевный и торжественный. В качестве здесь присутствуют эпитеты, сравнения. Враги представлены безобразными, а русские герои - грандиозными и возвышенными.

Народные былины не имеют одного-единственного текста. Они передавались в устной форме, поэтому варьировались. Каждая былина имеет несколько вариантов, отражающих специфические сюжеты и мотивы местности. Но чудеса, персонажи и их перевоплощения в разных вариантах сохраняются. Фантастические элементы, оборотни, воскресшие герои передаются на основании исторического представления народа об окружающем мире. Однозначно, что все былины написаны во времена независимости и могущества Руси, поэтому эпоха старины имеет здесь условное время.

Былины - это эпические песни, в которых воспеты героические события или отдельные эпизоды древней русской истории. Былины оформились и развились в период ранней русской государственности (в Киевской Руси), выразив национальное сознание восточных славян.

Былины художественно обобщили историческую действительность XI-XVI вв., однако выросли они из архаичной эпической традиции, унаследовав от нее многие черты. Монументальные образы богатырей, их необыкновенные подвиги поэтически соединили реальную жизненную основу с фантастическим вымыслом.

Записывали былины преимущественно в XIX и XX вв. на Русском Севере - их главном хранителе: в бывшей Архангельской губ., в Карелии (бывшей Олонецкой губ.), на реках Мезень, Печора, Пинега, на побережье Белого моря, в Вологодской обл. Былины записывали среди старожилов Сибири, на Урале, на Волге и в центральных русских губерниях.

В народе былины называли «старинами», «старинками», «старинушками». Термин «былина» научный, он был предложен в первой половине XIX в. И. П. Сахаровым. Термин был взят из «Слова о полку Игореве» и искусственно применено для обозначения фольклорного жанра, чтобы подчеркнуть его историзм. Предполагается, что в древности былины пели под аккомпанемент гуслей.

В русском эпосе выделяют циклы – по месту действия (Киев, Новгород) и по героям. Выделяют две группы былин соответственно двум типам богатырей: о старших богатырях, в образах которых сильно отразились мифологические элементы (Волх, Святогор, Сухман, Дунай, Потык), и о младших богатырях, в образах которых мифологические следы незначительны, а сильны исторические черты (Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Василий Буслаев).

В киевский цикл относят былины, события которых происходят при дворе князя Владимира. Воинскую мощь Древней Руси олицетворяли богатыри. На первое место выдвигаются Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Эти основные защитники Руси - выходцы из трех сословий: крестьянского, княжеского и поповского. Былины стремились представить Русь единой в борьбе с врагами.

Главный богатырь - Илья Муромец. Его образ не имеет определенного исторического и географического приурочения. Илья - богатырь общерусский, глава других богатырей, прототипами которых могли служить отдельные выдающиеся деятели эпохи. Илья - защитник трудового народа, «вдов и сирот», идеальный воин-патриот, непоколебимый страж границ Русской земли, блюститель ее единства и мощи. В этом бессмертном образе русский народ типически обобщил и художественно воссоздал свои лучшие духовные и физические черты.

После Ильи Муромца наиболее любим народом Добрыня Никитич. Этот богатырь княжеского происхождения, он живет в Киеве. Добрыня Никитич обладает многими достоинствами: образован, тактичен, обходителен, мастерски играет на гуслях. Главное дело его жизни - воинское служение Руси.

Былинные сюжеты об Алеше Поповиче восходят к началу XIII в. и связаны с последними событиями домонгольского периода. Гибель героя в первой страшной битве с татарами на реке Калке отмечает былина о «Камском» побоище.
С именем Киева - «матери русских городов» - связаны были основные героические и патриотические темы народного эпоса, имевшие общерусское значение. Но наряду с этой главнейшей тематикой воспевались и темы мирного труда, сельской и городской жизни. Эпос создал величественный образ идеального крестьянина-пахаря Микулы Селяниновича, отразивший созидательную мощь народа, его мечты о радостном и благодатном труде. Былина о Соловье Будимировиче, трагической любви Михаила Потыка к его неверной жене приближаются к типу былин-новелл с бытовой тематикой. В новеллистических былинах прославлялись супружеская верность, истинная дружба, осуждались личные пороки (хвастовство, заносчивость). Былины осуждали социальную несправедливость, произвол княжеской власти.

Таким образом, новеллистические былины киевского цикла, как и героические, отразили историческую реальность Древней Руси. «Господин Великий Новгород» с его вечевым строем, богатствами, торговым бытом, высокой культурой сделал свой значительный вклад и в развитие русского эпоса. Население Новгорода, удаленного по своему географическому положению от беспрестанной борьбы с кочевниками на южных границах государства, разрабатывает в эпосе преимущественно сюжеты городского быта.

Такова былина о Садко, чудесном гусляре, который очаровал своей, игрой самого «водяного царя», получил от него несметные богатства, а под конец, после многих приключений, выстроил великолепную церковь. Садко - представитель демократической среды. Случайно разбогатев, он вступает в борьбу с «вятшими людьми», побеждает в торговых делах богатое купечество. Былина о Садко относится к XII в.

Другой герой новгородского эпоса - Василий Буслаев, яркий представитель удалой новгородской вольницы, буйных ушкуйников, выразитель стихийного социального протеста против традиций иерархического средневекового общества.

Новгородские былины не разрабатывали воинской тематики. Они выразили иное: купеческий идеал богатства и роскоши, дух смелых путешествий, предприимчивость, размашистую удаль, отвагу. В этих былинах возвеличен Новгород, их герои - купцы.

Русский героический эпос (былины) - замечательное наследие прошлого, свидетельство древней культуры и искусства народа. Он сохранился в живом устном бытовании, возможно, в первоначальном виде сюжетного содержания и главных принципов формы. Свое название былина получила от близкого по смыслу слова «быль». Это означает, что былина рассказывает о том, что некогда происходило на самом деле, хотя и не все в былине правда. Былины записаны от сказителей (часто неграмотных), воспринявших их по традиции от прежних поколений. Зафиксированы былины только на территории России, главным образом на Севере и в Сибири.

В южных областях - в Поволжье и на Дону - они оказались в сильно измененном и полуразрушенном виде. А между тем, следует предположить, что основное количество сюжетов было создано в пределах Киевского государства, т. е. в тех местах, какие в них изображаются. Но на территории

Украины былины не обнаружены. Нет в их языке и украинизмов. Источником каждой героической песни был какой-то исторический факт. В былине, как и в народной сказке, много выдумки. Богатыри - люди необыкновенной силы, они скачут на могучих конях через реки и леса, поднимают на плечи тяжести, которые не под силу ни одному человеку. Например, так описывается богатырь

Сятогор в былине «Святогор - богатырь», изложенной Л. Н. Толстым:

… Выезжал ли Святогор гулять в чисто поле,

Никого-то Святогор он не нахаживал,

С кем бы силой богатырскою помериться;

А сам чует в себе силу он великую,

Чует - живчиком по жилкам разливается..

Вот как описывает Н. М. Карамзин богатыря Илью Муромца:

…Он подобен мирту нежному:

Тонок, прям и величав собой.

Взор его быстрей орлиного,

И светлее ясна месяца.

Кто сей рыцарь? - Илья Муромец.

Былина - старая песня, и не все в ней бывает понятно, рассказывается она неторопливым, торжественным тоном. Многие русские былины говорят о героических подвигах народных богатырей. Например, былины о Вольге Буслаевиче, победителе царя Салтана Бекетовича; о герое Сухмане, победившем врагов - кочевников; о Добрыне Никитиче. Русские богатыри никогда не лгут. Готовые умереть, но не сойти с родной земли, они почитают службу отечеству своим первым и святым долгом, хотя их нередко и обижают не доверяющие им князья. Рассказанные детям былины учат их уважать труд человека и любить свою родину. В них объединился гений народа.

Однако не всегда былины рассказывают о богатырях. Очень интересна былина «Об Авдотье Рязаночке», не побоявшейся самого хана Золотой Орды и вызволившей из плена не только своих родных - мужа, сына и брата, но и весь рязанский полон.

Своих любимых богатыри не уподобляли ни Венерам, ни Дианам, которых они никогда не видели. Сравнения они черпали из природы видимых ими вещей.

Например, когда хотели похвалить ту, которая им нравится, то говорили, что у ней:

Очи соколиные,

Брови соболиные,

Походка павлиная;

По двору идет,

Как лебедь плывет.

Отдельным жанром фольклора являются исторические песни. Их художественное своеобразие остается недостаточно изученным. В дореволюционной науке их нередко признавали деградацией героического эпоса, сколком с былин и в этой связи их достоинством считали общие с былинами мотивы, образы и стилевые приемы (как бы остаточные явления).3

«Песнь о вещем Олеге», «Песни о Степане Разине» можно поставить сегодня в одном ряду с «капитанской дочкой», «историей Пугачева» и другими историческими произведениями. Они также представляют собой огромную художественную ценность. Это выражение исторического самопознания народа.

Русский народ в своих исторических песнях осознал свое историческое значение. Сохранение исторически ценного в эпосе (будь то имена, события, отношения) есть результат сознательного, исторического отношения народа к содержанию эпоса. Народ в своем творчестве исходит из довольно четких исторических представлений о времени. Сознание исторической ценности передаваемого и своеобразные представления народа, а не только механическое запоминание, обуславливают устойчивость исторического содержания песен.

Былины хоть и огромны по своему объёму и сразу дети не смогут овладеть этим ёмким материалом, всё же этот жанр имеет значение для развития детей.

Былинный эпос сохранился для нас по преимуществу в своем севернорусском обличье. Правда, сибирские и среднерусские былинные тексты (в отличие от казачьих - южнорусских и уральских) в принципе близки к севернорусским и дают тот же тип эпических песен. Но сибирская и среднерусская традиция сохранилась неизмеримо хуже, представлена беднее и получает свое истолкование лишь в свете традиции севернорусской. Хронологические границы этой традиции - XVII-XX вв. Они совпадают с хронологией наших реальных знаний русского эпоса. Здесь источник многих проблем, сложностей, загадок, неразрешимых препятствий. Вспомним, однако, что в аналогичном (а чаще всего - куда в более тяжелом) положении находится научный учет эпической традиции любого другого народа. Мы не знаем таких случаев, когда эпическая традиция фиксировалась бы на протяжении многовекового ее развития, в виде сменявшихся этапов. Эпос любого народа достается нам как нечто давно сложившееся, как результат или, точнее сказать, как один из моментов его исторического развития.

Как правило, литература или наука открывали эпос, когда за ним уже стояла долгая и сложная история, и, как правило, страницы этой истории необходимо было восстанавливать, реконструировать, просто прочесть их оказывалось недоступным. Былины, в том их состоянии, как они были открыты на Русском Севере, являли собой образец живого эпического наследия. Время продуктивного развития эпической традиции было уже позади; народное творчество в познании и в изображении действительности и в выражении владевших народом идеалов ушло вперед. Среда, продолжавшая хранить и передавать из поколения в поколение былинную поэзию, воспринимала и трактовала ее как память о далеком прошлом, как историю «иного» времени, преемственно связанного с временем нынешним, но качественно отличавшегося от него. При всем том былины в общем составе русского фольклорного репертуара не были художественным анахронизмом. Они вполне естественно и гармонично укладывались в этот состав, обнаруживая многообразные - иногда лежавшие на поверхности, иногда глубоко скрытые - связи с другими традиционными жанрами народной поэзии и с другими видами народного искусства.

Былины воспринимались как наследие более остро и непосредственно не только по их архаическому содержанию, по «удаленности» от воспевавшихся в них времен, но и по специфическому их положению в функциональной системе фольклорных жанров. За былинами не было закреплено устойчивой бытовой функции, подобно обрядовым песням, и они не принадлежали к жанрам массового и повседневного бытования. Однако вряд ли может быть оспорен тот факт, что былины могли жить и храниться на Севере только в окружении богатой и разнообразной поэтической традиции и что классический русский фольклор здесь был во многих отношениях единым и судьбы отдельных жанров были взаимосвязаны. Науке еще предстоит многое сделать для уяснения общих художественных процессов, происходивших в севернорусском фольклоре. До сих пор, на наш взгляд, в этой работе недостаточно принимались во внимание сила и прочность художественных традиций, определявших характер и пути развития отдельных жанров, недостаточно учитывалось то обстоятельство, что не только былины, а и такие жанры, как волшебная сказка и сказка о животных, календарные песни и песни свадебные, лирические протяжные, заговоры, загадки (и, может быть, некоторые другие), были у н а с л е д о в а н ы северным крестьянством в сложившемся (с точки зрения жанровых особенностей, жанровой структуры) виде, в установившихся художественных типах, в определенном сюжетном составе.

Предыстория этих жанров нам известна так же плохо, как и предыстория былин. Но зато гораздо полнее и разнообразнее представлен сравнительный материал из других районов России, позволяющий говорить о различиях между фольклором севернорусским и фольклором центра и юга страны. Остается открытым вопрос об истоках этих различий и о времени, когда эти различия выявились: должны ли мы признать их поздними, обусловленными особенностями народной жизни в разных районах страны, либо они характеризуют уже русский фольклор древней Руси? Давно установлено, что северные сказители не внесли почти ничего нового в сюжетный состав русского эпоса. «Новообразования», известные науке, немногочисленны и в одном отношении характерны: «материалом» для них служили, как правило, не события действительности, не факты истории, а сказки, книжные предания, т. е. тот же фольклор, но иной художественной системы. Былинное творчество в этом смысле не одиноко: есть целый ряд жанров, которые, широко обращаясь на Севере, почти не знают северных новообразований, либо знают такие, что несомненно восходят к фольклору или литературе (например, сказки, пришедшие из лубка, песни литературного происхождения и т. д.). Севернорусский фольклор имел в своем составе жанры, продолжавшие продуктивно развиваться, т. е. порождавшие новые произведения (например, причитания, предания, исторические песни), и жанры, в основном закончившие продуктивное развитие, творческая жизнь которых протекала специфическим образом, в рамках установившейся и постепенно затухавшей традиции.

К этим последним принадлежали и былины. Два вопроса, тесно между собой связанных, представляют особенный интерес:) в каком отношении к предшествующей традиции находятся известные нам севернорусские былины?;) в чем сущность процессов, происходивших в севернорусском эпосе в последние примерно сто лет? Начну со второго. По-видимому, достаточно убедительно опровергнуты крайние точки зрения на судьбу былин в XIX- XX вв. Согласно одной из них, которая с особенной резкостью высказывалась в свое время виднейшими представителями исторической школы (В. Миллер, С. Шамбинаго), былины в устах поколений северных сказителей последовательно разрушались, портились и искажались. Согласно другой, высказанной некоторыми современными исследователями, северные сказители творчески переработали древнерусскую эпическую поэзию, отразили в былинах современность - не только окружающую обстановку, природу, материальные условия и быт, но и социальные коллизии эпохи. «В былинах, если брать их целиком, получил полное отражение комплекс местной жизни - социально-экономические отношения, материальная культура, быт и воззрения».

Неизмеримо более обоснованной и соответствующей реальности представляется нам концепция, согласно которой судьбу русского эпоса на Севере определило диалектическое взаимодействие трех начал: сохранение традиции, ее затухание, ее творческое развитие. Собиратели XIX-XX вв. накопили значительный эмпирический материал, обобщение которого позволило вполне конкретно увидеть, как сохранялся эпос на Севере, какие жизненные обстоятельства поддерживали его жизнь, какие внутренние условия определяли характер жизни традиции и как шел процесс постепенного и неуклонного ее угасания. Для уяснения же собственно творческих процессов, происходивших в эпосе, понадобились специальные монографические исследования, анализ огромного числа записей, специальное изучение сказительского искусства. Наиболее значительные и убедительные результаты в этой области связаны с трудами А. М. Астаховой. Сама исследовательница признает, что ее работа, полемически заостренная против теории затухания эпоса в среде крестьянства, содержала и некоторые преувеличения, и некоторую односторонность. А. М. Астахова с большой точностью установила весьма важные особенности творческой работы сказителей над былинами, подчеркнув при этом преемственность их творчества по отношению к традиции.

Односторонность, собственно, проявилась не в том, что творческая сторона выдвинулась на первый план, как бы заслонив процесс деградации, а в том, что творческий процесс предстал отделенным от этого последнего, противостоящим ему и мало с ним связанным. Творчеству сказителей (особенно хороших, талантливых) придавалась некая самодовлеющая роль, их работа недостаточно объективизировалась, не получала вполне ясного освещения с точки зрения судеб эпического искусства как искусства со своими особыми закономерностями. Я думаю, что продолжить и углубить сделанное А. М. Астаховой можно на основе изучения севернорусской былины как целостной художественной системы, подвергавшейся переменам не только в отдельных слагаемых, но именно в системе в целом. Может быть, есть смысл в методических целях освободиться от «магии» личности сказителя и попытаться взглянуть на былины с точки зрения идейных и структурных закономерностей, свойственных эпосу. После известной работы А. Скафтымова, которая как раз мало учитывала объективные закономерности и наделяла былины внеисторическими «эффектами», определявшими якобы их архитектонику, к проблемам художественной структуры русского эпоса наука обращалась мало.

А между тем накоплен значительный материал, в рамках эпического творчества разных народов, позволяющий выявить отдельные слагаемые былинной структуры в их историческом развитии и тем самым приблизиться к уяснению структуры в целом, тоже, разумеется, в ее динамике. Однако, на мой взгляд, изучать севернорусскую былину в любом из аспектов, не определив хотя бы в предварительном, рабочем плане ее отношения к древнерусскому эпосу, крайне затруднительно, если не сказать бесплодно. Ученый не может не решить для себя, с чем он имеет дело: с обломками былого целого? с естественным (преемственным) его продолжением и развитием? с новым художественным явлением, возникшим на основе переработки старого эпоса? От этого, в частности, зависит наш взгляд на возможности, границы и эффективность взаимодействия северных былин с действительностью, на самый характер их жизни. Итак, вернемся к первому вопросу, поставленному выше: в каком отношении к предшествующей традиции находятся известные нам севернорусские былины? Кажущееся многообразие взглядов по этому вопросу, впрочем, не всегда выраженных достаточно четко и проведенных достаточно последовательно, может быть сведено к нескольким принципиальным концепциям.

Одна из них сложилась в недрах исторической школы и составила, можно сказать, методологическую основу большинства конкретных исследований, выполненных представителями этой школы. К каким бы различным выводам о времени и месте возникновения русского эпоса в целом и отдельных его циклов или об исторических приурочениях былинных сюжетов и персонажей ни приходили исследователи, как бы они ни представляли себе сложную историю эпоса, в одном, кажется, они были единодушны: ими руководило убеждение, что севернорусские былины хотя и восходят к древнерусским «былинам» («основным», «первоначальным», «первого типа» и т. д.), но качественно отличаются от них своим содержанием, характером историзма. С точки зрения В. Ф. Миллера, «первообразы былин» и «современные былины» могут быть схожи лишь в «поэтической форме». «Формы, склад, обороты языка вообще консервативнее, чем содержание, подвергающееся в течение веков разным наслоениям и даже коренной переработке».

«Первые редакции» основывались на исторических преданиях и представляли собой исторические эпические песни, «саги», в которых «исторический элемент естественно должен был... быть гораздо значительнее», либо «хвалебные исторические песни», слагавшиеся в честь князей; они слагались княжескими и дружинными певцами и были проникнуты политическими интересами времени; в песнях этих «исторические факты перерабатывались под влиянием фантазии», в их сюжетике была значительная доля «бродячего» фольклорного и литературного материала. Историческая школа признавала, что уже в продуктивный период жизни эпоса, т. е. в условиях древней Руси, в нем происходили значительные перемены, «напластования», «замещения», сюжетные «приурочения». Значительная роль в преобразовании эпоса придавалась скоморохам. Считалось также, что уже в древности эпические песни могли доходить до «низшего слоя народа» и здесь «искажаться», «подобно тому как искажаются в олонецком и архангельском простонародье современные былины, попавшие к нему из среды профессиональных петарей».

Севернорусские былины представляют собой результат, с одной стороны, длительных и многократных творческих переработок эпоса в сменягшихся исторических, географических, культурнобытовых условиях, а с другой - «порчи» и искажений в среде крестьянства. По меткому выражению В. Я. Проппа, для В. Ф. Миллера «былина - испорченное повествование о действительном событии», былины - это «запутанные, забытые и испорченные в крестьянской среде исторические песни». В результате, согласно В. Ф. Миллеру, севернорусский эпос сохранил от древнерусского эпоса лишь следы, главным образом в виде элементов поэтической формы, имен, личных и географических, разрозненных бытовых подробностей и отдельных сюжетных мотивов. Впрочем, по вопросу о границах и объеме этих следов единодушия между исследователями не было. В их взглядах можно усмотреть и известные противоречия. Например, В. Миллер считал необходимым подчеркнуть «значительную прочность сюжетов, богатырских типов» как свидетельство «в пользу замечательной прочности традиции». Опираясь на это положение, он никогда не упускал возможности увидеть в подробностях того или иного сюжета отражение фактов, зафиксированных летописью. Хорошо известно, к каким натяжкам он при этом прибегал.

В то же время В. Миллер не раз повторял, что севернорусские былины сохранили от древности имена, но не фабулы. «Имена в нашем эпосе, как и в других народных устных произведениях, древнее фабул, к ним прикрепленных». Поэтому В. Миллер отказывался - на основании севернорусского материала - от попыток восстановления содержания «первоначальных» былин и делал это лишь тогда, когда располагал литературными данными времени древней Руси. Скептицизм относительно степени сохранности живого эпоса позволял представителям исторической школы строить любые предположения и домыслы по поводу исторического содержания «первоначальных» былин: несоответствие этого содержания характеру северного эпоса относилось всякий раз на счет непрочности былинных фабул. В исторической школе (впрочем, и шире - в русской академической науке конца XIX-начала XX в., а затем, в несколько трансформированном виде, и в советской науке --х годов) господствовали представления, согласно которым русский эпос проделал длительную и сложную эволюцию от эпоса собственно исторического к эпосу, сохранившему лишь разрозненные и глухие следы былого историзма, и заключительным этапом эволюции, более всего удалившим наш эпос от его исторических основ, явился северный период его жизни.

Правда, нередко такие суждения не мешали ученым высоко ценить художественное и историческое значение живого эпоса. Так, Ю. М. Соколов писал, что «эти древние песни очень ярко и полно отразили в себе разнообразнейшие стороны исторической и бытовой жизни русского народа». Вместе с тем это не мешало ему считать, что «самые разнообразные изменения как в содержании, так и в. . . форме», которым подвергались былины, «носили не внешний характер, а создавали глубокую органическую переработку». Основываясь на результатах работы исторической школы, Ю. М. Соколов прикреплял отдельные былины к определенной эпохе, «хотя бы по своему зарождению». Но относительно других былин (например, об Илье Муромце) он считал, что они «дошли до нас в настолько сильно переработанном виде, что добраться до их истоков. . . почти невозможно». Впрочем, внутреннюю переработку эпоса Ю. М. Соколов относил ко времени, предшествовавшему периоду его северной жизни, и подчеркивал национальное значение дела северных сказителей, сохранивших старинное художественное наследие.

Характерна в этом отношении также позиция М. Сперанского, который считал, что наиболее решительное влияние на былину оказал XVI век. «Отслоения XVI в. часто настолько густы, что из-под них с трудом можно рассмотреть старшую основу былины». Отслоения позднейшие невелики и «без труда снимаются», так что «весь круг бытовых представлений, общественных отношений в большинстве былин не выходит в общем за пределы XVI в. или, общее, старого миросозерцания времени Московского царства». Два исходных методологических тезиса поддерживали в нашей науке взгляд на северную былину как на принципиально иную стадию истории русского эпоса: теория аристократического происхождения эпоса и идея о возникновении былин на основе единичных конкретных фактов, о создании образов былинных героев на основе реальных прототипов. Естественно, что когда теория аристократического происхождения эпоса была отвергнута как несостоятельная, в нашей науке был обоснован взгляд на северных сказителей как законных и естественных преемников многовековой народной эпической традиции.

Самые хронологические границы северной сказительской культуры были отодвинуты вглубь - в соответствии с данными о колонизации Севера. Вместе с тем накопился материал, обобщение которого позволило более конкретно установить, что собой представлял русский эпос к концу его продуктивного периода (XVI-XVII вв.). Для нас очень важным является итоговое заключение о соотношении былин продуктивного периода и северного периода, сделанное совсем недавно А. М. Астаховой и основанное на тщательном сравнительном анализе текстов тех и других. А. М. Астахова устанавливает между былинами двух периодов, т. е. между эпосом средневековым (в его оформившемся к концу средневековья виде) и эпосом севернорусским (и шире - эпосом XVIII-XX вв. вообще) принципиальную общность в жанровом типе, жанровой специфике, сюжетном составе, структуре и характере сюжетики, в характере вариантов, в наличии мотивов не только героико-патриотических, но и социальных, сатирических, в обрисовке героев и характеристиках главных богатырей.

Так под давлением фактов начинает разрушаться стена между древнерусской («первоначальной») и севернорусской былиной, воздвигнутая усилиями исторической школы. Так мы приближаемся - на новых фактических и методологических основах - к уяснению той, не новой в сущности, истины, что и по своему содержанию, и по жанровой структуре, и по характеру историзма севернорусская былина не является чем-то принципиально, качественно новым, иным и что древнерусская былина в своем возникновении и развитии оставалась былиной, а не исторической эпической песней. Вопрос о соотношении былины севернорусской (или шире - крестьянской былины XVIII-XX вв.) с древнерусской вновь приобрел в последние годы остроту в связи с возродившейся дискуссией об историзме русского эпоса. Для представителей неоисторической школы характерна тенденция к тому, чтобы согласовать тезис о первоначальном конкретно-историческом содержании эпоса с признанием высокого художественного и исторического же значения былин XVIII-XX вв. На практике это неизбежно приводит исследователей к труднопримиримым противоречиям.

Так, в книге Б. А. Рыбакова подчеркивается, что «народные былины драгоценны для нас не только своей поэтичностью, торжественной напевностью, но и своей исторической правдой, передаваемой от поколения к поколению на протяжении целой тысячи лет». «История тысячелетней давности дожила в устной передаче как народный учебник родного прошлого, в котором отобрано главное в героической истории народа». Но «историческая правда», обнаруживаемая исследователем в ходе анализа отдельных сюжетов, предстает в виде сложных ребусов, зашифрованных загадок; выясняется, что позднейший эпос не сохранил нам исторически точным почти ни одного имени или географического названия, трансформировал канву событий и переосмыслил характер конфликтов и что вообще он - «не о том». Одно из двух: либо если «первоначальные» былины были историчны в том смысле, в каком это понимает Б. А. Рыбаков, то былины, известные нам по позднейшим записям, никак нельзя считать дожившей до нас «историей тысячелетней давности»; либо, если признать за ними это историческое значение, надо пересмотреть взгляд на летописно-исторический характер древнего эпоса. Взгляды исторической школы были отчасти пересмотрены, отчасти поддержаны и развиты в работах Д. С. Лихачева. С его точки зрения, былина - «не остаток прошлого, а историческое произведение о прошлом». «Историческое содержание былин передается сказителями сознательно».

В эпосе сохранилось «исторически ценное»: не только имена, события, но и «частично... самые социальные отношения глубокой древности». Эпос раскрывает прошлое в рамках единого эпического времени, которое идентифицируется со временем Киевской- Руси. Историческое прошлое в эпосе не искажается, а художественно обобщается. Д. С. Лихачева можно понять так, что былины сохраняют именно «исторически ценное», «историческую основу» в виде прямых отражений и художественных обобщений. В остальном же - в сюжетике, языке поэтической форме - за время с X по XVII в. произошли значительные изменения. К этим вопросам Д. С. Лихачев вернулся в недавней своей статье, развернув и углубив некоторые из ранее высказанных соображений. Особенное внимание он обращает на отношение самих носителей былевого эпоса к исторической сути исполняемых ими произведений. «Для сказителя и его слушателей былина рассказывает прежде всего правду. Художественность, разумеется, не противоречит этой правде, а позволяет ее лучше выявить». Этот тезис обосновывается многочисленными фактами, почерпнутыми у собирателей и убедительно свидетельствующими о том, что сказители (и их аудитория) верят «в действительность рассказываемых в былине событий».

Верящий сказитель «видит в былине „единичный исторический факт" и конкретные исторические имена». То же самое видели в былине и люди средневековья - в том числе и летописцы, не сомневавшиеся, что «былина рассказывает о действительно имевших место событиях и о действительно существовавших лицах». На этом основании Д. С. Лихачев отказывается рассматривать былину как художественный вымысел и предлагает следующую схему: «Художественное обобщение в былине, как и в русской средневековой литературе, шло от единичного исторического факта, от конкретного исторического лица и конкретного исторического события. Эпическое произведение сперва рассказывало только о том, что было. Это могло быть историческое предание, историческая песнь, слава герою, плач по герое и т. д. Уже в этих первых исторических произведениях была доля художественного обобщения и осмысления истории. .. Затем с течением времени события и исторические лица все больше трансформировались, все больше обрастали вымыслом. Произведение переходило в другой жанр с другой степенью и с другим качеством художественного обобщения. Появлялась былина. Но и былина осознавалась все же как „правда". Народ стремился бережно сохранить имена, географические названия, историческую канву рассказа».

Я привел эту большую выдержку, чтобы показать, во-первых, как понимается Д. С. Лихачевым дистанция между «первоначальной» былиной и былиной нам известной, а во-вторых, как ему удается устранить (правда, лишь по видимости) непреодолимый барьер между эпосом древним, с якобы присущим ему открытым, конкретным историзмом, и эпосом поздним, сохранившим лишь сомнительные следы такого историзма. Однако единственный серьезный фактический аргумент, который привлекается Д. С. Лихачевым, - «вера» сказителей, на наш взгляд, служит не в поддержку, а в опровержение основного тезиса статьи. Замечу прежде всего, что сказители, хранившие эпос, верили в действительность, если угодно - в историчность эпического мира в целом, со всеми его персонажами, типовыми ситуациями, отношениями, с происходившей в нем борьбой различных сил, с господствующей в нем фантастикой, чудесной или бытовой и психологической недостоверностью. Думать, что сказители верили в этот мир, поскольку он художественно обобщал действительные факты, т. е. поскольку он возводим к летописной истории и этой последней может быть объяснен, у нас нет решительно никаких оснований. Сами сказители не думали, что за этим эпическим миром стоит какая-то иная, «настоящая» история; для них существовала и была реальностью именно эта эпическая история, необыкновенность и неправдоподобность которой снималась в их сознании удаленностью от их времени и их опыта.

Вслед за исторической школой Д. С. Лихачев утверждает, что «народ стремился бережно сохранить имена, географические названия, историческую канву рассказа». Но разве в этом суть былин? Разве «исторической канвой рассказа» ценны былины «Илья и Соловей Разбойник», «Илья и Идолище», «Михайло Потык», «Садко и царь морской» и десятки других? И так ли уж бережно сохранены имена, если для идентификации былинных персонажей в наши дни приходится мобилизовать данные ряда исторических дисциплин? И чего стоит сохранность иных географических названий, если сказители помещают соответствующие города, реки и даже страны на эпической карте, которая и в средние века была бы признана фантастической? Сказители бережно относились к эпосу в целом (хотя это и не значит, что они его не изменяли), так как совершенно одинаково верили в реальность всех составляющих его элементов. Но в этом смысле былины неодиноки. Среда, хранившая эпос, верила в реальность и других явлений народной поэзии, дохристианской мифологии, доставшихся ей в наследство. Вряд ли, однако, станем мы за этими явлениями искать «единичные факты». Скорее мы постараемся объяснить их исходя из общих процессов жизни народа и его сознания. Почему же нельзя сделать этого и по отношению к былинам?

«Вера» - это органическое и своеобразное свойство эпической среды, но не объективная функция самого эпоса. Иначе мы должны были бы признать, что и мифология, в которой также немало «историчного», выросла как обобщение «единичных фактов». По Д. С. Лихачеву получается, что до определенного момента вымысел в фольклоре возможен лишь как результат эволюции эмпирических (в былинах - летописных) фактов. При этом он ссылается в качестве аналогии на древнюю русскую литературу. Но законы литературы не могут по аналогии применяться к фольклору. Не забудем, что промежуточной основой и материаломпосредником» для отражения в фольклоре действительности служила фольклорная традиция, которая подвергалась в соответствующих условиях переработке, трансформации. Фольклор, в частности фольклор исторический, прошел длительный путь развития, прежде чем конкретный факт стал исходным для содержания эпических песен, конструктивным ядром их сюжетики. Новейшие сравнительно-исторические исследования показали, что общий генеральный путь эпического творчества идет от эпоса мифологического через богатырскую сказку к эпосу героическому в его различных типовых формах и что историзм как художественное определяющее качество постепенно, через ряд этапов формируется в эпосе.

Конкретный историзм есть завоевание народного эпоса на сравнительно поздних этапах его развития. Эпос к нему приходит, а не с него начинается. Применительно к русскому эпосу это означает, что он не открывался историческими песнями, а завершался ими. Былинный эпос представляет собой один из закономерных этапов в движении народного творчества к подлинной истории, а не проявлением отхода от нее. Для уяснения отношений севернорусской былины к былине древнерусской мне представляется существенным обратить внимание на следующие принципиальные моменты, связанные с самой структурой, с художественной сущностью того былинного эпоса, который известен нам по записям XVIII-XX вв. . Изучение эпоса в сравнительно-историческом плане открывает нам в северных былинах значительные и многообразные связи с архаической (догосударственной) эпической традицией. Эти связи вполне органичны и пронизывают былинный эпос - его сюжетику, образность, характер героизма, изображение внешнего мира, поэтическую структуру. Эти связи определенным образом характеризуют эпическое сознание творцов русских былин, т. е. заключенный в них комплекс представлений о действительности. Если поверить, что былины, известные нам по записям начиная с XVIII (и даже с XVII в.), сложились в результате эволюции исторических песен, то придется допустить, что эпическая архаика носит вторичный характер.

Но откуда и как могла она появиться, как могла она сложиться в виде целостной системы? Она, конечно же, не могла быть воспроизведена заново, повторена, сфантазирована. Ее - в таком виде и в такой целостности - не могли принести ни сказки, ни международная сюжетика. Она могла явиться лишь одним путем - в результате естественного и закономерного усвоения, переработки и отрицания предшествующей эпической системы догосударственного эпоса. Северная былина соотносится с догосударственным эпосом не прямо, не непосредственно; она представляет собой уже достаточно далекое продолжение архаической традиции на почве героического («государственного») эпоса. Между архаической эпикой в ее «чистом» виде и архаическими элементами былин есть несомненная преемственность, но есть и немалая дистанция, в продолжение которой совершилось рождение и шло развитие русского героического («государственного») эпоса. Успешные результаты сравнительно-исторического изучения народной эпики, достигнутые на основе применения методики историко-типологического анализа, позволяют вполне обоснованно представить - хотя бы принципиально - характер архаических связей древнерусского эпоса и их постепенную эволюцию к известным нам формам северной былины. В частности, значительный материал в этом отношении дает исследование В. Я. Проппа.

Преемственная связь севернорусских былин с архаической эпической традицией с особенной очевидностью обнаруживает себя в сюжетике. «Сюжетные линии меняются сильнее и быстрее, чем имена и названия. Это и есть одна из специфических особенностей былинного творчества», - этими словами Д. С. Лихачев солидаризируется с одним из положений исторической школы. Современные сравнительно-исторические исследования показали, что основной состав былинных сюжетов может быть соотнесен по принципу типологической преемственности с сюжетикой, типичной для архаических эпосов. Все основные сюжетные темы, которые складываются в недрах догосударственной эпики, известны - в формах уже эпики «государственной» - нашим былинам: змееборство и борьба героя с чудовищами, героическое сватовство, конфликт богатырских поколений, драматические встречи родственников, не знающих о своем родстве, сражения с внешними врагами, захватчиками.

Здесь же мы находим типовые эпические ситуации и мотивы, ведущие свое начало от архаической эпики: чудесное рождение, чудесный рост и чудесная смерть героя; представления об «иных» мирах; чудесные превращения, волшебство, возможность предугадывать и предсказывать события, богатырские поединки и т. д. Важно подчеркнуть, что типологическая преемственность проявляется не просто в общности или сходстве тем, мотивов, представлений и т. д., но в конкретной их разработке, в конкретном художественном выражении. Непосредственный анализ соответствующего материала приводит к убеждению, что вероятность простых совпадений, случайных повторений здесь исключена. Перед нами ц е л о с т н а я система, которая не могла сложиться путем изменения прежних сюжетных линий, т. е., как считают представители исторической и неоисторической школы, «первоначальных» песен, построенных на конкретно-исторической канве. Эта система могла сложиться только в результате переработки - на новых исторических основах - сюжетики догосударственного эпоса и многовекового развития новой сюжетики эпоса «государственного».

Сюжеты древнерусских былин обязаны своим возникновением и оформлением не единичным летописным фактам, а столкновению архаического эпического сознания с новой для народа исторической действительностью, с новым сознанием и новыми идеалами. В этом смысле они вымышлены. Д. С. Лихачев неверно толкует наше понимание эпического вымысла как некоего сознательного творческого акта, как откровенной установки. По его мнению, в эпосе не могло быть ничего такого, чего не было бы уже в эмпирической действительности. «Народ не знал современных форм художественного вымысла, как не знали их и средневековые книжники». Все дело в том, что народ знал другие, сложившиеся в недрах первобытного фольклора формы вымысла, которые им самим как вымысел не осознавались, но тем не менее объективно были таковыми. Сюжетика древнерусского эпоса, основанная на трансформации архаической сюжетики, являлась по отношению к действительности, конечно же, вымыслом, поскольку она не повторяла ее эмпирически. Эпический мир, построенный на основе реального опыта, идеальных представлений, иллюзий и художественной традиции, был вымышленным, хотя создатели его верили в его реальность.

Вымысел в эпосе не противостоит истории, но он не подчиняется летописной эмпирике и не исходит из нее. Таким образом, на мой взгляд, сюжетное содержание былин - с характерными для него типовыми особенностями и глубокой традиционностью - является не «другим жанром, с другой степенью и с другим качеством художественного обобщения» (по отношению к древнерусским «первоначальным» песням), а естественным и органическим продолжением древнерусской эпической сюжетики. Задача состоит в том, чтобы по возможности полнее и определеннее выявить динамику развития в эпической сюжетике с того времени, когда она стала приобретать исторический характер, до того времени, когда живой процесс оказался завершенным. . В былинах мы сталкиваемся со своеобразным миром, в котором все необычно - не только с точки зрения северного певца, но и с точки зрения историка, причем необычность эта не того рода и масштаба, чтобы от нее можно было бы отмахнуться, пренебречь ею хотя бы на время, отнести ее на счет позднейшей фантазии, «обрастания вымыслом». Здесь необычно все - географическая и политическая картина мира, пространственные и временные понятия, общественные отношения, социальные институты, человеческие возможности, сами люди, наконец.

Необычное слито с обычным, свободно взаимодействуя. Историческая школа неоднократно пыталась вычленить в поздних былинах эмпирическое начало, но неизменно терпела неудачи, так как механически подходила к взаимоотношению реальной истории и вымысла в эпосе. В своих работах Д. С. Лихачев попытался расширить круг традиционных исторических сопоставлений в былинах. Он пришел к заключению, что былины не только отражают «отдельные исторические события или отдельных исторических лиц», но и «частично воспроизводят самые социальные отношения глубокой древности, переносят их в обстановку Киевской Руси». Однако в фактической аргументации этого своего утверждения Д. С. Лихачев неправ. В частности, нет достаточных оснований видеть в отношениях между князем и богатырями в былинах отношения князя и дружины в истории. Несовпадения эпоса с эмпирической историей изначальны и органичны, и они получают свое объяснение в свете современных научных представлений о типологии эпического творчества. Нет никаких оснований отрицать значение «единичных фактов» для эпоса.

Но они должны быть поняты в общей системе эпоса, в системе эпического историзма, который в своем развитии прошел закономерные этапы и эволюция которого характеризуется не ослаблением, а, напротив, усилением конкретно-исторического начала. Эпический мир (былинный мир) возник и динамически развивался как сложное целое. Сравнительно-исторический анализ позволяет с известной определенностью выявить в нем «первоначальное», наиболее архаичное и проследить его эволюцию. В былинах, известных нам по записям XVIII-XX вв., несомненно отразился процесс размывания красок, которые характеризовали древнерусский эпос. Размыванию подверглось историческое содержание его, но не в том смысле, как это думала историческая школа. Эволюционировал и менялся эпический историзм, эволюционировали представления об эпическом мире и господствующих в нем отношениях. Вот эту-то эволюцию в ее конкретных и многообразных представлениях всего важнее выявить для понимания севернорусской былины. . Эпическому творчеству свойственны свои художественные законы, которые в совокупности составляют сложную и относительно цельную систему.

Эпический мир, о котором выше говорилось, создан по этим законам, он есть проявление художественной системы эпоса. К эпическому творчеству в особенной степени применимы слова Д. С. Лихачева о том, что «внутренний мир художественного произведения имеет еще свои собственные взаимосвязанные закономерности, собственные измерения и собственный смысл, как система». В особенной степени потому, что эпос, искусство по своей природе дореалистическое и уходящее корнями в первобытность, связан с закономерностями коллективного, безличного творчества и спецификой коллективного мышления сравнительно ранних исторических эпох. Эпос как явление искусства обладает загадочностью, которая проистекает из его несоответствия реальному миру и реальным отношениям в нем, из его художественной многомерности. Эстетическая система эпоса обнаруживает себя в единстве эпического мира и художественной структуры, поэтики, жанровой специфики эпоса. Изучение былин показывает, что им свойственны определенные структурные особенности, определенные жанровые признаки, поэтические качества. Историческая школа чисто механически понимала эпическую форму и потому, декларируя коренные изменения в содержании былин, одновременно допускала сохранение их формы.

Между тем эпос развивался и видоизменялся как система. Северные сказители унаследовали именно систему, хотя, вероятно, как показывают некоторые предварительные наблюдения, отдельные элементы ее эволюционировали не синхронно и не одинаково. Эпическая система соответствовала сознанию среды, творившей эпос, и в известной степени развивалась вместе с развитием этого сознания. Говорю «в известной степени», потому что художественная система обладает внутренней прочностью и опирается на мощную традицию; думать, что эпос легко менялся в зависимости от поворотов истории и от идеологических исканий народных масс, нет достаточных оснований. Северные крестьяне уже не были творцами эпоса в собственном смысле, они были его хранителями. Сознание певцов находилось в сложном взаимодействии с эпическим сознанием, доминировавшим в унаследованном эпосе. Здесь было и известное равновесие, определявшееся в первую очередь глубокой верой сказителя в достоверность эпического мира. Но здесь несомненно имели место и нарушения такого равновесия, обусловленные все увеличивавшейся дистанцией между временем, когда жили северные сказители, и эпохой, когда эпос создавался в своих основах. Сказители наследовали п хранили эпос, но не механически, а соответственно своим понятиям о нем.

Предстоит исследовать севернорусскую былину с точки зрения эволюции жанровой структуры эпоса в таких ее наиболее существенных слагаемых, как сюжетосложение, композиционные принципы, категории пространства и времени, структура образов эпических героев, стилистика, структура былины как песенно-импровизационного жанра. Вопреки утверждениям исторической и неоисторической школы мы с полным правом рассматриваем севернорусскую былину как заключительный и закономерный этап в многовековом, вполне органичном и естественном, процессе русского эпического творчества. Северная былина ни в каких принципиальных отношениях не является результатом качественных жанровых трансформаций древнерусского эпоса (хотя в рамках системы могли совершаться серьезные изменения) - она его продолжает и завершает. Принципиальные особенности русского эпоса как жанра - с характерными для него сюжетикой, историзмом, героикой и идеалами, кругом персонажей, «эпическим миром» - были унаследованы Севером в их известном, исторически сложившемся многообразии и в их динамике. Эпос как система здесь, на Севере, сохранялся, менялся и постепенно разрушался.

Эти три динамические качества определяют (в их единстве) характер и всего севернорусского былинного наследия в целом, и отдельных сюжетов или сюжетных циклов, и единичных текстов. Методическую основу для изучения севернорусских былин в их отношении к древнерусскому эпосу должен составить сравнительный анализ, обусловленный открытыми современной наукой закономерностями исторической типологии народного эпоса и опирающийся на обширные данные, которые выразительно характеризуют тот или иной тип эпоса в его динамическом состоянии. Один из выводов, подсказываемый современными исследованиями и имеющий немаловажное методическое значение, состоит в том, что процесс эпического творчества в принципе необратим: системы, возникающие на определенных этапах и характеризующиеся типологической определенностью, могли поддерживаться, сохраняться, постепенно распадаться или трансформироваться в новые системы, но они не могут быть, естественно, созданы вторично, заново; эдическое творчество не может возвращаться к пройденным типологически этапам; архаика невосстановима в естественном течении эпического творчества. Другой вывод заключается в том, что различные элементы системы живут не в едином темпе, их развитие происходит неравномерно. В одних сферах архаика может задерживаться сильнее, в других преодолеваться быстрее и органичнее. Севернорусская былина не представляет собой чего-то единого на всех ее уровнях. Это, конечно, осложняет анализ, но это же позволяет надеяться получить выводы, которые смогут в какой-то мере отразить всю сложность реальных процессов в русском эпосе.