На балу и после бала (по рассказу л. н

Рассказ «После бала» невелик по объему, однако поднимает проблемы общефилософского и нравственного уровня, связанные с миропониманием Толстого, увидевшего в простом сюжете глубокое противоречие между внешним и внутренним, тем, что лежит на поверхности, и тем, что скрыто от посторонних глаз. Разлад в чувствах и поступках становится объектом пристального внимания писателя, исследующего области малопонятной человеческой души.

В основу сюжета легла реальная история, которую, по одной из версий, в пору своего студенчества Толстой услышал от своего брата Сергея. Основой будущего рассказа стал случай, который произошел с Сергеем Николаевичем. Влюбленный в дочь военного начальника – Варвару Корейш, он собирался сделать ей предложение, но увидев жестокое наказание солдата, которым командовал отец девушки, он отказался от своего намерения.

Увиденное потрясло его, а сама история долго не давала покоя Льву Толстому, воплотившему сюжет в рассказ только спустя годы. Опубликовано произведение было через год после смерти писателя.

Смысл названия

Рассказ не сразу получил свое конечное название. Толстой рассматривал несколько черновых вариантов, среди которых были «Рассказ о бале и сквозь строй», «Отец и дочь», «А вы говорите…». Результатом долгих поисков стало заглавие «После бала».

Смысл названия «После бала» неоднозначен. Толстой во многих своих произведениях поднимал проблему человека и общества. Объект его интереса — обстоятельства, влияющие на человеческие решения и поступки, а также принципы, правила и мотивы, которыми он руководствуется в выборе. С одной стороны, название подчеркивает двоедушие одного из главных персонажей, неестественность его жизни, в которой со сменой декораций происходит и изменение личности. После бала маски меняются. Меняется поведение героя, да и сама его жизнь, уродливая на изнанке, не имеющая ничего общего с блеском и великолепием титульной стороны. С другой стороны, после бала происходит и осмысление героем-рассказчиком людей, с которыми он хотел связать свою жизнь, осознание противоречивости жизни, в которой неоправданная жестокость мирно сосуществует с изящностью и мнимым благородством.

Жанр и направление

«После бала» — произведение прозаическое; написано в жанре рассказа и вырывает из контекста жизни героя одно единственное событие, ставшее переломным для него, неоднозначное как для самого персонажа, так и для читателей.

Рассказ реалистический, поскольку в основу сюжета положен реальный, даже житейский случай, отражающий внутренний мир героя и, вместе с тем, задающий социально-общественный тон.

Главные герои и их характеристика

1. Иван Васильевич — рассказчик. Уже будучи старым, он рассказывает о событиях минувшей юности. Главный герой во времена описываемого события был провинциальным студентом, но богатым и красивым франтом. Его отличают совестливость, чувство справедливости и впечатлительность. Он не смог забыть об избиении татарина и поэтому не стал связывать свою жизнь с любимой девушкой. Молодой человек был очень эмоционален: его чуть не вырвало, когда он брел домой после увиденного зрелища.
2. Варенька — возлюбленная главного героя. Это высокая, статная и «величественная» светская девушка, которая покоряла кавалеров пленительной и ласковой улыбкой. У нее был царственный вид, но добрая душа ее никому не давала робеть в присутствии героини. Она тоже благоволила ухаживаниям рассказчика.
3. Полковник (Петр Владиславич — орфография Толстого сохранена) — симпатичный и статный военный. Высокий и румяный пожилой мужчина с ласковой улыбкой и приятными манерами. Ради дочери экономит на себе: носит только казенные сапоги, например. Однако в сцене с телесным наказанием герой выглядит злым и жестоким: он бьет по лицу солдата, который слабо наносил удары провинившемуся татарину.

Темы и проблемы

Тематику рассказа можно рассматривать сразу на нескольких уровнях, беря за основу как социально-психологический и общефилософский аспект, так и более глубинный – моральный, этический, личностный.

В первом случае рассматривается проблема человека и его окружения , которому он может подчиниться или, напротив, оказать противодействие. Полностью ли среда формирует личность, или есть другая сущность, неподдающаяся подавлению, свободная и способная к борьбе с тем, что кажется ей неправильным и чуждым? Толстой выступает здесь против уравнения личности и нарушения её естественных прав. Право самостоятельно решить для себя, что считать хорошим, а что плохим, писатель оставляет за каждым человеком, способным к свободному выбору.

Ещё одной внешней темой является рабское положение солдата во времена правления Николая. Полное бесправие простого человека, тяжелейшие условия службы и телесные наказания, которым подвергались те, кто служил родине, возвращают не только к теме подавления личности, но ещё и к проблеме социального неравенства в николаевской России.

Вопрос морального, личностного уровня осмысления данного произведения целиком и полностью связан с образом военного. Двуличие и лицемерие полковника, семьянина и заботливого отца, с одной стороны, с другой – беспощадного и безжалостного командира, равнодушного к чужой боли. Ужас ситуации для героя-рассказчика не столько в том, что полковник устраивает пытки невинного солдата, сколько в его спокойном безразличном отношении к происходящему. Трепетность в отношении к дочери сосуществует в нём с неприкрытой жестокостью. Соотношение этих сторон в одном человеке невозможно себе представить, настолько велико несоответствие одного с другим. Толстой показывает редкий, но оттого не менее устойчивый человеческий тип людей-масок, способных на жестокость, прикрытую показным благонравием.

Идея

Главная мысль рассказа «После бала» — в следовании гуманистическим идеалам, обращении к по-настоящему добрым чувствам, в которых превалировать должно общечеловеческое. Противодействовать злому началу можно только путем самосовершенствования, поиску настоящих, не затуманенных воображением и ложным впечатлением смыслов. Оставаться человеком Толстой призывает даже в тех ситуациях, когда позволить себе беззаконие можно в силу статуса и положения.

Неслучайно герою рассказа становится стыдно за увиденное. Он чувствует свою сопричастность к происходящему, ответственность за жестокость другого. По мнению Толстого, так и должно быть. Беззаконие начинается с отдельного человека, борьба с ним – задача каждого неравнодушного к чужому горю.

Творческий метод Толстого, основанный на исследовании противоречий человеческой души, всегда заслуживал высокой оценки. Психологизм рассказа, эмоциональная насыщенность и собственно художественный стиль писателя делают сравнительно небольшое по объему произведение носителем многих смыслов, противоречивых, как и сама человеческая природа.

Мораль

Л.Н. Толстой известен рядовому читателю как великий мастер слова, писатель, вошедший в русскую литературу, как создатель монументальных психологических романов. Однако его влияние на русскую литературу и культуру намного глубже, чем можно представить. Толстой — не просто крупный писатель, но и мыслитель, основатель религиозно-философского учения. Стремление к нравственному совершенствованию, идеал жертвенной любви, изгоняющей страх – программа Толстого, видевшего смысл жизни в бескорыстном служении ближнему, основанному на чистой совершенной любви. Эти мысли он доносит до публики через рассказ «После бала», где герой не отвернулся от чужого горя, не смог смириться с ним. В его отказе от знакомства с жестоким военачальником – справедливая реакция общества, которая должна показать его членам, как надо себя вести.

Вывод прост: необходимо быть отзывчивым и справедливым в любой ситуации, даже если на кону стоит личный интерес. Герой был увлечен дочерью военачальника, но сделал выбор в пользу нравственного долга. Также нельзя злоупотреблять высоким положением и оправдывать им пороки.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Отличительная особенность жизни и творчества великого русского писателя и мыслителя Льва Николаевича Толстого - постоянные нравственные поиски. В чём истинное предназначение человека, как относиться к другим людям и общепринятым «истинам» - все эти вопросы в той или иной степени затронуты в его произведениях. Особенно остро и бескомпромиссно писатель говорит о них в романах, повестях и рассказах, созданных им после духовного кризиса, пережитого в конце 70-х годов XIX в. К таковым относится и рассказ «После бала».

История создания

В начале апреля 1903 г. в городе Кишинёве Бессарабской губернии Российской империи произошёл крупный еврейский погром. Л. Н. Толстой выступил с резким осуждением погромщиков и бездействовавших властей. Комитет помощи пострадавшим от погрома организовал сбор средств. В конце апреля известный еврейский писатель Шолом-Алейхем попросил Льва Толстого «дать что-нибудь» для готовящегося им с той же целью литературного сборника. В ответном письме Лев Николаевич обещал выполнить его просьбу.

9 июня Толстой решил написать рассказ о случае из жизни своего брата Сергея Николаевича, навевающем определённые ассоциации с кишинёвским погромом. Эту историю 75-летний Лев Николаевич запомнил ещё со студенческих времён, проведённых вместе с братьями в Казани.

План будущего рассказа был набросан в дневниковой записи от 18 июня 1903 г. Первый вариант рассказа под названием «Дочь и отец» был написан 5-6 августа. Затем Толстой поменял название на «А вы говорите». Окончательная редакция рассказа под названием «После бала» была закончена 20 августа 1903 г. Произведение было опубликовано уже после смерти писателя в «Посмертных художественных произведениях Л. Н. Толстого» в 1911 г.

Описание произведения

Повествование ведётся от имени главного героя - Ивана Васильевича. В привычном окружении он рассказал два случая из своей жизни в бытность студентом провинциального университета. Они должны были иллюстрировать его утверждение о том, что определяющим в судьбе человека является не среда, а случай.

Большую часть рассказа занимают переживания героя, побывавшего в последний день Масленицы на балу у губернского предводителя. Там собрались все «сливки» провинциального общества, включая Вареньку Б., в которую студент был без памяти влюблён. Она стала королевой бала, и ею любовались не только мужчины, но и женщины, которых она оттеснила на задний план. Так, по крайней мере, казалось студенту Ване. Прекрасная девушка благоволила к нему и подарила большинство танцев с ней.

Варенька была дочерью полковника Петра Владиславовича, вместе с женой также бывшего на балу. В его конце присутствующие уговорили полковника станцевать с дочерью. Пара оказалась в центре внимания. Пётр Владиславович вспомнил прежнюю удаль и станцевал по-молодому лихо. С повышенным вниманием следил за парой Ваня. Особенно тронули его душу старомодные полковничьи сапоги. В них угадывалась экономия на себе с тем, чтобы ни в чём не отказывать любимой дочери.

После танца полковник сказал, что ему завтра рано вставать, и не остался на ужин. А Иван ещё долго танцевал с Варенькой. Неземное чувство счастья и абсолютной гармонии бытия охватила главного героя. Он любил не только Вареньку, её отца, но и весь мир, в котором, как ему казалось в эти минуты, не было ничего дурного.

Наконец, бал закончился. Вернувшись домой под утро, Иван понял, что от избытка чувств не сможет заснуть. Он вышел на улицу и ноги сами понесли его к дому Вареньки, расположенному на окраине города. По мере приближения к полю, прилегающему к дому, зазвучала барабанная дробь и неприятные, визгливые звуки флейты, заглушающие танцевальные мелодии, ещё звучавшие в душе Ивана. Там пропускали через строй беглого солдата-татарина. Другие солдаты с двух сторон с размаху били несчастного по оголённой спине, а он только обессиленно бормотал: «Братцы, помилосердствуйте». Спина его давно превратилась в кровавое месиво.

А руководил экзекуцией отец Вареньки, и делал он это так же старательно, как танцевал с дочерью накануне. Когда один малорослый солдат ударил татарина недостаточно сильно, полковник с перекошенным от злобы лицом начал бить его за это по лицу. Иван был потрясен увиденным до тошноты. Его любовь к Вареньке пошла на убыль. Кровавая спина истязаемого её отцом солдата встала между ними.

Главные герои

Герой рассказа Иван Васильевич наделён чувством сострадания и умением поставить себя на место другого человека. Людские несчастья не стали для него простыми жизненными декорациями, как для абсолютного большинства представителей привилегированных сословий. Совесть Ивана Васильевич не заглушена ложной жизненной целесообразностью. Эти качества в высшей степени были присущи и самому Толстому.

Полковник Пётр Владиславович - заботливый отец и хороший семьянин. Скорее всего, он считает себя и истинным христианином, служащим Богу, государю и отечеству. Но он, как и большинство людей во все времена, абсолютно глух к главному в христианстве - великому нравственному закону Христа. Согласно этому закону, к людям надо относиться так, как хотелось, чтобы они относились к тебе. Невзирая на сословные и имущественные перегородки.

Трудно составить психологический портрет красавицы Вареньки. Скорее всего, вряд ли её внешняя привлекательность сочеталась с такой же душой. Ведь воспитывалась она отцом, который на поверку оказался настоящим изувером на государственной службе.

Анализ рассказа

Композиционная доминанта рассказа - противопоставление двух его частей, описывающих события на балу и после него. Сначала сверкающий светлыми красками бал - праздник молодости, любви и красоты. Он проходит в последний день Масленицы - Прощёное воскресенье, когда верующие должны прощать друг другу взаимные прегрешения. Затем - тёмные краски, бьющая по нервам «нехорошая музыка», и жестокая расправа над несчастными солдатами, среди которых главная жертва - инаковерующий (как и кишинёвские евреи).

В рассказе можно выделить несколько главных мыслей. Прежде всего, это абсолютное неприятие любого насилия, включая оправдываемое государственной необходимостью. Во-вторых, противное воле Бога деление людей на достойных уважения и уподобляемых скоту.

Менее очевидны другие мотивы. В истязании инаковерующего в Прощёное воскресенье Толстой иносказательно продолжает упрекать оправдывающую государственное насилие официальную церковь, от которой был отлучён за два года до этого.

Образ влюблённого и беспечного Ивана Васильевича напоминает Толстому и собственную молодость, к которой писатель относился критически. Как ни странно, но у молодого Толстого были общие черты и с полковником. В другом своём произведении («Юность»), писатель пишет о собственном подразделении людей на достойных и презираемых.

В очередной раз я убедилась в искусстве Толстого-рассказчика. На этот раз мне помог его великолепный рассказ "После бала", который основан на действительном событии: все это происходило с братом писателя — Сергеем Николаевичем Толстым.

Интересно, что писатель использует в своем произведении повествование как от первого лица, так и от третьего. Каждая из этих форм имеет свои идейно-художественные задачи. Повествование от первого лица создает иллюзию восприятия живого голоса рассказчика, обладает доверительной интонацией. Эта форма позволяет по-особенному сильно выразить состояние человека, его настроения, переживания. В повествовании от третьего лица рассказчик выступает как человек, который знает больше, чем повествователь от первого лица. Он наблюдает героя произведения как бы со стороны. Но все же в основном рассказ ведется от первого лица — Ивана Васильевича.

Иван Васильевич — один из главных героев этого произведения. Это человек, который отрицает, что. "для личного совершенствования необходимо прежде всего изменить условия, среди которых живут люди". Он говорит: "Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что дело все в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае". В доказательство своих слов он приводит случай из пройденного им жизненного пути, рассказывает об одном дне, который полностью перевернул его жизнь... "

События разворачиваются в 40-е годы XIX века. В то время он был "студентом в провинциальном университете", жил, "как свойственно молодости": учился и веселился. Был веселым, бойким малым: катался с гор с барышнями, кутил с товарищами. Но главное его удовольствие составляли вечера и балы, так как танцевал он хорошо и был не безобразен.

Об одном из таких вечеров и рассказывает герой Л. Н. Толстого. Это был бал у "губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера". Все было просто чудесно: "зала прекрасная, с хорами, музыкантами — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского". В то время Иван Васильевич был пьян от любви к Вареньке Б. Она же была прелестна:."высокая, стройная, грациозная и величественная". Держалась она всегда необыкновенно прямо, "как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка". В этот вечер герой рассказа не замечал других девушек, перед его глазами всегда стояло ее "сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза". Он был по-настоящему счастлив. Иван Васильевич танцевал со своей возлюбленной почти все танцы: и кадрили, и польки, и вальсы; "танцевал до упаду".

Герой наслаждался обществом Вареньки и очень боялся, что она его покинет, что отец ее увезет. Но родитель девушки, "очень красивый, статный, высокий и свежий старик", этого не сделал. Он понравился Ивану Васильевичу, у которого возникло "в то время какое-то восторженно-нежное чувство" к полковнику. И это чувство еще больше усилилось, когда герой увидел, как танцует отец Вареньки со своей дочерью. Иван Васильевич проникся глубоким уважением к этому воинскому начальнику "типа старого служаки николаевской выправки".

Мы видим счастье человека, причем это счастье настоящее. Сам Иван Васильевич так описывает свое душевное состояние в тот момент: "Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро". Он обнимал в то время весь мир своей любовью и боялся только одного — чтобы что-нибудь не испортило его счастья. Таков главный герой рассказа на балу.

На балу Иван Васильевич даже и не задумывался, что может существовать совсем другой мир: злой и жестокий. В прекрасном настроении пришел он домой и долго не смог уснуть — от счастья. Он вышел прогуляться и пошел по направлению к дому Вареньки. Все ему было особенно мило: и лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома, казавшиеся в тумане очень высокими,

В душе Ивана Васильевича все пело и изредка слышался мотив мазурки, но он услышал в то утро и какую-то другую, жестокую, нехорошую музыку, став при этом свидетелем ужасного зрелища. Он увидел, как солдаты прогоняли через строй за побег татарина, который был привязан к ружьям двух солдат и на которого с обеих сторон сыпались удары. При каждом ударе наказываемый поворачивал сморщенное от страданий лицо в ту сторону, с которой падал удар, и не говорил, а всхлипывал: "Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте", Но его голос не был услышан. Спина татарина представляла собой "что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное", что Иван Васильевич не поверил, чтобы это могло быть тело человека.

Увиденное произвело на него сильное впечатление, но особенно он был потрясен тем, что высоким военным, возглавлявшим отряд солдат, оказался отец Вареньки. Ивану Васильевичу стало до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто он был уличен в самом постыдном поступке, он опустил глаза и поторопился уйти домой. На сердце у него была "почти физическая, доходившая до тошноты, тоска", такая, что он несколько раз останавливался, и ему казалось, что вот-вот его вырвет всем тем ужасом, который он увидел. Герой был под таким впечатлением, что засыпая, он "услыхал и увидел опять все и вскочил".

После этого случая желание поступить на военную службу у Ивана Васильевича исчезло, он решил не только не поступать на военную службу, но и вообще нигде не служить, чтобы всегда быть в ладах со своей совестью.

На образе главного героя рассказа "После бала" Л. Н. Толстой показал пробуждение в человеке совести, чувства ответственности за ближнего и любви к нему.

ПОСЛЕ БАЛА

(Рассказ)

— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что всё дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что всё дело в случае. Я вот про себя скажу.

Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более, что рассказывал он очень искренно и правдиво.

Так он сделал и теперь.

— Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого.

— От чего же? — спросили мы.

— Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать.

— Вот вы и расскажите.

Иван Васильевич задумался, покачал головой.

— Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра.

— Да что же было?

— А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое, у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б... — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо — как будто не могла иначе, — откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа.

— Каково Иван Васильевич расписывает.

— Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцовал я хорошо и был не безобразен.

— Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагеротипный портрет. Не то, что не безобразен, а вы были красавец.

— Красавец, так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны. Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцовал до упаду, танцовал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцовал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не говорил с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую, стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться.

По закону, так сказать, мазурку я танцовал не с нею, но в действительности танцовал я почти всё время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней, и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и в знак сожаления и утешения улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «encore». И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела.

— Ну как же не чувствовали, я думаю очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей.

Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти:

— Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы кроме тела ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr — хороший был писатель — на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то, что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете...

— Да. Так вот танцовал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали всё тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы.

— Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к ее месту.

— Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь.

— Я не дам, — сказал я.

— Дайте же веер, — сказала она.

— Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер.

— Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне.

Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее.

— Смотрите, пaпà просят танцовать, — сказала она мне, указывая на высокую, статную фигуру ее отца полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами.

— Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами.

Варенька подошла к двери, и я за ней.

— Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику.

Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми, à la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными, стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки, николаевской выправки.

Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцовать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.

Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его, то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, во-время укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких, белых, атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков. Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцовал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер.

— Ну всё равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею.

Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно нежное чувство.

Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью.

После ужина я танцовал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое всё росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.

Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда она говорит: «гордость? да?» и радостно подает мне руку, или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве.

Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал.

Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу.

С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцовитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, всё было мне особенно мило и значительно.

Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня всё время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка.

«Что это такое?» подумал я и по проезжанной по середине поля, скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию.

— Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною.

— Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов.

Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И, не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.

При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только, когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека.

— О, господи, — проговорил подле меня кузнец.

Шествие стало удаляться, всё так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и всё так же били барабаны и свистела флейта, и всё так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.

— Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь?

И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина.

— Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидал меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?»

А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидал опять всё и вскочил.

«Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю», думал я про полковника. «Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян.

Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился.

— Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было.

— Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич.

— Ну, а любовь что? — спросили мы.

— Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на-нет. — Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.

Ясная Поляна.

Примечания

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ

27 апреля 1903 г. к Толстому обратился писатель Шолом-Алейхем (С. Н. Рабинович) с просьбой дать что-нибудь для литературного сборника в пользу евреев, пострадавших от кишиневского погрома. 6 мая 1903 г. Толстой отвечал Шолом-Алейхему: «Я очень рад буду содействовать вашему сборнику и постараюсь написать что-либо соответствующее обстоятельствам. К сожалению, то, что я имею сказать, а именно, что виновник не только кишиневских ужасов, но всего того разлада, который поселяется в некоторой малой части — и не народной — русского населения — одно правительство, к сожалению, этого я не могу сказать в русском печатном издании» (т. 73). Вскоре после этого письма, 9 июня 1903 г., Толстой в Дневнике, среди других замыслов, называет «Рассказ о бале и сквозь строй» (т. 54, стр. 177). В последующие дни, обдумывая сюжеты новых произведений, Толстой записывает в Дневник: «2) В еврейский сборник: веселый бал в Казани, влюблен в <Ко[рейшу]> красавицу, дочь воинск[ого] начал[ьника]-поляка, танцую с нею; ее красавец старик-отец ласково берет ее и идет мазурку. И на утро после влюбленной бессонной ночи звуки барабана и сквозь строй гонит татарина, и воинск[ий] начальник велит больней бить. (Очень бы хорошо)» (т. 54, стр. 178).

Первый набросок рассказа, как это видно по дате, поставленной Толстым под текстом, сделан был в Ясной Поляне 6 августа 1903 г. Его название — «Дочь и отец». 7 августа была сделана копия с этого текста и в нее внесены большие поправки. Об этом периоде работы над рассказом записано в дневнике А. Б. Гольденвейзера: «За два дня моего пребывания в Ясной (6-го и 7-го) Л. Н. написал совсем новый, очень сильный рассказ — «Отец и дочь», который, как он сказал, «пока так и останется». Рассказом этим Л. Н. сам, кажется, остался очень доволен и думает, что можно будет в нем ничего не переделывать» (А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого» I, М. 1922, стр. 114). Действительно, 9 августа 1903 г. в Дневнике Толстого отмечено: «Написал в один день Дочь и отец. Не дурно» (т. 54, стр. 189). Однако, как видно по копиям, Толстой тотчас же принялся за переделку рассказа. Последняя копия датирована 20 августа 1903 г.

Под этим же числом есть запись и в Дневнике: «Только нынче кончил сказки — и не три, а две. Недоволен. Зато «А вы говорите» недурно» (там же, стр. 189). Особенно сильным переделкам подверглась вторая часть рассказа (сцена экзекуции), в первом наброске очень сжатая, и заключение. Однако окончательной отделки рассказ не получил и при жизни Толстого напечатан не был.

В рассказе «После бала» нашли отражение действительные события, о которых в статье «Николай Палкин» (1886) Толстой, описывая сцену экзекуции, замечает: «Что было в душе тех полковых и ротных командиров: я знал одного такого, который накануне с красавицей дочерью танцовал мазурку на бале и уезжал раньше, чтобы на завтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью» (т. 26, стр. 559). Это воспоминание относится, повидимому, к казанскому периоду жизни Толстого (см. т. 54, стр. 519—520).

Самой экзекуции Толстой, однако, не наблюдал. В 1898—1899 гг. он встретился в Москве с писателем И. Н. Захарьиным (Якуниным), который рассказал, как ему пришлось по наряду присутствовать при наказании солдата — прогоне сквозь строй. Толстой очень заинтересовался: «Вы не описали этого ужасного наказания?» — «Нет». — «Напрасно. Такие вещи непременно надо печатать... Вы непременно, непременно это напишите, и у вас это, я уверен, выйдет хорошо... Рассказ должен производить самое тяжело-страшное впечатление. Мне, к счастью, не довелось видеть этого ужаса» (И. Н. Захарьин-Якунин, «Встречи и воспоминания» СПб. 1903, стр. 224).

Впервые рассказ «После бала» был напечатан в издании: «Посмертные художественные произведения Льва Николаевича Толстого под редакцией В. Черткова», I, М. 1911, стр. 117—128.

В настоящем издании печатается этот текст, проверенный и исправленный по рукописям Толстого.

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ

Общее количество рукописного материала, относящегося к рассказу «После бала», исчисляется в 104 листа.

1. Автограф — в «Яснополянском синем альбоме», лл. 12 об. — 20.

Печатается в вариантах под № 1.

2. Машинописная копия, с многочисленными исправлениями Толстого, 11 лл. 4°. На обложке надпись рукой переписчика: «Дочь и отец. 7 августа». На об. лл. 1, 4 и 9 вставки-автографы. Начало: Конец: «А вы говорите после этого».

3. Машинописная копия предыдущей рукописи, с множеством исправлений Толстого. Первоначально содержала 14 лл. 4°. На обложке заглавие «Отец и дочь» зачеркнуто Толстым и вместо него надписано: «А вы говорите». При исправлении копии Толстым значительно сокращена характеристика провинциальных университетов и сильно изменен и расширен конец рассказа. После исправления 6 лл. переложены в следующую рукопись. Начало: «Вот вы говорите, что надо». Конец: «как бывает, а вы говорите».

4. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 14 лл. 4°. На обложке надпись рукой переписчика: «<Дочь и отец>. А вы говорите. 11 августа и 5 августа». Авторская правка значительна в сцене экзекуции; большим изменениям и дополнениям подвергся снова конец рассказа.

После исправления 5 лл. переложены в следующую рукопись. Начало: «сказал Иван Васильевич». Конец: «А вы вот говорите».

5. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 14 лл. 4°. Значительной правке подвергся лишь конец рассказа, начиная со сцены экзекуции. После исправления 10 лл. были переложены в следующую рукопись. Начало: «м[у]зыку, которую я услыхал». Конец: «Вот и осудите тут, а вы говорите».

6. Машинописная копия предыдущей рукописи. Первоначально содержала 16 лл. 4°. Рукопись правилась дважды. Исправления значительны по всей рукописи. После исправления два листа были переложены в следующую рукопись. Начало: «Вот вы говорите». Конец: «Вот и судите тут, а вы говорите».

7. Машинописная копия части предыдущей рукописи, 3 лл. 4°. Рукопись неполная. Часть листов не сохранилась; часть переложена в следующую рукопись. Исправления Толстого значительны лишь в первой части описания экзекуции. Начало: «<музыку, которую я услыхал>» Конец: «тащили его вперед унтер-офицеры».

8. Машинописная копия части рукописи № 6 и рукописи № 7 и, очевидно, несохранившихся листов рукописи № 7, 17 лл. 4°. Большим исправлениям подверглось начало рассказа.

9. Машинописная копия предыдущей рукописи, 11 лл. 4°. Л. 12 не сохранился. Заглавие «А вы говорите» зачеркнуто, вместо него вписано: «После бала». Исправления значительны во второй половине рассказа, начиная со сцены экзекуции. После исправления 6 лл. и отрезков переложены в следующую рукопись. Начало: «своих маленьких белых атласных». Конец: «как видите, не годился <и нигде не служил>».

10. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 10 л. 4° (конца нет). Большой правке подверглась вторая половина рассказа: сцена экзекуции и заключение рассказчика. После исправления часть листов была переложена в следующую рукопись. Начало: «[вытяги]вающегося по-военному грудью». Конец: «поторопился уйти домой».

11. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 14 лл. 4° и 1 отрезок. Конца рукописи нет. Правилась Толстым дважды. Большой правке подверглась сцена экзекуции. После исправления часть листов была переложена в следующую рукопись. Начало: «Жили мы тогда одни». Конец: «с искренней досадой сказал Иван Васильевич».

12. Машинописная копия части предыдущей рукописи, 14 лл. 4°. Последний лист — копия, списанная H. Л. Оболенским, частью с рукописи № 11, частью с несохранившегося листа. Начало: «Вот вы говорите, что человек». Конец: «А вы говорите... закончил он». Первоначальное заглавие «А вы говорите» зачеркнуто Толстым и начато «Дочь»; затем и это слово зачеркнуто и надписано «После бала», с подзаголовком: «Рассказ». Рукопись правилась дважды. Исправления немногочисленны, сводятся, в основном, к сокращению текста. В конце рукописи H. Л. Оболенским поставлена дата: «Ясная Поляна. 20 августа 1903 г.».

Сноски

88. [моя милая,]

304. Одно из первоначальных заглавий «После бала».

Толстой – это целый мир.
А. М. Горький
Не перестаешь восхищаться талантом великого русского писателя Льва Николаевича Толстого. Каждый раз, перечитывая его произведения, приходишь к мысли – какой великий дар, какое гигантское чувство слова было заложено в этом человеке. Образы, созданные Толстым, до сих пор живут и волнуют наше воображение. Наверное, ни один писатель не оставил такой яркий след в культуре конца XIX века. Его произведения по праву вошли в сокровищницу русской литературы. Одно из таких произведений – рассказ “После

Бала”. Он основан на реальных событиях того времени: все это происходило с братом писателя – Сергеем Николаевичем Толстым.
Интересно, что писатель использует в своем произведении повествование как от первого лица, так и от третьего. Каждая из этих форм имеет свои идейно-художественные задачи. Повествование от первого лица создает иллюзию восприятия живого голоса рассказчика, обладает доверительной интонацией. Эта форма позволяет особенно сильно выразить состояние человека, его настроение, переживания. В повествовании от третьего лица рассказчик выступает как человек, который знает больше, чем повествователь от первого лица. Он наблюдает героя произведения как бы со стороны. Но все же в основном рассказ ведется от первого лица – Ивана Васильевича.
Иван Васильевич – один из главных героев этого произведения. Это человек, который отрицает, что для личного совершенствования необходимо прежде всего изменить условия жизни людей: “Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае”. И в доказательство своих слов он приводит случай из пройденного им жизненного пути, рассказывает об одном дне, который полностью перевернул его жизнь…
События разворачиваются в 40-е годы XIX века. В то время он был студентом в провинциальном университете, жил, как свойственно молодости, учился и веселился. Был бойким малым, катался с гор с барышнями, кутил с товарищами. Но главное его удовольствие составляли вечера и балы, так как танцевал он хорошо и был не безобразен.
Об одном из таких вечеров и рассказывает герой Л. Н. Толстого. Это был бал у “губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера”. Все было просто чудесно: “Зала прекрасная, с хорами, музыкантами – знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского”. В то время Иван Васильевич был пьян от любви к Вареньке Б. Она же была прелестна: “Высокая, стройная, грациозная и величественная”. Держалась она всегда необыкновенно прямо, “как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, ка кой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка”. В этот вечер герой рассказа не замечал других девушек, перед его глазами всегда стояло ее “сияющее, зарумянившееся, с ямочками лицо и ласковые, милые глаза”. Он был по-настоящему счастлив. Иван Васильевич танцевал со своей возлюбленной почти все танцы: и кадрили, и пол
Ьки, и вальсы; танцевал до упаду.
Герой наслаждался обществом Вареньки и очень боялся, что она его покинет, что отец ее увезет. Но родитель девушки, “очень красивый, статный, высокий и свежий старик”, этого не сделал. Он понравился Ивану Васильевичу. И это чувство еще более усилилось; когда герой увидел, как танцует отец Вареньки со своей дочерью.
Мы видим счастье человека, причем это счастье настоящее. Сам Иван Васильевич так описывает свое душевное состояние в тот момент: “Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро”. Он обнимал в то время весь мир своей любовью и боялся только одного – чтобы что-нибудь не испортило его счастья. Таков главный герой рассказа на балу.
На балу Иван Васильевич даже не задумывался, что может существовать совсем другой мир: злой и жестокий. В прекрасном настроении пришел он домой и долго не мог уснуть – от счастья. Он вышел прогуляться и пошел по направлению к дому Варень – ки. Все ему было особенно мило: и лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома, казавшиеся в тумане очень высокими.
В душе Ивана Васильевича все пело и изредка слышался мотив мазурки, но он услышал в то утро и какую-то другую, жестокую, нехорошую музыку, став при этом свидетелем ужасного зрелища. Он увидел, как солдаты прогоняли через строй за побег татарина, который был привязан к ружьям двух солдат и на которого с обеих сторон сыпались удары. При каждом ударе наказываемый поворачивал сморщенное от страданий лицо в ту сторону, с которой падал удар, и не говорил, а всхлипывал: “Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте”. Но его голос не был услышан. Спина татарина представляла собой “что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное”, что Иван Васильевич не поверил, чтобы это могло быть тело человека.
Увиденное произвело на него сильное впечатление, но особенно он был потрясен тем, что высоким военным, возглавлявшим отряд солдат, оказался отец Вареньки. Ивану Васильевичу стало до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто он был уличен в самом постыдном поступке, он опустил глаза и поторопился уйти домой. “А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидал опять все и вскочил”.
После этого случая желание поступить на военную службу у Ивана Васильевича исчезло, он решил не только не поступать на службу, но и вообще нигде не служить, чтобы всегда быть в ладах со своей совестью. Герой меняется нравственно. Происходит как бы прозрение, появляется другой взгляд на мир.
“А любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно… И любовь так и сошла на нет”.
На образе главного героя рассказа “После бала” Л. Н. Толстой показал пробуждение в человеке совести, чувства ответственности за ближнего и любви к нему. В этом рассказе особенно силен обличительный пафос по сравнению с другими произведениями писателя. В нем есть элементы притчи, а идея просветительства противопоставляется идее духовного совершенствования. Такой взгляд на жизнь характерен для поздних произведений писателя. На мой взгляд, этот рассказ очень хорошо раскрывает нам человеколюбие Толстого, его настоящее отношение к жизни.

(Пока оценок нет)

Другие сочинения:

1. Почему произошла переоценка ценностей Ивана Васильевича. Молодой человек, Иван, влюбляется на балу в дочь полковника. “…В моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. К отцу Read More ......
2. 1. Случай и мировоззрение человека. 2. Образ рассказчика. 3. Нравственные искания Ивана Васильевича. В творчестве Л. Н. Толстого очень важное значение имеет рассказ “После бала”. В этом произведении писатель показывает, как одна-единственная ситуация может повлиять на нравственный выбор человека. О Read More ......
3. Юноша из богатой семьи, горячий, впечатлительный, даже восторженный, он, впервые в жизни столкнувшись со страшной несправедливостью, совершенной далее не над ним лично, резко изменил свой жизненный путь, отказался от всякой карьеры и в дальнейшем, как об этом глухо упоминается в Read More ......
4. Читая рассказ Л. Н. Толстого “После бала”, мы становимся свидетелями того, как события всего лишь одного утра способны полностью изменить судьбу человека. Герой, от имени которого ведется рассказ, – “всеми уважаемый Иван Васильевич”, в судьбе которого случай сыграл решающую роль. Read More ......
5. В образе Ивана Васильевича – героя рассказа “После бала” – Л. Н. Толстой показал нам типичного человека того времени, студента, можно сказать, обывателя, стоящего в стороне от больших дел, живущего скромно и ничем не отличающегося от других внешне. Вместе с Read More ......
6. Иван Васильевич – главный герой рассказа Льва Николаевича Толстого “После бала”. В образе главного героя автор изобразил портрет человека, который являлся типичным для той эпохи. Иван Васильевич был человеком, который жил очень скромно, ему были безразличны большие дела. Такой человек Read More ......
7. Рассказ “После бала” Л. Н. Толстой написал в конце своей жизни, в 1903 году. В основу произведения был положен действительный случай, который произошел с братом Льва Николаевича Сергеем Николаевичем. Повествование ведется от лица Ивана Васильевича, всеми уважаемого человека. Иван Васильевич Read More ......
8. В поэме М. Ю. Лермонтова “Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова” изображена эпоха Ивана Грозного, времена опричнины. Одним из центральных персонажей поэмы является царь Иван Васильевич. Именно он вершит судьбы людей, казнит или милует. В Read More ......