Писатель с максимов его произведения. Владимир Максимов: «Я без России - ничто»
Максимов Владимир Емельянович является русским писателем, редактором и публицистом. Настоящее имя Максимова - Самсонов Лев Алексеевич. Появился на свет будущий писатель 27 ноября 1930 года в Москве.
Родился в семье простого рабочего Самсонова Алексея Михайловича, который пропал без вести в 1941 году на фронте. Сестра отца никогда не была замужем. Матерью писателя была Федосья Савельева. Старший брат Владимира Емельяновича умер младенцем, а старшая сестра погибла в Москве в 1940 году. Младшая сестра проживает в США.
Будучи подростком, Максимов убежал из дома, долгое время бродяжничал, жил не только в детских домах, но и был вынужден отбывать срок в колониях для преступников. Сменил фамилию и имя. Из колоний сбегал в Сибирь, Закавказье, Среднюю Азию. Имел проблемы с законом, был осужден и отбывал срок в лагерях, находился в ссылке.
В 1951 году Максимов после освобождения проживал на Кубани. Именно в данной местности его творения впервые опубликовали в газетах. В 1956 году, Черкесск вышел сборник стихов писателя под названием «Поколение на часах».
Биография Максимова Владимира Емельяновича заканчивается на дате 26 марта 1995 годы. Умер писатель в Париже, а захоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Творчество
В 1956 году Максимов вернулся в Москву и начал заниматься различной литературной работой. «Мы обживаем землю» - первый существенный труд писателя, вошедший в сборник «Тарусские страницы» в 1961 году.
В 1962 году была напечатана написанная немного ранее Владимиром Емельяновичем повесть «Жив человек». После вышло произведение «Баллада о Савве» - 1964. В 1963 году писатель стал участником Союза советских писателей, а в октябре 1967 - августе 1968 членом редколлегии журнала «Октябрь».
К сожалению, романы «Семь дней творенья» и «Карантин» не были приняты ни одним издательским домом, но при этом имели широкое распространение в самиздате. За данные произведения их автор был выставлен из Союза писателей в июне 1973 и отправлен в психиатрическую лечебницу.
В 1974 Владимир Емельянович эмигрировал в Париж. В этом же году писатель основал ежеквартальный политический, литературный и религиозный журнал под названием «Континент». До 1992 года Максимов оставался его главным редактором. Талантливый автор имеет непосредственное отношение к организации «Интернационал сопротивления» - международного антикоммунистического сообщества. Он занимал должность директора.
В эмиграции было написано несколько произведений: в 1976 - «Ковчег для незваных», 1974-1982 - «Прощание из ниоткуда». В 1986 - «Заглянуть в бездну» (о жизни адмирала Колчака) и в 1994 - «Кочеванье до смерти».
Максимов сотворил также пьесы: 1988 - «Кто боится Рэя Брэдбери?», 1991 - «Берлин на исходе ночи», 1991 - «Там, вдали за рекой», 1993 - «Где тебя ждут, ангел?, 1995 - «Борск - станция пограничная.
Владимир Емельянович писал жёстко и неуравновешенно, часто сменяя время действия, место и судьбу повествования. Составные части произведения дополняют друг друга, обретая в целом всеобъемлюще-эпический характер. Проза писателя поражает прорывающимся натуральным и самобытным языковым характером в обычную жизнь низшего сословия советского народа. Реальная жизнь подобного общества знакома автору по собственному опыту. Писатель-патриот чувствует сильную моральную ответственность.
Обращаем Ваше внимание, что в биографии Максимова Владимира Емельяновича представлены самые основные моменты из жизни. В данной биографии могут быть упущены некоторые незначительные жизненные события.
Владимир Максимов - известный отечественный писатель. Также известен как редактор и публицист.
Биография писателя
Владимир Максимов родился в 1930 году. Он появился на свет в Москве. Его отец был простым рабочим. По одной из версий, он пропал без вести во время Великой Отечественной войны, по другой - попал под сталинские репрессии 1937 года по обвинению в троцкизме.
Имя писателя при рождении было Лев Алексеевич Самсонов. В подростковом возрасте имел бунтарский характер. Рос без отца, мать управиться с ним не могла. В юности Владимир Максимов убежал из дома. Жил на улице беспризорником, из-за того что он сменил имя и фамилию, родные не могли его отыскать. В результате воспитывался будущий прозаик в детских домах. Попадал в колонии для малолетних преступников, откуда регулярно совершал побеги. Скрывался по всей стране - в Средней Азии, Сибири и Закавказье.
В 16-летнем возрасте получил 7 лет лишения свободы за совокупность преступлений, но вскоре был освобожден по состоянию здоровья. Оказавшись на свободе, трудился на стройках и в экспедициях на Крайнем Севере и в Сибири. В конце концов осел на Кубани, устроившись в сельскохозяйственную артель "Красная Звезда" колхозником.
Первые литературные опыты
Писать стихи Владимир Максимов начал в 50-х годах. В 1952-м его впервые опубликовали в газете "Советская Кубань". С 54-го жил в городе Черкесске на Ставрополье. Тут он уже занялся журналистским трудом. Работал на радио и в местных печатных изданиях.
В Черкесске увидел свет его первый стихотворный сборник. Он назывался "Поколение на часах". В него вошли поэмы, стихотворения и даже переводы северокавказских авторов. Книга не имела успеха.
Чтобы продолжать самообразование, Максимов Владимир переехал в Москву. Здесь он занялся литературной поденщиной, писал статьи и очерки для газет и журналов, переводил стихи поэтов советских республик.
"Мы обживаем землю"
Первое значимое произведение Максимов Владимир Емельянович издал в 1961 году. В альманахе "Тарусские страницы" вышла его повесть "Мы обживаем землю". Примерно в то же время в другом литературном журнале появилась еще одна его повесть "Жив человек".
Герои Максимова имели необычную судьбу, при этом жили необустроенно и неприкаянно. Они были похожи на большинство советских граждан, но совсем не походили на персонажей других произведений того времени. Многое в этих повестях было автобиографично.
Эти произведения высоко оценили, в частности Паустовский и Твардовский. В 1963 году был принят в Союз писателей СССР Владимир Максимов. Биография прозаика дальше была связана исключительно с литературным творчеством.
Писатель в оппозиции
Причем сам Максимов, как и многие герои его произведений, был оппозиционно настроен к происходящему вокруг, плохо вписывался в советскую действительность. Особенно ярко это стало проявляться в начале 70-х годов. В своих статьях и письмах он критиковал строй и существующую власть. Эти тексты расходились исключительно в самиздате. Также публиковались в эмигрантских изданиях за рубежом.
В этот период за границей выходят два романа Максимова: "Карантин" и "7 дней творения". В них критикуется советское общество, ярко выражена христианская направленность. Эти публикации привели к окончательному разрыву автора с властями. В 1973 году был исключен из Союза писателей Владимир Максимов. Фото автора больше не появлялось в официальной советской печати.
Оказавшись не у дел на родине, прозаик становился все популярнее на Западе.
Эмиграция
В 1974 году Максимову вместе с женой было разрешено выехать во Францию на один год. Но он покинул страну навсегда, так как незадолго до этого получил повестку с требованием прибыть на медицинское освидетельствование психического состояния здоровья. В то время это могло грозить принудительным заключением в психиатрическую клинику.
В Париже Максимов ожил. Начал много писать. Особенно выделяются два романа, созданных в эмиграции. Это "Ковчег для незваных" и "Заглянуть в бездну".
В первом раскрывается образ советского генералиссимуса Сталина через контраст между его бытовой заурядностью и природными катаклизмами, к которым приводят его политики. Во втором, написанном в 1986 году, через романтическую историю была показана судьба участника Гражданской войны адмирала Колчака.
Журнал "Континент"
Самой масштабной работой Максимова во Франции был выпуск журнала "Континент". Над этим эмигрантским изданием он трудился около двадцати лет.
Таким образом, выход "Континента" стал своеобразным продолжением традиции выпускать периодическое издание о проблемах в России за границей. Первой ласточкой стал "Колокол" Герцена.
Журнал Максимова наглядно и справедливо описывал отечественную действительность, рассказывал о том, о чем нельзя было упоминать на страницах советской печати. Причем во многом это был литературный журнал. Поэтому его часто сравнивали с "Современником" Пушкина и "Отечественными записками" Некрасова. Как в этих изданиях, так и в "Континенте", новинки современной прозы и поэзии были общественно значимыми текстами, которые стимулировали социум к активной гражданской позиции, отражали главные проблемы российского общества того времени.
Владимир Максимов - писатель, который сумел сделать более прогрессивное издание, чем даже "Новый мир" Твардовского, который все-таки выходил в СССР в условиях строгой ограниченности в выборе тем и их освещения. Только так удавалось подтверждать правомерность определения интеллигенции как понятия, означающего часть общества, которая способна свободно мыслить и излагать свои взгляды на любые вопросы.
При этом среди прогрессивно настроенной части советского общества находилось немало тех, кто критически относился к изданию журнала "Континент". Среди них был известный писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе Александр Солженицын. Кстати, выходец из "Нового мира". Он критиковал детище Максимова за то, что оно было слишком осторожным, пыталось стать компромиссным во многих вопросах.
Возвращение в Россию
После распада СССР стал бывать на родине Владимир Максимов. Биография писателя при этом до последних лет жизни осталась связанной с заграницей. Сам он в 90-е стал периодически приезжать в Россию. Однако и в это время к существующей власти и происходящему в стране относился весьма скептически и критически, чтобы найти понимание у власть имущих. Единственное, что изменилось кардинальным образом, это доступ к его произведениям. Печатать и издавать их на родине больше никто не запрещал.
Многих удивила и возмутила его публикация в "Правде". Горячие головы даже успели обвинить писателя в беспринципности. Ведь он всегда был известен своими антикоммунистическими настроениями. А тут высказывался в противоположном ключе. Не все понимали, что главным для Максимова был не существующий политический строй, а патриотизм и забота об истинном благе для своей родины. Его публицистические статьи и очерки, с которыми он начал регулярно выступать на страницах средств массовой информации в 90-е годы, были посвящены исключительно защите интересов русского народа. И больше ничему.
В это время в России переиздали его самые известные произведения, даже вышло полное собрание сочинений автора в восьми томах. А в 1992 году в театре имени Маяковского был поставлен спектакль по пьесе Максимова под названием "Кто боится Рэя Брэдбери?"
Смерть прозаика
Советское гражданство, которого Максимов был лишен после эмиграции за границу, оперативно ему было возвращено еще в 1990 году. В последние годы своей жизни он начал все чаще приезжать в Россию и оставаться все на более продолжительные периоды. Подолгу в это время жил в Москве. Он сильно рассчитывал на демократические преобразования в обществе и на то, что облик России кардинальным образом изменится.
Суровая окружающая действительность продемонстрировала ему и всем остальным, что эти надежды были преждевременными и напрасными. В его публичных выступлениях и статьях все чаще сквозила тема разочарования, пессимизма, неверия в светлое будущее России.
Он умер в 1995 году в Париже.
Повторно имя Владимира Максимова стало вводиться в литера- турно-критический и читательский обиход во второй половине 80-х годов XX века. Уже по первым негативным оценкам Максимова «левыми» можно было понять, что мировоззрение и творчество писателя явно не вписывается в либеральную систему ценностей. Дискредитация писателя велась на уровне вскользь брошенных фактов или якобы фактов. Среди них чаще всего упоминались «сталинистские» стихи Максимова.
Обличители во главе с Виталием Коротичем, конечно, не вспоминали при этом «здравицы» Сталину, написанные ААхматовой, Б.Пастернаком, О.Мандельштамом. Не вспоминали «Балладу о Москве» и «У великой могилы» А.Твардовского, «Как вы учили» и «Дружбу» КСимонова, «Памятную страницу» и «Великое прощание» СМаршака и многие другие произведения подобной направленности. Не обращали внимание и на то, что В.Максимов, в отличие от названных авторов, в момент написания «крамольных» стихотворений был практически юноша.
АРыбаков в статье «Из Парижа! Понятно?!» («Литературная газета», 1990, № 20) привёл другие факты из биографии Владимира Емельяновича, призванные его опорочить. По мнению АРыбакова, в статье «Эстафета века» Максимов поддержал «погром», устроенный Хрущёвым интеллигенции в марте 1963 года. И как следствие, по версии Рыбакова, «в октябре 1967 года Кочетов сделал Максимова членом редколлегии журнала - рвение должно вознаграждаться». Также Рыбаков утверждал, что руководящая работа в журнале «Октябрь» пошла В.Максимову на пользу - пригодилась в «Континенте».
Подобные упрёки в адрес В.Максимова звучали и раньше. Показательно был сформулирован один из вопросов писателю Аллой Пугач: «Рискну вызвать неудовольствие, но вам часто припоминают <...> участие в редколлегии кочетовского «Октября» («Юность», 1989, № 12). В ответе Максимова - констатация факта, который многое объясняет: «А из редколлегии «Октября» я сам вышел через 8 месяцев, когда увидел, что не могу никак повлиять хотя бы на прозу. А вот кто из них это сделал?»
Возвращаясь к публикации Рыбакова, отмечу его очевидную предвзятость: Анатолий Наумович оставил за скобками своей статьи мизерный срок пребывания Владимира Емельяновича в «Октябре». К тому же, кто-кто, а Рыбаков хорошо знал, что член редколлегии в журнале чаще всего ничего не решает и, тем более, не руководит. И вообще, какая-то замедленная реакция у Вс. Кочетова: четыре с половиной года тянул с благодарностью... Утверждение же автора «Детей Арбата»: Максимов - пена «русской зарубежной литературы» - можно и не комментировать.
Нападки на Владимира Максимова со стороны В.Коротича, АРы- бакова, ЕЛковлева и других рассадиных были вызваны также и тем, что долгое время Владимир Емельянович воспринимался многими «левыми» как свой или почти свой. Для этого имелись формальные и неформальные предпосылки.
В 60-е годы среди писателей-приятелей Максимова «левые» значительно преобладали. Не случайно в Союз писателей Владимира Емельяновича рекомендовали А.Борщаговский, МЛисянский, Р.Рождественский. И обращение в защиту «группы» АГинзбурга через 5 лет Максимов подписал вместе с Л.Копелевым, ВАксёновым, Б.Балтером, В.Войновичем, Л.Чуковской, Б.Ахмадулиной... О многом свидетельствует и тот факт, что вскоре после выезда из СССР в 1974 году писатель возглавил «Континент», - то есть получил благословение ЦРУ на эту должность. И всё же именно в эмиграции начинается явное «обрусение» Максимова, возникают разногласия и конфликты со многими «левыми».
В этой связи довольно часто вспоминают историю с Андреем Синявским, якобы изгнанным Максимовым из «Континента». Андрей Донатович - фигура знаковая в том мире, в котором Владимиру Емельяновичу пришлось «вариться» почти всю творческую жизнь. Через Терца-Синявского «виднее» и сам Максимов, и «левая» интеллигенция (в эмиграции и Союзе), и главная причина их разногласий, точнее, резусной несовместимости.
ВАксёнов в отклике на смерть А.Синявского «Памяти Терца» выразил отношение к Андрею Донатовичу и стране, отношение столь характерное для большинства «левых». Приведу только небольшой отрывок из облыжно-злобного приговора ВАксёнова: «Нелегко будет России замолить свою вину перед Синявским. В его судьбе она раскрыла во всю ширь и глубь всю свою «бездну унижений». Эта, по его собственному определению, «родина-сука» выявила ещё в ранние студенческие годы исключительный талант, незаурядный ум, начала с ним «работать», то есть шельмовать самым гнусным образом...» (Аксёнов В. Зеница ока. - М., 2005).
Подобные обвинения в адрес России В.Максимов неоднократно опровергал, эмоционально-убедительно показывал их беспочвенность и абсурдность. Ему, как и самым разным авторам, было неприемлемо отождествление СССР и России. Владимир Емельянович не раз говорил, что боролся с идеологией, системой, а не страной. Это принципиально отличало его от русофобов разных мастей - от диссидентов до советского официоза с Александром Яковлевым во главе. Более того, Максимов-антикоммунист с уважением отзывался о тех коммунистах, кто не побежал из партии на рубеже 80-90-х годов («Юность», 1991, № 8).
В упомянутом эссе В Аксёнов называет АСинявского и Ю Даниэля «символом борьбы и даже победы». Л.Бородин в книге мемуаров «Без выбора» (М., 2003) иначе оценивает своих солагерников.
Юлий Даниэль, по определению Леонида Ивановича, «солдат», что, согласно терминологии автора мемуаров, означает «высшую оценку поведения человека в неволе». Синявского же Бородин воспринимал принципиально иначе. За равнодушно-прагматичное отношение к человеку Андрея Донатовича в лагере называли «людоедом», «потребителем человеков». Кумир либеральной интеллигенции и в зоне «жил среди людей, а не с людьми», «всякий человек бывал ему интересен только до той поры, пока интерес не иссякал».
АСинявский, по Аксёнову, «борец и даже победитель режима», в лагере за примерное поведение (а оно включало и посещение политзанятий, от которых все политические, за исключением «синяв- цев», отказались ценою карцера и голодовок) получил блатную работу «хмыря» - уборщика в мебельном цехе. По свидетельству Бородина, «никто из политзэков на такую работу не пошёл бы и по приказанию».
Паскудно-мерзкие слова АСинявского «Россия-сука», которые пришлись по душе ВАксёнову и большинству «левых» и за которые по меньшей мере нужно бить морду, - показательная иллюстрация всегдашнего отношения Абрама Терца к Родине. И в лагере он, как истовый «левый», по утверждению Бородина, с лёгкостью и радостью, хамством необыкновенным бранил Россию и русских и очень трепетно-подобострастно относился к евреям, что принимало подчас комические формы. Приведу отрывок из мемуаров Л.Бородина: «...В угоду иудею по вероисповеданию Рафаиловичу «вся честная компания» уселась в столовой, не снимая грязных лагерных шапок с тесёмками, чуть ли не плавающими в тарелках. Про нечёсаные и немытые бороды уже и не говорю. Я отозвал в сторону «шурика», обслуживающего компанию Синявского, и сказал: «Слушай, объясни нашим русским интеллигентам, вон тем, за столом, что если быть последовательными, то надо дозреть и до обрезания».
Хамство моё сработало. Шапки все сняли».
Свои мемуары Леонид Бородин, отсидевший в лагерях и тюрьмах 11 лет (напоминаю стенающим о «страдальцах» типа Иосифа Бродского и Андрея Сахарова), заканчивает символично, по-рус- ски: «О себе же с чёткой уверенностью могу сказать, что мне повезло, выпало счастье - в годы бед и испытаний, личных и народных - ни в словах, ни в мыслях не оскверниться проклятием Родины». АСинявский же, как и большинство представителей третьей волны эмиграции, на этом осквернении сделал себе карьеру...
Тема взаимоотношений Максимова и Синявского в «Континенте» неоднократно возникает и после смерти Владимира Емельяно- вича. Так, в июне 2006 года на вопрос: «...Что послужило непосредственной причиной выхода АСинявского из редколлегии «Континента»?» - Наталья Горбаневская, знающая ситуацию изнутри, не ответила. Однако она чётко заявила, что разрыв произошёл по инициативе Синявского, который свой выбор внятно не объяснил.
Интересен следующий факт, характеризующий «диктатора» Максимова. Буковский и Галич, убеждённые, что в конфликте виноват Владимир Емельянович, попытались заступиться за Синявского и урегулировать проблему. По свидетельству Н.Горбаневской, реакция главного редактора «Континента» ошеломила Буковского и Галича: «Пожалуйста, - сказал Максимов, - выделяю в «Континенте» 50 страниц, «свободную трибуну» под редакцией Андрея Синявского, и не вмешиваюсь, ни одной запятой не трону. А вдобавок - вне этих 50 страниц - готов печатать любые статьи Синявского» («Вопросы литературы», 2007, № 2).
Андрей Донатович отказался от столь щедрого предложения. Отказался, думаю, потому, что, во-первых, хотел и мог быть только первым, единственным, во-вторых, прекрасно осознавал свою несовместимость - человеческую и творческую - с Максимовым.
Именно отношение к России определило конфликт Владимира Максимова с А.Синявским, ВАксёновым, Ф.Горенштейном, В.Вой- новичем и другими «левыми». К тому же, в отличие от подавляющего большинства представителей третьей волны эмиграции, В.Мак- симов свою жизнь вне родины воспринимал как несчастье. В первом же интервью, данном журналисту из СССР, Владимир Емельянович признавался, что за границей он больше потерял, чем обрёл, и своё внутреннее состояние оценивал как очень плохое («Юность», 1989, № 12). Любовь к Родине перевешивает у Максимова свободу, редакторско-писательский успех, материальные блага и другие преимущества заграничной жизни.
Эмиграция, редактирование «Континента», жёсткая и жестокая борьба идей и амбиций, редкая концентрация взаимоисключающих авторитетов на узкой площадке журнала и другое научили Максимова оставаться самим собой в любых обстоятельствах, быть одним в поле воином.
С начала перестройки Максимов, всегда ощущавший себя частью народа, страны, внимательно следил за происходящими событиями, всё принимая близко к сердцу. Он, знавший «цивилизованный» мир не понаслышке, пытался от возможных ошибок уберечь, многие иллюзии развеять.
В статье «Нас возвышающий обман» («Литературная газета», 1990, № 9) В.Максимов не только утверждает, что свобода слова на Западе - это миф, но и поднимает руку на «святая святых»: «Демократия - это не выбор лучших, а выбор себе подобных». А через год в беседе с Аллой Пугач он говорит об уродствах «цивилизованного» мира и, солидаризируясь с известной мыслью Игоря Шафаре- вича (который был в то время одним из самых сильных раздражителей для «левых»), утверждает: «...И тот, и другой путь, в общем, ведёт к одному и тому же социальному и духовному обрыву» («Юность», 1991, №8).
В.Максимов сразу и точно оценил Т.Толстую, А.Нуйкина, Б.Окуджаву, АБознесенского, Ст. Рассадина и всех тех, кто претендовал и претендует на роль идейных и культурных вождей. «Мародёрствующими шалунами» именует он их в статье с аналогичным названием и характеризует, в частности, так «Оказывается, они не прочь благословить мокрое дело, поскольку «для процветания»... Но читатель, я думаю, догадывается, что в данном случае сия витийствующая матрона (Т.Толстая. -Ю.П.) имеет в виду кого угодно, кроме себя. Кого же? Разумеется, «врагов перестройки», то есть тех, кто мешает таким, как она, безнаказанно пудрить мозги своим зарубежным слушателям <...>.
«Враги перестройки» с каждым днём всё более и более звучит как «враги народа». Ату их! Ошельмовать не удаётся, так и замочить не грех» («Континент», 1989, № 1).
Через четыре года прогноз В.Максимова оправдался. Правда, на совести «прорабов перестройки», подписантов и неподписантов известного письма 42-х, не только кровь безвинных жертв октября 1993 года, но и тех десятков миллионов, которые ушли из жизни раньше времени в результате «реформ», порождённых или благословлённых «мародёрствующими шалунами».
Несмотря на всё сказанное, единого отношения «левых» к Максимову на рубеже 1980-1990-х годов не было. Если одни сразу начали Владимира Емельяновича «мочить», то другие ещё надеялись вернуть его в свой стан. Показательно, кто и как встречал писателя во время его первого приезда на Родину. Так, по воспоминаниям Петра Алёшкина, 10 апреля 1990 года в аэропорту Владимира Емельяновича ожидали «всего несколько человек из журналов «Октябрь», «Юность», писатели Эддис, Крелин, Кончиц, с другими я не был знаком» («Литературная Россия», 1995, № 13). И на банкете в ресторане «Прага», по свидетельству Игоря Золотусского, были одни «свои». «Потом эти «свои» стали рассеиваться, потому что Володя вопреки «партийному» этикету стал встречаться с Распутиным, Беловым, посетил даже (разрядка моя. -Ю.П.) Станислава Куняева. На него уже начинали коситься, спрашивая: зачем ты это делаешь? Ведь это красно-коричневые» (Золотусский И. На лестнице у Рас- кольникова. - М., 2000).
В.Максимов неоднократно заявлял, что он вне борьбы, над борьбой, не принимает групповые подходы и к каждому человеку и явлению относится конкретно-индивидуально. И это действительно так Однако очевидно и другое: большинство высказываний и оценок Владимира Емельяновича в последние годы жизни звучат в унисон с самыми нашумевшими статьями «правых» критиков. Приведу два примера, как будто взятые из статей «Мы меняемся?..» В.Ко- жинова и «Очерки литературных нравов» В.Бондаренко.
В письме от 26 ноября 1987 года к Александру Половцу Владимир Емельянович называет Виталия Коротича и Андрея Вознесенского «советскими проходимцами от литературы» и в качестве одного из доказательств приводит книгу первого об Америке «Лицо ненависти», вышедшую «всего четыре года назад» («Вопросы литературы», 2007, № 2). А в беседе с Лолой Звонарёвой В.Максимов так характеризует двух деятельных «перестройщиков»: «Мне противно слышать от Окуджавы, тридцать с лишним лет бывшего членом КПСС, его новые антикоммунистические манифесты. Сразу хочется спросить: «Чем ты там тридцать лет занимался?» А Борщагов- ский? Он председательствовал на собрании, которое выгоняло меня из Союза писателей, называя меня «литературным власовцем», а теперь я для него - «красно-коричневый». Трудно спокойно наблюдать, как люди меняются в очередной раз вместе с начальством» («Литературная Россия», 1995, № 1-2).
Максимов подстраиваться под демократическое время и нравы не мог и не хотел. Он с «правых» позиций многократно высказывался по взрывоопасному национальному вопросу. Уже в первом интервью советскому журналисту из «левого» издания национальные движения в Грузии и Латвии, которые приветствовались и всячески поддерживались либералами, Владимир Емельянович называет шовинистическими («Юность», 1989, № 12). А его высказывание из другого интервью и сегодня, когда в моде в бывших республиках СССР открытие музеев оккупации, звучит актуально: «...И когда, предположим, грузинские патриоты говорят об оккупации, я им отвечаю: речь может идти об «оккупации» в чисто политическом смысле. Идейным руководителем её был Орджоникидзе, а военным - Киквидзе. И встречали их с распростёртыми объятиями в общем- то нехудшие представители грузинского народа - Окуджава, Ора- хелашвили, Мдивани. Да и Грузией все семьдесят лет правили грузины. <...> И в той же «порабощённой» Грузии ни один человек - не только русский - не мог занимать ответственные посты» («Москва», 1992, № 5-6). Версия Максимова об «оккупации» Польши, Чехии, Прибалтики также не совпадает с ныне модными примитивно- лживыми мифами. Владимир Емельянович настаивал неоднократно на том, что все народы соучаствовали в данных событиях и каждый народ должен взять на себя часть общей вины. Сваливать всё на русских, по Максимову, несправедливо и аморально.
В отличие от «левых» Владимир Емельянович всегда признавал русофобию как факт, как явление в нашей стране и за её пределами. Приведу два коротких высказывания писателя на данную тему: «Ты уже националист, если только произносишь это слово (Россия. - Ю.П.). Ты шовинист и фашист»; «Да-да, это не сегодня началось, не при советской власти. Когда Пётр I умер, все европейские дворы открыто устроили празднества по этому поводу <...>. Для них Россия всегда была враждебным государством, угрозой, которую надо уничтожить и растоптать» («Наш современник», 1993, № 11).
Когда кругом говорили, что политика - грязное дело, Максимов к политике и политикам предъявлял устаревший в глазах многих кодекс чести. Его он применял абсолютно ко всем, в том числе и к своим главным идеологическим противникам - коммунистам. В то же время Владимир Емельянович не приветствовал закрытие компартии, ибо она выражает мнение и интересы части народа, оставлять которую за пределами политико-социального поля несправедливо и гибельно для общества. Поэтому данный поступок Б.Ельцина писатель назвал недостойным и так непривычно резюмировал: «Это даже не по-мужски» («Москва», 1992, № 5-6).
С аналогичных позиций Максимов оценивал и идею суда над компартией, идею нового Нюрнбергского процесса, которая и сегодня популярна среди «мыслителей» либерального толка. Тогда, по мнению писателя, на скамье подсудимых должен оказаться и Б.Ельцин, и не только он. «В том Нюрнберге судили идеологию и её представителей, доведших Германию до плачевного состояния. А вы хотите хорошо устроиться - хотите сдавать свои партбилеты и этим очистить себя от преступлений, к которым имеете самое непосредственное отношение! Я этого не понимаю и понять никогда не смогу» («Москва», 1992, № 5-6).
По иронии судьбы именно газета «Правда» стала для Максимова одной из немногих трибун в ельцинской России, где он получил возможность свободно высказываться по любому вопросу. Либеральная же интеллигенция в последние годы жизни писателя заняла по отношению к нему вполне предсказуемую позицию.
Уход Максимова из «Континента» в 1992 году, передача журнала Игорю Виноградову до сих пор вызывает вопросы. Сразу по следам событий ситуацию точнее других оценил В.Бондаренко. В статье «Реквием «Континенту» он, в частности, утверждал: «Конечно, чудовищно трудно убивать своё детище, но считаю нынешний компромисс Максимова - передачу журнала Виноградову - огромнейшей ошибкой. Надо было всё же закрыть «Континент» («День», 1992, № 27).
После ухода из журнала Владимир Емельянович, по его словам, планировал набрать писательскую форму, более полно реализовать своё творческое «я». Однако осуществить задуманное помешала смерть.
В.Максимов хотел, чтобы его возвращение к отечественному читателю началось романом «Заглянуть в бездну». В этом произведении почти все герои, размышляя о событиях революции и гражданской войны, не раз высказывают мысль: виновных не было - все виноваты. Как следует из авторских характеристик, многочисленных интервью и публицистики писателя, это позиция самого В.Максимова. Её нередко определяют как православную, с чем согласиться трудно. Когда все равны - все виноваты, и никто не виноват, - тогда нет разницы между добром и злом, правдой и ложью, убийцей и жертвой, предателем и героем, Богом и сатаной. То есть такая система ценностей не имеет никакого отношения к Православию.
В целом же в «Заглянуть в бездну», казалось бы, прямо по Библии, воздаётся всем героям по делам их. На уровне отдельных персонажей существует чёткое подразделение на правых и виноватых, ибо наказываются только последние, что автор постоянно подчёркивает при помощи повторяющегося композиционного приёма - «забегания вперёд», когда сообщается, какая расплата ожидала того или иного грешника.
В романе воздаётся прежде всего тем, кто имеет прямое или косвенное отношение к гибели Колчака: от Ленина, «тоненько-тонень- ко» воющего в Горках в ожидании смерти, до Смирнова, исполнившего предписание вождя на месте. К тому же, жертвами своеобразного возмездия становятся дочь и жена Смирнова. Поэтому, и не только поэтому, концовка главы (построенной не на авторском слове, по принципу монтажа различных документов и свидетельств), когда впервые в ней открыто заявлена позиция писателя («Вот так, господа хорошие, вот так!»), звучит не по-православному. Здесь и далее в романе Максимов нарушает одну из главных традиций русской литературы, традицию христианского гуманизма. Смерть любого человека, героя не может быть объектом для иронии, сарказма, злобного удовлетворения и т. д. Юмор Максимова сродни юмору американской и еврейской литератур.
По делам воздаётся и героям, непричастным к смерти Колчака, но согрешившим по другим поводам. Например, о моряках Кронштадта, зверски расправившихся с офицерами, комендантом, генерал-губернатором в феврале 1917, без того же православного отношения сказано: «Знать бы в те поры разгулявшейся в безнаказанности <...> матросне, что спустя всего четыре года у того же рва их будут забивать, как скот, те, кто выманивал их на эту кровавую дорожку: как говорится, знал бы, где упасть, соломки подстелил бы, да туго оказалось в ту пору с такой соломкой, ой, как туго!»
В.Максимов не раз выражал своё восхищение романом Б.Пастернака «Доктор Живаго». Эта реакция, думаю, объясняется и отчасти сходным подходом к пониманию вопроса «человек и время». В «Заглянуть в бездну», как и в «Докторе Живаго», через разных героев (Колчака, Удальцова, Тимирёву, других) и авторские характеристики утверждается мысль о ничтожности и беспомощности человека перед силой обстоятельств, лавиной времени: «С самого начала он (Колчак. -Ю.П.) обрёк себя на это (смерть. -Ю.П.) сознательно. У обстоятельств, сложившихся к тому времени в России, другого исхода не было, как не было исхода у всякого смельчака, вздумавшего бы остановить лавину на самой её быстрине»; «Это не бунт, корнет, это обвал, а от обвала, как известно, может спасти только чудо...».
Итак, с одной стороны, ничто и никто не спасёт от лавины роковых событий, и человеку остаётся одно - достойно умереть; с другой, - утверждается прямо по-советски, только с другим, противоположным, знаком сатанинская гениальность Ленина. И как следствие такого подхода - большую, а может, решающую роль в произведении играет чудо, которое помогает Ульянову и не помогает Колчаку.
Лавина, чудо - эти и им подобные образы затуманивают изображение времени и различных сил, определявших ход событий. В понимании революций и гражданской войны писатель находится чаще всего в плену «левых» стереотипов, что проявляется по-разному. Например, в таких мыслях Колчака: «Казалось, каким это сверхъестественным способом бывшие подпрапорщики, ученики аптекарей из черты оседлости, сельские ветеринары <...> выигрывают бои и сражения у вышколенных в академиях и на войне прославленных боевых генералов?» Однако известно, что на стороне «красных» сражалось 43% офицеров царской армии и 46% офицеров Генерального штаба.
Конечно, Колчак не мог всё знать, но он наверняка имел представление об общей тенденции. Незнание же подлинного положения дел, скорее всего, - незнание автора. А если допустить почти невозможное, что это действительно мысль адмирала, то такое незнание «не играет» на образ, который стремится создать писатель.
Велик соблазн поверить Максимову и в том, что Колчак был человеком далёким от политики, буквально случайно оказавшимся с ноября 1918 года Верховным Правителем России. Однако, думается, не случайно писатель довольно туманно, вскользь изображает заграничный период жизни Колчака, ибо период этот разрушает миф об аполитичности адмирала. С июня 1917 года по ноябрь 1918 года Колчак вёл переговоры с министрами США и Англии, встречался с президентом Вильсоном и, по его собственному признанию, являлся почти наёмным военным. По приказу разведки Англии он оказался на китайско-российской границе, позже - в Омске, где и был провозглашён Верховным Правителем России.
Вероятно, что В.Максимова и Колчака роднит не только одиночество (свидетельство самого писателя), но и общая судьба. Они оба, не сомневаюсь, по благородным побуждениям, стали зависимыми от тех сил, которые одного сделали Верховным Правителем, другого - редактором «Континента». Видимо, и поэтому у Владимира Емельяновича не хватило смелости до конца заглянуть в бездну.
Среди версий происходящего, высказываемых различными персонажами романа, выделяется ещё одна, транслируемая чаще всего Колчаком и Бержероном. Последний трижды на протяжении всего повествования говорит о существовании незримой силы, стоящей за спинами отдельных политиков, правительств, силы, дирижирующей многими событиями. Однако французский офицер, по его признанию, боится бездны, которая откроется при таком видении происходящего, боится назвать эту силу.
Показательно, что и Колчак, поставивший подобный диагноз (и «красные», и «белые» - пушечное мясо, пешки в чужой игре), как и
Бержерон, уходит от ответа с таким объяснением: «Я не хочу чтобы ты знала об этом, Анна, тебе ещё жить и жить, а с этим тебе не продержаться!» То есть герой, походив у края бездны, в конце концов испугался заглянуть в неё.
Итак, договорю за героев романа и его автора, скажу то, что Максимов, несомненно, знал. Эта, по точному определению Бержерона, невидимая паутина, эта тайная сила, конечно же, - масонство. Его двойной член (французской и российской лож), небезызвестный Зиновий Пешков, был постоянным представителем сил Антанты при ставке Колчака.
В связи с этим и другими фактами, свидетельствующими о заговоре разных сил, о регулируемости многих событий периода революции и гражданской войны, вызывает несогласие концепция писателя, которая нашла своё воплощение и в мыслях, подобных следующей: «Рухнувшая под грузом собственной слабости монархия», - и в неоднократно высказываемых в романе, явно с авторской подачи, обвинениях в адрес Николая II. Приведу слова только трёх героев: генерала Хорвата, безымянного старика, Колчака: «Слуга я его Императорскому Величеству верный и вечный, но, возьму грех на душу, скажу: его вина!»; «А где ты их видал невинных-то... Царь-то наш, господин, самый виноватый и есть»; «Когда от него потребовалось усилие воли, чтобы взять на себя окончательную ответственность за судьбу династии и государства, он предпочёл малодушно бежать в этот мирок, оставив страну на поток и растерзание разнузданной бесовщине. И затем: бесславное отречение, прозябание в Тобольске, скорая нелепая гибель».
Эта настойчиво педалируемая В.Максимовым идея, мягко говоря, неубедительна и в главном, и в частностях (осталось только к словам Колчака о нелепой смерти добавить высказывание из «Злых заметок» советского «адмирала» Н.Бухарина о немного перестрелянных царевнах, и получим «бело-красное» гуманистически-лю- доедское братство). Она ктомуже не стыкуется с концепцией исторического фатализма, во многом определяющей, как уже говорилось, писательское видение событий.
Однако автор романа, несомненно, прав в том, что бездна скрывается в самом человеке, особенно в обезбоженном человеке, особенно, добавлю от себя, в той ситуации, когда этот человек явными или скрытыми, такими же обезбоженными, силами выдвигается в качестве идеала. И противостоят бездне не столько колчаки и тими- рёвы, сколько Егорычевы и Удальцовы, выразители традиционных православных ценностей в романе «Заглянуть в бездну».
Итак, есть все основания рассматривать данное произведение писателя как его творческую неудачу. Мне понятно, почему в начале 90-х Ст. Куняев отказался печатать роман в «Нашем современнике».
К числу лучших произведений В.Максимова можно отнести «Прощание из ниоткуда». И в этом романе образ бездны, один из самых любимых писателем, несёт многосмысловую нагрузку.
Бездна - это страшный, бессмысленный, беспросветный большой мир, куда «крохотным шариком, смесью воды и глины, железа и крови, памяти и забвения» является главный герой Влад Самсонов.
Бездна - это социальный мир, социальная тьма, которая с детства проникает в Самсонова, корёжит, деформирует его душу и мировоззрение, значительно затрудняя понимание Божьего промысла.
Бездна - это и сам человек, его многочисленные страсти, в первую очередь, «горняя страсть дойти в конце концов до основания вещей», «страсть скоропалительной влюблённости», алкогольная страсть и т. д.
Бездна - это и болезненно завораживающий, идейно-безыдей- ный, честно-продажно-лживо-людоедский мир советской литературы. И не случайно, что первым шагом мальчика Влада в этом мире стали следующие строчки, рождённые под влиянием газетной и социальной бездн: «Враг, нам вредить не сметь! Получишь за это смерть!», «Пусть будет известно всему свету... // врагов притянем к ответу. // Предателей метким огнём с лица мы земли сметём. // Обрушит свинцовый дождь // На них наш любимый вождь».
Но бездна - это одновременно и путь к свету, Богу, это, в конце концов, крест, который человек должен нести с благодарностью.
Такое православное понимание В.Максимовым человека и времени принципиально отличает его от В.Гроссмана, А.Рыбакова, ВАксёнова, В.Войновича, ГМаркова и многих других русскоязычных авторов. К подобному видению Владу Самсонову предстояло прийти, преодолев длинный и сложный путь.
Долгое время в душе и мировоззрении Влада идёт борьба с переменным успехом, о чём писатель применительно ко многим персонажам говорит: «Так мы и жили в замкнутом мире этого странного забытья, где в одном лице совмещались жертва и палач, заключённый и надзиратель, обвинитель и обвиняемый, не в силах вырваться за его пределы...».
Герои, вызвавшие исцеление Самсонова, без труда могут быть названы поименно: дед Савелий, отец, Серёга, Агнюша Кузнецова, Абрам Рувимович, Даша и Мухамед, Ротман, Василий и Настя, Борис Есьман, Юрий Домбровский, отец Дмитрий, Иван Никонов и т. д. Эти персонажи, принципиально отличающиеся от героев «исповедальной» прозы (она, популярная в годы становления Макси- мова-писателя, появляется в романе и как фон, и как образец, предлагаемый Владу. В.Максимов негативно - мягко и резко - характеризует это явление русскоязычной словесности), далеко не идеальны, но определяющими их личности являются доброта и «Божественный дар Совести». И не случайно, что Самсонов, живущий в эпицентре советской литературы, долгое время не видит: клад под ногами, именно эти люди должны стать подлинными героями его книг.
Для понимания человека и времени писатель - кривое зеркало и увеличительное стекло - быть может, наиболее интересный персонаж. Влада на творческом пути поджидало много опасностей, бездн. В романе не раз высказывается мысль: литература сама по себе уже бездна, болезнь, наркотик, а советско-русскоязычная, добавлю от себя, - бездна вдвойне, в ней многие гибнут, а среди выживших и живущих преобладают, по словам В.Максимова, графоманы, по-разному оплачиваемые идеологические и прочие мародёры, чьи «творения» - отработанная порода, труха искусства.
Через авторские характеристики, речь персонажей: Влада, Есь- мана, Домбровского и других - писатель уничижительно-уничто- жающе характеризует советскую литературу (автономное тело, существующее параллельно реальности) и её представителей, обладающих кастово-эгоцентрическим сознанием, крутящихся в водовороте «фантастического маскарада», где каждый обманывает себя и других.
Однако индивидуальные «портреты» писателей, критиков, деятелей науки, искусства, политиков (А.Сахарова, например), «портреты» русскоязычных и русских авторов, политических и религиозных деятелей вызывают немало принципиальных возражений (не имеет значения, «портретируемый» назван своим именем или на него очень явно, по выражению А.Солженицына, «намёкнуто»). Вот лишь некоторые имена: Ю.Казаков, В.Кожинов, отец Дмитрий Дудко, АСахаров. При их характеристике В.Максимов отрицательно, как с первыми тремя, либо положительно, как с АСахаровым, предвзят: фактологически неточен, оценочно или концептуально поверхностен или не прав.
Первоначально - в Сибири, Красноярске, Черкесске - Самсонов пытается идти по наезженной литературной колее, принимая существовавшие правила игры. Однако его «я» периодически на разном уровне противится и нарушает эти правила, о чём свидетельствуют откровенные «разговоры» с ответственным партийным работником в Краснодаре и национальным классиком Х.Х. в Черкесске, прозрение в грязной комнате со спящими ребятами, резкая оценка собственного творчества и т. д.
В Москве Влада подвергают искушению новыми безднами: «телефонным приёмом», индивидуальными и коллективными письмами. Телефонная уловка КГБ не удалась. Насколько она при всей своей внешней простоте, наивности была серьёзна, свидетельствуют и авторская характеристика («притягивающая слабую душу близкой бездной»), и судьба легкоузнаваемых писателей, попавших в сети грозной организации. Уловка же творческой братии во главе с В.Ко- четовым имела успех. Однако это был первый и последний шаг Самсонова к «чёрному провалу бездны».
Показательна и закономерна реакция московских писателей на прозу Влада: «...Какие-то Богом забытые типы, ни то ни сё, сплошной горьковский маскарад, не более того, только ещё на церковный лад». В качестве же противовеса-ориентира назывались КПаустов- ский, АГладилин, Б.Балтер. В этой и других ситуациях выбора, когда успех обеспечивался предательством тех, с кем «жил, ел, пил, спал, работал», предательством народа, Самсонов наиболее отчётливо осознаёт свою инородность в мире процветающих советских авторов: как «шестидесятников», так и «кочетовцев».
Не случайно в «Прощании из ниоткуда» путь к обретению человеком себя, подлинной духовной сущности лежит в традиционной для русской словесности плоскости: «я» - народ - Бог. Имя Всевышнего впервые возникает в детском разговоре Влада с Лёней. Ответ последнего: «Бог - это любовь <...>. Свобода любить <...> всё и всех», - не понятен Владу, и, можно сказать, вся дальнейшая жизнь героя пронизана стремлением к этому пониманию.
Закономерно, что и тема писательского труда в романе неотрывна от темы Бога. В легенде, рассказанной Самсонову Борисом Есьманом, сталкиваются два вечных подхода к творчеству: один (характерный для начинающего Влада и большинства пишущей братии в романе) - прикладной, меркантильный, другой - метафизический, когда творить - неодолимая потребность, не уничтожи- мая даже угрозой смерти, когда Мастером движет Бог.
Именно вопрос Ивана Никонова, «одного из миллионов», вопрос, заданный более чем через 20 лет после детской беседы о Всевышнем, помогает Самсонову найти недостающее - главное - звено в его человеческих и творческих поисках. Знаменательно, как Влад и герой романа, над которым Самсонов работал, выходят на путь истинный: «...Он вдруг озарённо зашёлся: «Да что же это я до сих пор гадаю, а ведь тут и гадать нечего: что значит «у кого», у Господа, у кого же ещё!»
И концовка вещи вылилась тут же, на одном дыхании: «Василий Васильевич... рухнул на подоконник, и, наверное, только земля слышала его последний хрип: «Господи...».
Лишь длительное, сложнейшее, неоконченное сражение Самсонова с самим собой (гордыней и страстями, в первую очередь) приводит к христианскому мировосприятию, к смирению, покаянию, благодарности, прощению, состраданию. С высоты этих ценностей и написано произведение, в котором различные проблемы оцениваются с позиции христианской любови, что особенно наглядно проявилось во «вставных главках», где автор-повествователь, совпадающий с автором-создателем романа, открыто выражает своё отношение ко всему и всем.
В.Максимов не раз говорил, что путь, по которому идёт Россия, - гибельный, ведущий к самоубийству путь. Болезненное осознание этого, думаю, предопределило его преждевременную смерть. Владимир Емельянович стал очередной жертвой невидимого демократического ГУЛАГа. Признание же Максимова как писателя первого ряда, думаю, впереди. Сегодня в атмосфере «интеллигентского беспредела», когда в литературе и культуре «кто есть кто» определяют, по меткому выражению Максимова, «эстеты с коммунальной кухни» («Литературная газета», 1992, № 8), это произойти не может. Не к ним, конечно, обращены слова писателя, которые и сегодня звучат актуально: «Сколько же можно терпеть это унижение? Почему же у нас не находится мужественных и действительно ответственных людей, которые скажут: «Хватит, господа! Хватит!» Уверяю вас, сейчас надо спасать страну. Физически спасать. Она погибает» («Наш современник», 1993, № 11).
Показательно и закономерно, что во всех современных вузовских учебниках по современной литературе отсутствует раздел, по- свящённый творчеству писателя. Удивляет другое: очередные попытки некоторых «левых» авторов сделать из В.Максимова «своего». Так, например, Игорь Виноградов заявил, что нынешний «Континент», им возглавляемый, продолжает традиции «Нового мира» Твардовского и «Континента» Максимова («Континент», 2010, № 2).
Максимов Владимир Емельянович (1930 - 1996), прозаик. Родился 9 декабря в Ленинграде в семье крестьянина, посаженного в 1933 в тюрьму как "троцкист". Максимов беспризорничал, затем воспитывался в детских колониях, из которых шесть раз убегал.
Окончил школу ФЗО (фабрично-заводское обучение), получил профессию каменщика. Работал на стройках; искал алмазы на Таймыре.
С 1952 работал на Кубани, где и начал писать. Первый сборник стихов и поэм "Поколение на часах" вышел в 1956.
Максимов заявил о себе как писатель повестью "Жив человек", напечатанной К.Паустовским в сборнике "Тарусские страницы" в 1964. Сборник был осужден критикой, редактор снят за "политическую близорукость".
В 1970-е написал романы "Мы обживаем землю" и "Семь дней творенья". Эти романы вызвали такой шквал осуждения, что Максимов вынужден был эмигрировать (1973). В Париже организовал журнал "Континент", выходивший на 11 языках. Журнал был задуман как издание, объединяющее силы сопротивления тоталитарной системе и идеологии, и он выполнил эту роль. В разное время в нем сотрудничали А.Солженицын, А.Синявский, А.Сахаров, И.Бродский и многие другие представители творческой интеллигенции.
На Западе были опубликованы романы Максимова "Ковчег для незваных", "Карантин", "Сага о Савве", публицистическая "Сага о носорогах". В 1990-е романы Максимова были переизданы в России, а в 1991 вышло его собрание сочинений в восьми томах.
В 1992 в театре им. В.Маяковского была поставлена пьеса Максимова "Кто боится Рэя Бредбери?".
В 1990 писателю было возвращено советское гражданство, которого его лишили после эмиграции за границу.
В последние годы жизни он часто приезжал в Россию и подолгу жил в Москве, надеялся на скорые демократические перемены. Действительность показала, что надежды были преждевременны. В выступлениях Максимова все чаще звучали пессимизм и неверие в будущее России. В 1996 В.Максимов скончался.
Использованы материалы кн.: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.
Максимов Владимир Емельянович (27.11.1930-25.03. 1995), писатель. Воспитывался в детских колониях. Окончил школу ФЗО, получил профессию каменщика. Работал на стройках: искал алмазы на Таймыре; с 1952 работал на Кубани, где и начал писать. Первый сборник стихов и поэм «Поколение на часах» вышел в 1956. В 1961 в сборнике «Тарусские страницы» опубликована повесть «Мы обживаем землю». Повесть «Жив человек» (1962; инсценирована Московским театром драмы им. А. С. Пушкина, 1965), рассказы «Дуся и нас пятеро», «Искушение», «Шаги к горизонту» и др. посвящены людям с несложившимися судьбами. Книгам Максимова присущи трагические конфликты, острый сюжет. Писатель отстаивает мысль о нравственной стойкости человека. В 1964 Максимов опубликовал пьесу «Позывные твоих параллелей». Повесть «Жив человек» переведена на многие языки.
В 1971 за рубежом выходит роман Максимова «Семь дней творения». Писатель стремился рассказать в нем о корнях и последствиях происшедших в России в ХХ в. трагических событий. Своеобразие романа определяется сложившимся к тому времени христианским мировоззрением Максимова. Процесс идейного самоопределения, стремление сказать свое слово в общественной дискуссии, протекавшей и в открытой печати, и на страницах самиздата, обусловили резко оппозиционную и в то же время патриотическую настроенность, проявившуюся в романе.
Создавая свою христианскую версию русской истории ХХ в., Максимов раскрывал судьбы людей в свете евангельского учения - как путь через соблазны и грехопадения к вере. Пафос романа - в утверждении национального, народного начала и христианства как его основы, в утверждении необходимости «возвращения к себе».
В романе «Карантин» писатель использует более широкие временные рамки, прослеживая катастрофические изменения национального религиозного сознания, приведшие к революционным потрясениям. Историческими экскурсами Максимов иллюстрирует борьбу соблазна и веры в судьбе России. В романе выражено неприятие современного советского общества, неприемлемого, как виделось Максимову, для человека. Отрицая настоящее, Максимов противопоставляет ему национальное прошлое.
В романе «Прощание из ниоткуда» (1974), позднее ставшем 1-й частью одноименной дилогии, писатель строит автобиографическое повествование, избрав сюжетным стержнем путь к христианскому обращению. Судьба героя разворачивается на фоне жизни общества, в изображении которой акцентированы темные, жестокие, трагические проявления.
В эмиграции Максимов создает целый ряд романов: «Ковчег для незваных» (1978), «Чаша ярости» - 2-я часть дилогии «Прощание из ниоткуда» (1981), «Заглянуть в бездну» (1985), «Кочевание до смерти» (1994).
В «Ковчеге для незваных» отчуждение народа от власти вызывает в нем порыв к вере. В произведении звучит мысль об особой роли России в мире. Эта идея развита в романе «Заглянуть в бездну», где центральная тема - революция и национальная судьба России. Трактовка событий революции как роковых не только в истории страны, но и во всемирном масштабе влечет постановку вопроса о неразгаданности значения этой трагедии для человечества.
Революция в романе - это грозное наступление разрушительных сил на мир; человек здесь - жертва, его возможности видятся писателю теперь меньшими, чем раньше. Нарастает скептицизм по отношению к цивилизации вообще.
Максимов резко осуждал моральный релятивизм, трусость и конформизм либеральной интеллигенции. Наиболее ярко эта позиция проявилась в памфлете «Сага о носорогах» (1979), вызвавшем бурю возмущения в эмигрантских и диссидентских кругах. Писатель с беспощадной прямотой высказывался о героях шумных общественных кампаний.
Серьезная полемика с А. Солженицыным, то обостряясь, то утихая, сопровождала взаимоотношения этих писателей. Смысл ее и позиция Максимова в этом споре полно отражены в его открытом письме Солженицыну, опубликованном в к. дек. 1994 в «Правде». Личность и деятельность Солженицына стали для Максимова наиболее типичным проявлением «крайнего, почти патологического эгоцентризма», свойственного многим в эмигрантской и диссидентской среде.
Резко полемичная по духу и тону публицистика Максимова последних лет посвящена защите интересов России и русского народа.
А. Д., М. У.
Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru
Максимов Владимир Емельянович (настоящее имя Лев Алексеевич Самсонов) - прозаик, публицист, драматург, поэт, переводчик.
Родился в семье рабочего, выходца из крестьян. Отец погиб в 1941 на фронте. Максимов, окончив 4 класса московской школы, ушел из дому, вел бродячую жизнь. Скитаясь по стране, в 16-летнем возрасте был осужден на 7-летний срок лишения свободы, безуспешно пытался бежать, вскоре был освобожден по состоянию здоровья. Затем работал на стройках и в экспедициях в Сибири и на Крайнем Севере.
С 1952 Максимов - на Кубани. Здесь он становится профессиональным журналистом.
В 1954 перебирается на Ставрополье, в Черкесск, где сотрудничает в местных газетах и на радио. Еще на Кубани Максимов начал публиковать свои стихи, а в 1956 в Черкесске издал сборник «Поколение на часах», куда вошли стихи и поэмы, а также переводы национальных поэтов Северного Кавказа. Книга не привлекла особого внимания.
В том же году Максимов возвращается в Москву, где несколько лет занимается разнообразной литературной работой, в частности переводами стихов национальных поэтов СССР. Его статьи и очерки в конце 1950-х - начале 1960-х печатаются в столичных изданиях, в т.ч. в «Литературной газете». Первое по-настоящему значительное произведение Максимова, повесть «Мы обживаем землю», увидело свет в 1961 в альманахе «Тарусские страницы», редактором которого был К.Паустовский.
В 1962 в журнале «Октябрь» появилась другая повесть - «Жив человек» (первая по времени написания). Максимов остался постоянным автором этого журнала почти до конца 1960-х.
Ранняя проза писателя построена на автобиографическом материале. Место действия в ней - глухие таежные поселки и северная тундра, герои - маргиналы, бродяги или даже уголовники, находящиеся в конфликте с обществом. Максимов «застает своих героев на той тропе и в ту минуту, когда они ценой жесточайшего душевного кризиса круто ломают свою судьбу. Тогда в них обнаруживается личность иного порядка, которая не хочет мириться с инерцией сложившегося существования и решается, наконец, отведать другого пути» (Борисова И. // В литературном зеркале. С.144).
Тема бунта против несправедливостей мира, его неустроенности - сквозная в творчестве Максимова. Писатель пришел в литературу как представитель от наиболее бесправных и униженных социальных слоев.
В повестях 1960-х («Мы обживаем землю», «Жив человек», «Баллада о Савве», «Стань за черту», «Дорога») Максимов находился под определенным воздействием Горького, чье влияние можно обнаружить в тематике и проблематике его произведений. Как и Горькому, ему свойствен автобиографизм особого рода: рассмотрение своего жизненного пути как общественно значимого, раскрывающего какие-то важные стороны национальной судьбы. С горьковским наследием связан и образ героя-маргинала, своеобразного «отщепенца», «выламывающегося» из своей среды. Но, в отличие от Горького, Максимов с годами все более тяготел к религиозной интерпретации описываемых явлений, ориентируясь в этом на Достоевского. «Можно без преувеличения сказать,- отмечал Максимов,- что Достоевский сформулировал психологию и мировоззрение, в частности, моего поколения» (Континент. 1981. №28. С.354).
В 1960-е повести Максимов неоднократно переиздавались, в авторской драматургической обработке успешно ставились в театрах.
В 1963 Максимов становится членом СП СССР.
В продолжение нескольких лет он тесно сотрудничает с журналом «Октябрь», редактором которого был в это время В.Кочетов, а в 1967-68 несколько месяцев является членом его редколлегии. В это время журнал, как и его редактор, слыл «реакционным» и находился в остром конфликте с флагманом либерального движения - «Новым миром». Причину, побудившую Максимова к столь рискованному сотрудничеству, следует видеть в его изначальной оппозиционности, даже более резкой, чем у либералов-«шестидесятников». Независимый курс «Октября» какое-то время представлялся ему предпочтительнее, чем скомпрометировавшие себя конформизмом «официальные оппозиционеры» - «шестидесятники». Позже Максимов отмечал свою чуждость современной ему литературе: «В литературной среде своего поколения я с самого начала казался изгоем, пасынком» (Сага о носорогах. С.125).
Оппозиционные настроения Максимов явно проявились в конце 1960-х - начале 1970-х. Его публицистические статьи и открытые письма, содержащие острую, непримиримую критику существовавшего строя, распространялись в самиздате, публиковались в русскоязычных эмигрантских изданиях. В первой половине 1970-х в самиздате распространились 2 романа Максимова - «Семь дней творения» (1971) и «Карантин» (1973). Содержащиеся в них резкое неприятие политических и идейных устоев советского общества, социальная критика, христианская направленность этих и других художественно-публицистических произведений писателя привели его к окончательному разрыву с властями.
26 июня 1973 Максимов был исключен из СП «за политические взгляды... и... творчество, несовместимые с Уставом Союза писателей СССР и званием советского писателя» (цит. по: Пугач А.- С.81). Оказавшись вне рамок профессиональной литературы, Максимов был поставлен в трудные условия. Между тем имя писателя становилось все более известным на Западе. Эмигрантское издательство «Посев» печатает в конце 1971 роман «Семь дней творения», в 1973 там же выходит «Карантин». Оба произведения были вскоре переведены на основные европейские яз. и привлекли, как и личность автора, определенное внимание общественности.
Зимой 1974 Максимову вместе с женой было разрешено выехать во Францию сроком на 1 год.
30 янв. 1975 Указом Президиума Верховного Совета СССР он был лишен советского гражданства. Писатель завоевал достаточно прочное положение в эмигрантских и западных общественных кругах, прежде всего как редактор и издатель международного журнала «Континент».
Роман «Семь дней творения» - бесспорно, самое значительное произведение Максимова. Писатель стремился рассказать в нем о корнях и последствиях происшедших в России в XX в. трагических событий. Своеобразие романа определяется сложившимся к тому времени христианским мировоззрением Максимова. Процесс идейного самоопределения, стремление сказать свое слово в общественной дискуссии, протекавшей и в открытой печати, и на страницах самиздата, обусловили резко оппозиционную и в то же время патриотическую настроенность, проявившуюся в романе. Острота конфликтов, трагических жизненных противоречий, поиски единственно верного нравственного решения - все эти черты прозы писателя 1960-х получили развитие в романе.
Создавая свою христианскую версию русской истории XX в., Максимов раскрывал судьбы людей в свете евангельского учения - как путь через соблазны и грехопадения к вере. Пафос романа - в утверждении национального, народного начала и христианства как его основы, в утверждении необходимости «возвращения к себе».
В романе «Карантин» писатель использует более широкие временные рамки, прослеживая катастрофические изменения национального религиозного сознания, приведшие к революционным потрясениям. Историческими экскурсами Максимов иллюстрирует борьбу соблазна и веры в судьбе России. В романе выражено неприятие современного советского общества, неприемлемого, как виделось Максимову, для человека. Отрицая настоящее, Максимов противопоставляет ему национальное прошлое.
В романе «Прощание из ниоткуда» (1974), позднее ставшем 1-й частью одноименной дилогии, писатель строит автобиографическое повествование, избрав сюжетным стержнем путь к христианскому обращению. Судьба героя разворачивается на фоне жизни общества, в изображении которой акцентированы темные, жестокие, трагические проявления. В эмиграции Максимов создает целый ряд романов: «Ковчег для незваных» (1978), «Чаша ярости» - 2-я часть дилогии «Прощание из ниоткуда» (1981), «Заглянуть в бездну» (1985), «Кочевание до смерти» (1994).
В «Ковчеге для незваных» отчуждение народа от власти вызывает в нем порыв к вере. В произведении звучит мысль об особой роли России в мире. Эта идея развита в романе «Заглянуть в бездну», где центральная тема - революция и национальная судьба России. Трактовка событий революции как роковых не только в истории страны, но и во всемирном масштабе влечет постановку вопроса о неразгаданности значения этой трагедии для человечества.
Революция в романе - это грозное наступление разрушительных сил на мир; человек здесь - жертва, его возможности видятся писателю теперь меньшими, чем раньше. Нарастает скептицизм по отношению к цивилизации вообще.
После «Семи дней творения» Максимов становится известен читателю прежде всего как романист, хотя жанровое разнообразие не уходит из его творчества. Пьесам, написанным в конце 1980-х - начале 1990-х, свойственны те же черты, что и прозе: оппозиционность по отношению к политической идеологии, резкое неприятие исторического опыта послереволюционных лет, критика отечественного настоящего с христианских позиций, патриотическая вера в русский самобытный путь, мысль о том, что коммунизм искал естественный ход исторического развития России и что стоит лишь избавиться от него, как начнется «восстановление ткани жизни». Действительность опровергла это представление. «Никто из нас, кто боролся с коммунизмом, не представлял последствия,- признавался Максимов - Это вызов истории, на который ни у кого не оказалось ответа, ни у Запада, ни у Востока» (Конец прекрасной эпохи // Российские вести. 1993. 15 июля).
Раздумья о судьбах Запада и Востока нашли отражение в пьесах «Кто боится Рэя Бредбери?» (1988), «Берлин на исходе ночи», «Там, вдали за рекой...» (обе - 1991), «Где тебя ждут, ангел?» (1993). Наиболее масштабно эти размышления представлены в последнем романе Максимова «Кочевание до смерти». Здесь доминируют настроения скепсиса, даже отчаяния. Максимов - в оппозиции к цивилизации; враждебной человеку.
Включившись в конце 1960-х в диссидентское движение, Максимов сразу занял в нем особое место. Ему было свойственно критическое отношение к либеральной интеллигенции как во время жизни в России, так и в эмиграции. Это создавало повод для многочисленных нападок, которые часто находили место на страницах журнала «Синтаксис», издаваемого М.Розановой и А.Синявским. Максимов резко осуждал моральный релятивизм, трусость и конформизм либеральной интеллигенции. Наиболее ярко эта позиция проявилась в памфлете «Сага о носорогах» (1979), вызвавшем бурю возмущения в эмигрантских и диссидентских кругах. Писатель с беспощадной прямотой высказывался о героях шумных общественных кампаний.
Серьезная полемика с А.Солженицыным, то обостряясь, то утихая, сопровождала взаимоотношения этих писателей. Смысл ее и позиция Максимова в этом споре полно отражены в его открытом письме А.Солженицыну, опубликованном в конце дек. 1994 в «Правде». Личность и деятельность А.Солженицына стали для Максимова наиболее типичным проявлением «крайнего, почти патологического эгоцентризма», свойственного многим в эмигрантской и диссидентской среде.
Хотя творчество Максимова в последние годы вернулось к русскому читателю и сам он в 1990-е неоднократно посещал Россию, его резко критическая настроенность и оценка современной отечественной жизни осложняли его положение на родине.
На протяжении последних полутора лет жизни Максимов был постоянным автором «Правды». Противники писателя усмотрели в этом проявление беспринципности, идейную капитуляцию человека, известного своей антикоммунистической позицией. Но Максимов, не отступая от главного в своих взглядах и творчестве, был подлинно патриотичен. Его резко полемичная по духу и тону публицистика последних лет посвящена защите интересов России и русского народа.
А.Р.Дзиов
Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 505-508.
Далее читайте:
Русские писатели и поэты (биографический справочник).
Сочинения:
СС: в 8 т. М., 1991-93;
Сага о носорогах. Франкфурт н/М., 1981;
Где тебя ждут, ангел? Встречи в двух актах, шести картинах // Континент. 1993. №75.
Литература:
Мальцев Ю.В. Вольная русская литература. 1955-1975. Франкфурт, 1976;
В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк, 1986;
Пугач А. В гостях у «Континента» // Юность. 1989. №12;
Глэд Д. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. М., 1991-1992;
Бондаренко В. Молитва о всех заблудших: Христианская проза Владимира Максимова // День. 1992. №29/57;
Сочинения:
Собр. соч.: В 8 т. М., 1991-93.
Далее читайте:
Сокращения (в том числе краткая расшифровка аббревиатур).
МАКСИМОВ, ВЛАДИМИР ЕМЕЛЬЯНОВИЧ (наст. фамилия, имя и отчество Самсонов, Лев Алексеевич) (1930–1995), русский писатель, публицист. Родился в Москве 27 ноября 1930, сын рабочего, репрессированного в кампанию борьбы с троцкизмом. Сменив фамилию и имя, сбежал из дома, беспризорничал, воспитывался в детских домах и колониях для малолетних преступников, откуда совершал побеги в Сибирь, Среднюю Азию, Закавказье. Получил профессию каменщика в школе ФЗО. Работал на стройках, искал алмазы на Таймыре.
В 1951, после освобождения из мест заключения, был определен на жительство в одну из станиц Кубани. Начал выступать как колхозный поэт в газетах Краснодара; в 1956 в г.Черкесске опубликовал сборник стихов и поэм Поколение на часах . Он оказался художественно невыразительным в силу поверхностной публицистичности и штампованности поэтической речи. В 1961 в сб. Тарусские страницы вышла повесть Максимова Мы обживаем землю , где на основе впечатляющего личного опыта рассказывалось о поисках таежными бродягами, мужественными и неспокойными людьми, своего места в жизни.
В 1962 известный писатель В.А.Кочетов опубликовал в руководимом им журнале «Октябрь» повесть Максимова Жив человек , вызвавшую доброжелательные отклики (инсценирована в 1965 Московским театром драмы им. А.С.Пушкина), и ввел молодого литератора, с конца 1950-х годов вернувшегося в Москву и в 1963 принятого в Союз писателей СССР, в редколлегию своего издания (1967–1968). В 1964 Максимов опубликовал «производственную» пьесу Позывные твоих параллелей .
В то же время усиление трагических нот в творчестве Максимова (рассказы Дуся и нас пятеро , Искушение ; Шаги к горизонту , др. назв. Баллада о Савве , все 1963; повести Дорога , 1966; Стань за черту , 1967), острота коллизий, обнажавших социальное неблагополучие общества, привели писателя к созданию романа-эпопеи Семь дней творения (1971), пронизанного тоской по христианскому идеалу. Здесь прослеживается судьба крестьянского рода Лашковых, оторванного от его корней – земли и православия. Автор описывает новые социальные роли ее членов– железнодорожников, строителей, дворников, актеров, лесничих, их новую житейскую географию – от Москвы до казахстанских степей, их подчиненность законам государства, возбуждавшего то тягу к перемене мест, то неистовый энтузиазм. Тяжкое прозрение переживает старейшина рода Лашковых, самоотверженно служивший «делу коммунизма» и на исходе жизни осознающий неправоту своего пути.
Проповеднически-морализаторский, откровенно тенденциозный пафос жесткой прозы Максимова вместе с тяготением писателя к «босяцкой» романтике, людям «дна» с их неизменной ненавистью к любым благополучным, особенно ярко проявившийся в первом романе Максимова, позволяет критикам видеть в его творчестве сплав художественных традиций Ф.М.Достоевского и М.Горького . Одновременно эта тенденция способствовала расцвету публицистики Максимова, затрагивающей вопросы политики, религии, идеологии, литературной жизни, национального самосознания, непримиримой к фальши не только советского, но и постперестроечного общественного устройства (как и западной демократии – памфлет О носорогах ) и ассоциирующейся порой с современным русским антизападничеством и «почвенничеством».
Углубляет разногласия с властями следующий роман Максимова – Карантин (1973), где двое людей в поезде, остановленном в степи из-за эпидемии холеры, ищут в друг друге, а затем и в Спасителе опору для духовного возрождения и выхода из круга бесцельного и греховного существования. Опубликованный на Западе и в «самиздате» , роман послужил поводом для помещения его автора в психиатрическую больницу и исключения из СП (1973). В 1974 писатель эмигрирует, поселяется в Париже и основывает там журнал «Континент» (до 1992), продолживший герценовские традиции русской литературы в изгнании. Вокруг издания собрались силы эмиграции «третьей волны» (в т.ч. А.И.Солженицын и А.А.Галич ; среди членов редколлегии журнала – В.П.Некрасов, И.А.Бродский , Э.И.Неизвестный , А.Д.Сахаров , называвший Максимова «человеком бескомпромиссной внутренней честности»). В 1990-е в один из своих приездов в Россию, Максимов передал «Континент» московским литераторам.
Во Франции Максимов пишет романы Ковчег для незваных (1976), повествующий об освоении Советским Союзом Курильских островов после Второй мировой войны, и Заглянуть в Бездну (1986), историю любви адмирала А.В.Колчака , – оба на подкрепленном документальными сценами и справочными материалами историческом фоне, с неприятием большевизма, трактуемого как апофеоз насилия и исторического волюнтаризма, антипод христианской цивилизации; а также роман Кочевание до смерти (1994), насыщенный автобиографическими реминисценциями, полный обличений не только советской действительности (особенно через призму рассказа о казачьем мятеже 1920-х), но и тяжкой атмосферы русской эмиграции.
Он был антикоммунистом и постоянным (в последние полтора года жизни) автором газеты «Правда», беспощадным аналитиком и верующим христианином, для одних – беспринципным капитулянтом, для других – пророком. По мнению многих литературоведов Максимов явил в своем противоречивом облике некую ипостась протопопа Аввакума с его идеей «отстаивания» России и всего русского во враждебном кольце западной цивилизации.