Рассказ Кафки "В исправительной колонии" был написан в 1914 году и вместе с двумя другими знаменитыми рассказами ("Приговор", "Превращение") вошел в сборник, получивший название "Кары".

Франц Кафка (1883-1924) - немецкоязычный писатель, творчество которого стало ярчайшим явлением в литературе начала XX века. Однако его проза читается нелегко - она необычна, сочетает в себе черты реализма и фантастики, полна абсурда и гротеска.

Личность и судьба

Литературное творчество, которое было для писателя, как сам он говорил, "оправданием существования", так и не принесла ему при жизни ни славы, ни денег. Большая часть его произведений была опубликована лишь после кончины автора.

И судьба Кафки складывалась непросто - сложные отношения с родными, работа, которую он ненавидел и которую все-таки делал хорошо (он был ведущим специалистом, и начальство даже не хотело увольнять его в связи с болезнью), неуверенность в себе, аскетизм и отчуждение в отношениях с окружающими. Несколько раз Кафка был влюблен, но так и не смог создать семью. Его преследовали недуги, которые и привели к ранней смерти.

"Совершенно несуразной птицей" (ведь kavka по-чешски означает "галка") называл сам себя писатель. И продолжал автохарактеристику:

Мои крылья отмерли. И теперь для меня не существует ни высоты, ни дали. Смятенно я прыгаю среди людей... Я сер, как пепел. Галка, страстно желающая скрыться среди камней.

Не случайно общей объединяющей тематикой книг Франца Кафки стал страх. Это ужас человека перед жестокостью и бездушностью внешнего мира, тем более что мир этот часто представлен некими безличными авторитетными силами, бюрократическими машинами - механизмами по своему существу. Причем обстоятельства жизни персонажей и привходящих в нее трудностей настолько невероятны и абсурдны, что чаще всего герои прозы Кафки не способны вызвать у читателя ни сочувствия, ни жалости. Общее чувство отчуждения, одиночества, неясного беспокойства, страха - вот то, что определяет настроение читающего кафкианскую прозу.

В статье мы кратко остановимся на анализе "В исправительной колонии" Кафки, приведем краткое изложение сюжета, расскажем о действующих лицах рассказа.

Начало

В некую исправительную колонию приезжает Ученый-путешественник, которому комендант колонии предложил присутствовать при экзекуции одного солдата, осужденного за непослушание начальству. Событие это, в общем, рядовое, и никого особо не интересует. Да и сам Путешественник принял приглашение скорее из вежливости, чем из любопытства.

Наказание осуществляет специальная машина, которая была изобретена прежним старым комендантом колонии.

Большая часть рассказа - монолог Офицера, который поясняет гостю принципы работы машины и ее устройство. Офицер, бывший когда-то другом прежнего коменданта, так проникся строительством и отладкой этого аппарата, что это стало частью и его жизни. Теперь он говорит о механизме, объясняя все тонкости его устройства, с любовью и знанием дела. Устройство это, даже на взгляд неискушенного в механике путешественника, впрочем, не очень сложно:

Лежак и разметчик имели одинаковую площадь и походили на два темных ящика. Разметчик был укреплен метра на два выше лежака и соединялся с ним по углам четырьмя латунными штангами, которые прямо-таки лучились на солнце. Между ящиками на стальном тросе висела борона.

На борону-то, собственно, и возложено исполнение приговора.

Машина, опускаясь, с помощью специальных зубьев выцарапывает надпись на теле осужденного - это та заповедь, выполнением которой он пренебрег, совершая преступление. Затем тело смещается или переворачивается, и та же процедура выполняется на другом месте. Пытка продолжается в течение двенадцати часов, до тех пор, пока осужденный не умирает.

Достаточно подробно, чтобы можно было себе представить, насколько это жутко, объясняет Офицер суть работы, которую производит механизм:

Возле каждого длинного зубца имеется короткий. Длинный пишет, а короткий выпускает воду, чтобы смыть кровь и сохранить разборчивость надписи. Кровавая вода отводится по желобкам и стекает в главный желоб, а оттуда по сточной трубе в яму.

Так все глубже и глубже пишет она в течение двенадцати часов. Первые шесть часов осужденный живет почти так же, как прежде, он только страдает от боли.

Речь Офицера спокойна и деловита - так автомеханик говорил бы об устройстве автомобиля. Самая большая его ценность - листки с чертежами машины, выполненные рукой Прежнего коменданта. Он показывает их Путешественнику, даже не давая в руки.

Судопроизводство

Дальнейшие пояснения у Путешественника, который вначале из-за палящего солнца и невозможности сосредоточится слушал невнимательно, внезапно вызывают живой интерес.

Невероятными кажутся слова, произнесенные Офицером о судопроизводстве, которое принято в этих местах.

Он сообщает, что, несмотря на молодость, выполняет здесь обязанности судьи. Да, как когда-то и прежний комендант, Офицер теперь в колонии - и судья, и конструктор, и механик. И, по его словам, вынося приговор, он придерживается правила:

Виновность всегда несомненна

Совершенно невозможным с точки зрения как Путешественника, так и читателя, кажется тот факт, что осужденный не узнает ни того, что осужден, ни своего приговора. У него также нет и возможности защиты. Офицер поясняет это совершенно спокойно:

Было бы бесполезно объявлять ему приговор. Ведь он же узнает его собственным телом.

То есть, прочитав выцарапанную машиной надпись на своей коже.

Преступление денщика

Виноват же солдат, который нынче стоял поблизости, в ожидании своего наказания, был в следующем: служа денщиком у капитана, он должен был каждый час, и днем и ночью, отдавать честь перед дверью этого офицера. Но солдат проспал. А когда капитан, застав его спящим, ударил по лицу хлыстом, он

схватил своего господина за ноги, стал трясти его и кричать: «Брось хлыст, а то убью!»

Капитан явился к судье, который не замедлил вынести приговор. Денщика заковали в цепи. Теперь на его теле предстоит появиться надписи «Чти начальника своего!».

А расследование, по словам Офицера, неминуемо привело бы к путанице и проволочкам: ведь нерадивый солдат, если бы его стали допрашивать, врал бы и изворачивался. А будучи изобличенным во вранье, он придумывал бы новую ложь на место старой.

Казнь как зрелище

А когда-то, вспоминает Офицер, каждая казнь была в этих местах событием. На то, как проводится экзекуция, собиралось посмотреть большое общество:

Уже за день до казни вся долина была запружена людьми; все приходили ради такого зрелища, рано утром появлялся комендант со своими дамами, фанфары будили лагерь, я отдавал рапорт, что все готово, собравшиеся - никто из высших чиновников не имел права отсутствовать - располагались вокруг машины. ... Начищенная машина сверкала... На виду у сотен людей комендант собственноручно укладывал осужденного под борону.

Через два часа, - рассказывал Офицер, - в миску у изголовья с преступником накладывали рисовой каши. Ее

осужденный при желании может лизнуть языком. Никто не пренебрегает этой возможностью.

Но на шестом часу у казнимого обычно пропадал аппетит. Вот тогда-то, по словам Офицера, он присаживался и смотрел на то, как наступало "озарение":

Но как затихает преступник на шестом часу! Просветление мысли наступает и у самых тупых. Это начинается вокруг глаз. И отсюда распространяется. Это зрелище так соблазнительно, что ты готов сам лечь рядом под борону. Вообще-то ничего нового больше не происходит, просто осужденный начинает разбирать надпись, он сосредоточивается, как бы прислушиваясь.

Желающих взглянуть вблизи на это, по рассказу Офицера, было столько, что не было никакой возможности удовлетворить их всех. Но на то, как торжествует справедливость, в первую очередь, по распоряжению коменданта, пропускали посмотреть детей.

Восхищенные слова Офицера о том, с какой жадностью ловили все зрители

выражение просветленности на измученном лице, как подставляли лица сиянию этой наконец-то достигнутой и уже исчезающей справедливости,

Воскликнув "О, какие это были времена, дружище!", прочувствованный Офицер даже обнял Путешественника и положил голову ему на плечо.

В конце концов, по прошествии еще шести часов, борона протыкала узника окончательно и сбрасывала в яму.

Разговор

и такого механизированного исполнения приговора в частности,

все-таки предлагает Путешественнику план для того, чтобы изменить к нему отношение нового коменданта. На совещании, которое должно пройти на следующий день, он просит гостю высказаться в поддержку и экзекуций и адской машины. По сути же - в поддержку старого коменданта.

Интересно, что Офицер нисколько не сомневается в согласии гостя, и его отказ звучит для него как гром среди ясного неба. Более того, Путешественник пообещал высказать новому Коменданту свое негативное отношение к местному судопроизводству.

Развязка

После отказа в помощи Офицер поступает неожиданно: он отпускает осужденного и снова вытаскивает из кармана чертежи Старого коменданта. "Будь справедлив!" - написано там на одном из листков. Затем он поднимается на машину, кладет листок с этой заповедью в механизм, который производит надписи, раздевается, при этом бросив мундир с аксельбантами и кортик в яму, и ложится на лежак. Солдат, охранявший осужденного, и сам осужденный привязывают его.

И тут происходит непостижимое: машина включается сама собой. Лежак начинает вибрировать, борона поднимается и опускается, зубцы ранят кожу.

Осужденный, ни слова не понявший из прошлых разговоров (поскольку Офицер общался с Путешественником на языке, который был ему незнаком), решает, что предстоящее наказание Офицера - месть за него, осужденного, от Путешественника. Поэтому бывший денщик злорадно улыбается, глядя на то, что происходит.

Путешественник хотел было прогнать солдата и бывшего осужденного с места самоубийственного поступка Офицера, но тут капот машины сам собой открывается и из него начинают вываливаться шестерни. Борона перестает писать, она только глубже насаживает тело на зубья. Это уже не медленная пытка, а убийство. Тело, проткнутое насквозь, висит над ямой.

В кофейне

Заключительная страница рассказа Кафки "В исправительной колонии" описывает, как Солдат и Осужденный привели Путешественника к месту, где был похоронен Прежний комендант. Поскольку священник отказал ему в месте на кладбище, похоронили его под одним из столов в старой кофейне.

Иностранный гость смог рассмотреть даже надгробие.

Это был простой камень, достаточно низкий, чтобы столик мог его спрятать. На нем очень мелкими буквами была сделана надпись. Путешественнику пришлось стать на колени, чтобы ее прочесть. Надпись гласила: «Здесь покоится старый комендант. Его сторонники, которые сейчас не могут назвать своих имен, выкопали ему эту могилу и поставили этот камень. Существует предсказание, что через определенное число лет комендант воскреснет и поведет своих сторонников отвоевывать колонию из этого дома. Верьте и ждите!»

Окружающим эта надпись и предсказание кажутся забавными.

Путешественник отправляется в порт, чтобы сесть на лодку и покинуть остров, где находится колония. Солдат и Осужденный хотели бы уплыть вместе с ним, но не успевают.

Таково краткое содержание "В исправительной колонии" Кафки.

Герои

Они не имеют обычных имен, так как предельно функциональны и необходимы автору для создания общей картины. Эти персонажи - Путешественник (он слушает), Офицер (дает пояснения о работе машины), Осужденный (которому предстоит быть казненным), Солдат (охраняющий его). То есть в рассказе "В исправительной колонии" действующих лиц всего четыре.

Можно было бы добавить, что незримо присутствует в повествовании и Старый комендант исправительной колонии, к моменту начала событий уже умерший.

Толкование

Книги Франца Кафки вряд ли могут быть подвергнуты безапелляционному толкованию. То же и с данным рассказом. Например, объясним его так.

Священник, отказывая Прежнему коменданту в месте для погребения, выражает общее отношение к нему и его деятельности. Однако казни-пытки продолжились и после смерти этого начальника. И даже новая власть, исключая создание мелких бюрократических помех, сделать с этим ничего не может. Порядок судопроизводства и наказания словно заведен здесь раз и навсегда. Он - выше, чем разум и обычный, поддающийся осмыслению, порядок вещей. Никто не в силах изменить его. Об этом сообщает и надпись, сделанная на надгробии.

Таким образом, центральная проблема и смысл "В исправительной колонии" Кафки - в неразумной, нерациональной и могущественной судебно-правовой власти. Даже погибая, она оставляет за собой право противостоять новому.

Хотя самое светлое в рассказе - это эпизод с саморазрушением машины. Когда хозяин ее сознательно пошел на смерть, начала разваливаться и она сама. Напоследок она сделала для своего хранителя все, что смогла: вместо того, чтобы мучиться, умирая в течение 12 часов, как это всегда происходило до него, Офицер погибает быстро.

Нам не известно ни точное время, ни точное место, куда автор поместил своих героев. Кроме того, что это какой-то тропический остров для каторжных, где начальство изъясняется по-французски. Замкнутое пространство острова - идеальное место для литературного эксперимента на любую тематику, в особенности, социальную. О том, что путешественник, как минимум, современник автора говорит упоминание в тексте об электрической батарее, как одной из составных частей адской машины.

Рассказ таков, что вполне может иметь несколько интерпретаций и смело считаться притчей или аллегорией. Меня не покидают сомнения, что моя версия грешит дилетантизмом, но все же позвольте представить ее вам.

Государственный аппарат, механизм государства, система органов государственной власти... Аппарат, механизм, система и прочие технические термины просто кричат о том, что государство - это машина и оно противопоставлено человеку как личности. Государство - бездушная и безликая машина, а все кто её обслуживает - не более чем винтики. Машина - это не только аппарат для экзекуций. В рассказе машина олицетворяет собой систему власти, она - метафора бездушной и механической бюрократии. В данном контексте власть, безусловно, воплощение зла и абсурда, и предназначена для подавления и уничтожения личности. Этот рассказ, по сути, парафраз романа «Процесс», в котором автор в сжатом виде отрефлексировал проблему власти и насилия над личностью, т.е. все то, что потом будет развернуто в злоключениях Йозефа К.

Через каких-то несколько десятков лет после написания рассказа на мировой арене проявятся самые большие и могущественные в истории человечества тоталитарные системы, которым суждено перемолоть в своих жерновах миллионы человеческих судеб. А ведь Кафка все это увидел уже в 1914 году. Хороший писатель должен быть немного пророком.

Самый страшный фрагмент повествования тот, в котором описывается ломка человеческой личности. Экзекутор считает, что этот момент начинается с появления «... просветленности на измученном лице... ». Садизм в чистом виде, но система может сломать человека не только при помощи боли. «Просветление мысли наступает и у самых тупых. Это начинается вокруг глаз. И отсюда распространяется. Это зрелище так соблазнительно, что ты готов сам лечь рядом под борону. Вообще-то ничего нового больше не происходит, просто осужденный начинает разбирать надпись, он сосредоточивается, как бы прислушивается. Вы видели, разобрать надпись нелегко и глазами; а наш осужденный разбирает ее своими ранами ».

Ужасен офицер, выполняющий свой долг так, как он его понимает. Ведь далеко не всех сгоняли силой в айнзатцгруппы, многие шли в них по велению сердца.

При описании коменданта в первую очередь приходят в голову персонажи романов Джозефа Конрада «Сердца тьмы» и Блеза Сандрара «Принц-потрошитель, или Женомор». Комендант «был и солдат, и судья, и конструктор, и химик, и чертежник ». Он - создатель адской машины и безусловно неординарный человек, имеющий своих явных или тайных приверженцев. «его сторонники притаились, их еще много, но все молчат ». «... существует предсказание, что через определенное число лет комендант воскреснет и поведет своих сторонников отвоевывать колонию... ». Его идеи популярны, и еще долго их семена будут лежать в благодатной почве. «структура этой колонии настолько целостна, что его приемник, будь у него в голове хоть тысяча новых планов, никак не сможет изменить старый порядок по крайней мере в течение многих лет ». И это лишний раз доказывает, что власть системы абсолютна, вроде как формально её уже нет, но она еще сидит в головах.

Рассказ оставляет много вопросов в основном своей концовкой. Почему представитель просвещенного общества, коим является ученый-путешественник, не хочет плыть в одной лодке с людьми, которые только что избавились от старого порядка и закона? Ведь вроде как известный факт, что против всевозможных «измов» (фашизм, ницизм, сталинизм и пр.) есть только одно лекарство — просвещение. Это еще можно как-то понять, списав на извечную половинчатость действий гуманистов всех мастей, но почему палач стал жертвой? Что это за странный суицид? Вот этого я не могу понять.

По поводу других интерпретаций хочется сказать следующее. Религиозная трактовка, на которую в тексте есть несколько отсылок, не получила у меня дальнейшего развития, но я о ней думал. «Барона записывает на теле осужденного ту заповедь, которую он нарушил ». Эта версия всего лишь частный случай системы, когда в её роли выступает институт церкви. Но в ней работает уже не механизм «вина-страдание-просветление (подавление)», а «грех — страдание — искупление». Машина — Молох. Причем если в первом случае как утверждает офицер «Виновность всегда несомненна », то во втором, греховность тоже дана человечеству априори.

Франц Кафка Давид Клод

X «Процесс» и «В исправительной колонии»

«Процесс» и «В исправительной колонии»

В Любеке Кафка вновь, похоже, случайно встречается с Эрнстом Вайсом и его подругой - актрисой Рахель Санзара. Парочка увозит его в Мариелист, курортное место на берегу Балтийского моря, где он проводит десяток дней. Эрнст Вайс, обладающий подозрительным характером, склонен к ревности, и между супругами часто возникают ссоры. Гостиница посредственная, в меню нет ни овощей, ни фруктов. Кафка собирается тотчас же уехать, но верх берет его обычная нерешительность, и он остается без особого удовольствия. Несколько дней спустя, вспоминая свое пребывание в Дании, он запишет в своем «Дневнике»: «Я становлюсь по-прежнему все более неспособным размышлять, наблюдать, замечать, вспоминать, говорить, принимать участие, я каменею».

Тем не менее было бы ошибкой считать, что он впал в отчаяние. Наоборот, разрыв с Фелицей, скорее всего окончательный, освободил его от навязчивой идеи жениться. Из Мариелиста он пишет Максу Броду и Феликсу Вельчу, информируя их о событиях: «Я отлично знаю, что все сложилось к лучшему, а по отношению к этому столь очевидно необходимому делу я не до такой степени страдаю, как это могло бы показаться». Он также пишет своим родителям, разрыв помолвки ему представляется благоприятным моментом для осуществления давнего плана: покончить с мрачной жизнью функционера, которую он ведет в Праге, отправиться в Германию и попытаться зарабатывать на хлеб своим пером; у него в кармане пять тысяч крон, которые позволят ему продержаться в течение двух лет.

26 июля на обратном пути он проезжает через Берлин, где встречает Эрну Бауэр. На следующий день после прибытия в Прагу он продолжает делать в «Дневнике» записи о поездке. 29 июля пишет два первых черновых наброска, которые станут отправной точкой «Процесса». В первом Йозеф К., сын богатого купца, ссорится со своим отцом, который упрекает его в безалаберной жизни; он отправляется в купеческий клуб, где привратник склоняется перед ним; этот персонаж присутствует с самого начала, его значение раскроется в дальнейшем. Во втором наброске коммерческий служащий позорно изгоняется хозяином, который обвиняет его в краже: служащий заявляет о своей невиновности, но он лжет, он действительно украл из кассы сам не зная почему пятифлориновый билет. Это была мелкая кража, которая, без сомнения, должна была, по замыслу рассказчика, повлечь за собой многие последствия.

Кафка не использовал этот первый набросок, вероятно, решив, что, оставляя за своим героем вину, даже самую безобидную, он ослаблял мотив. Необходимо, чтобы Йозеф К. был невиновен, чтобы природа или двусмысленность его процесса прояснилась в полной мере.

«Дьявольский во всей невиновности» - так он сам писал о себе в своем «Дневнике». Можно быть виновным и, следовательно, справедливо наказанным, а можно действовать неумышленно, то есть уступая требованию своей природы. Вина и невиновность не находятся в противоречии, это две неразрывные реальности, сложно взаимосвязанные.

«Хоть Вы и сидели во время разбирательства в «Асканишер Хоф» как вознесенный надо мной судья /…/, - пишет Кафка Грете Блох в октябре 1914 года, - но так лишь казалось - на самом деле на Вашем месте сидел я и не покинул его до сих пор». В написанной вскоре после этого первой главе «Процесса», где Йозеф К. рассказывает фрейлейн Бюрстнер о своем аресте, возникает почти та же самая ситуация. Первая глава, без всякого сомнения, является романической транскрипцией «трибунала «Асканишер Хоф». Когда Кафка написал «Приговор», он с удивлением заметил, что своей героине Фриде Бранденфельд дал инициалы Фелицы Бауэр: эта мысль пришла подсознательно. В «Процессе» же он по собственной воле вновь использует для обитательницы пансиона Грубах фрейлейн Бюрстнер те же инициалы; на сей раз этот тайный намек, предназначенный ему одному. Кафка не собирается рассказывать о своей несчастной любви, скорее наоборот, с самого начала он принимает отставку Фелицы. Фрейлейн Бюрстнер не только не походила на нее, но, что особенно важно, она не сыграла никакой роли в жизни Йозефа К. Он даже не разговаривал с ней до начала рассказа. Некоторые авторы комментариев, стремясь найти в его истории вину, из-за которой он стал преступником, приписывали ему в качестве преступления это молчание. И фрейлейн Бюрстнер незамедлительно исчезает совсем, чтобы появиться вновь лишь в последней главе, в момент, когда Йозефа К. ведут на казнь, но он не уверен даже, она ли это, даже в это патетическое мгновение она не играет никакой роли. Еще одна глава, которую без сомнения можно толковать как референцию в прошлое, под названием «Подруга фрейлейн Бюрстнер»: Йозеф К. надеется встретить свою соседку, с которой он перекинулся несколькими словами в тот самый вечер, когда его арестовали. Но соседка переехала, а на ее месте он находит некую фрейлейн Монтаг, старую хромающую и сварливую деву. Вполне вероятно, что Кафка хотел передать здесь впечатление, которое произвела на него Грета Блох во время их первой встречи, и, может быть, погасить по отношению к ней тайную обиду. Но это единственное, что связывает его с прошлым, Фелица исчезла, процесс происходит без нее.

В «Приговоре» и в «Превращении» автобиографическое начало было ощутимо: в первом - это несостоявшееся обручение, во втором - ужас одиночества. Особая психологическая ситуация рассказчика давала себя знать. Здесь же, в «Процессе», он заменяет себя героем без лица и истории. Йозеф К., личность и смысл существования которого оказываются под вопросом одним прекрасным утром, когда инспекторы полиции приходят арестовать его, не является интеллектуалом; у него нет привычки задавать себе вопросы о себе самом и видеть себя живущим. Это в высшей мере банальный персонаж - некоторые из комментаторов Кафки, начиная с самого Макса Брода, упрекали его в этом, словно банальность была преступлением, которое должно быть наказуемо. И, несмотря на это, он перестает ощущать себя невиновным, он не находит больше смысла ни в себе, ни в мире, он живет с отчаянием, которое его примитивный разум не в состоянии подавить. Он задает вопросы окружающим, он ищет руку помощи, но ничто не останавливает ход процесса над ним вплоть до финальной казни, более гротескной, нежели трагической, столь же жалкой, как и год предшествовавшего судебного следствия.

Кафка только что преодолел в своем творчестве решающий этап. Он рассказывает о себе меньше, он расширяет свой взгляд, отныне он размышляет и спрашивает, он оставляет анекдот и переходит к некоторой патетической абстракции, которая станет теперь его манерой.

«Ответственность» Кафки по отношению к Фелице была вполне определенной: в течение двух лет он подвергал ее бесполезным страданиям, он пользовался своими собственными сомнениями и даже своей слабостью, чтобы вводить в заблуждение наивную партнершу, не способную следовать за ним по всем извилинам его невроза. Ничего подобного нет в «Процессе»: никто не сможет сказать о Йозефе К., что он «дьявольский в своей невиновности». В его посредственной жизни не было ничего, что могло бы прельстить дьявола. И тем не менее именно против этого «невиновного» разворачивается процесс. Чертеж максимально упрощается: сосуществование невиновности и вины должно проявиться со всей ясностью. И эта «вина» не является более правонарушением, которое должен был преследовать уголовный суд, ни отклонением в поведении, которое должно было бы осуждаться моралью: «вина» содержится в самом существовании, она словно тошнота, которая делает жизнь неопределенной, на пределе возможного.

В судебном процессе такого сорта наиболее существенной была бы, конечно, возможность получить помощь женщины, так как они имеют тесные связи с судьями, которые намного облегчают положение дел. Но тут у Йозефа К. мало шансов на успех. Он набросился на фрейлейн Бюрстнер, поцеловал ее в шею «у самого горла», но он, без сомнения, вкладывал в желание больше ненависти, чем любви. Жена судебного исполнителя, которую он встречает в пустынном зале ожидания, томится от сексуального желания, но, как только появляется ее любовник студент Бертольд, она бросается в его объятия, оставляя Йозефа К. в одиночестве. В дальнейшем любовное желание, которое неотступно следует почти по всем страницам романа, принимает форму порока: с Лени, служанкой адвоката Гульда, любовницей всех обвиняемых, которая охотно показывает свое «маленькое уродство» - ладонь с перепончатыми пальцами; с не по возрасту зрелыми уличными девчонками, осаждающими лестницу художника Титорелли, с которым, по-видимому, они проводят ночи. У Йозефа К., как и у Кафки, мало надежд на помощь со стороны женщин.

Тогда за него берется общество: дядя, заботящийся о добром имени семьи, которое он не желает видеть втоптанным в грязь бесчестьем процесса, отводит его к знакомому старому адвокату. И этот адвокат со смешной фамилией Гульд, что на старом возвышенном языке поэзии означает «милость», обещает ему воспользоваться всеми своими связями, чтобы вытащить его из процесса. Он не описывает всю иерархию судей, адвокатов, высоких чинов, от которых зависит судьба всех обвиняемых. Кто они, эти могущественные люди, которых никогда не видишь, но которые предстают как тщеславные и мстительные, чувствительные к лести и чинопочитанию? Люди ли они, которых убеждают прошениями, или боги, к которым обращаются с молитвами? Рассказ не дает определенного ответа, поскольку небо, как представляют себе Гульд и его друзья, создано наподобие общества людей, с его бесконечной иерархией, с такими же недостатками и слабостями. Об этих всемогущих заступниках ходят анекдоты: говорят, что некоторые из них, уставшие от назойливых просьб адвокатов, сбрасывают этих несчастных с лестницы. Чего только не рассказывают об этих персонажах, в существовании которых в конечном счете нет полной уверенности, как нет уверенности и в том, что их вмешательство могло бы что-либо изменить. Гульд - старый, больной и потрепанный адвокат - живет в мрачной лачуге, слабо освещаемой газовым светильником. Но в то же время он принадлежит к лучшему обществу города, являя собой порядок, общепринятые представления, общественные устои. Йозеф К., устав наконец от пустых обещаний и проволочек Гульда, решает обойтись без его услуг.

Ему рассказали о другом персонаже, который слывет ловкачом в урегулировании подобных процессов, его зовут Титорелли. Это голодный художник, который живет в мансарде в заброшенном квартале. Картины, что он рисует, изображают все один и тот же пустынный пейзаж. Но вялый, циничный, порочный Титорелли располагает лишь сомнительными уловками, ненадежными компромиссами, способными скорее камуфлировать процессы, нежели их выигрывать.

Йозеф К. не может сделать выбор между Гульдом и Титорелли: нужное ему решение не находится ни на одной, ни на другой стороне. Гульд - это холодный общественный порядок, лишенный смысла, Титорелли - беспорядок, распущенность, богема. Мы уже видели Кафку как в его американском романе, так и в жизни колеблющимся между оседлостью и приключением, между моральным комфортом и свободой. Подобный конфликт описывается в «Процессе», однако все изменилось: и с одной, и с другой стороны он находит только ложь и пустоту. Гульд и Титорелли - оба шулеры, торговцы ложной мудростью.

Но надо уточнить: Гульд, с его прошениями и молитвами, - это образ - или карикатура - мертвой религии, лишенной своего содержания, сведенной к практике, в добродетель которой верится с трудом; он - выражение изношенного, больного мира, несчастный пережиток в прошлом живой веры; все говорит в нем о разложении и смерти; он сам лишь чуть-чуть выходит из оцепенения только для того, чтобы запустить машину процесса, но машина сломана. Титорелли не верит ни в Бога, ни в черта, но его бесхарактерность вызывает лишь отвращение; в духоте, царящей в его мансарде, Йозеф К. чувствует, что вот-вот потеряет сознание.

После того как Кафка прекращает работу над «Процессом», он приступает к написанию «В исправительной колонии», единственного рассказа этого периода, который ему удается закончить. Используя другую среду, он рассказывает по сути ту же историю. В центре повествования находится ужасная машина для пыток, пережиток былых времен. Когда на каторжном острове правил еще прежний комендант, машина, по рассказам ее последних приверженцев, во время агонии заставляла сиять на лице осужденного свет экстаза. Когда путешественнику, приехавшему посетить это исправительное учреждение, настоятельно предлагают высказать свое мнение по поводу таких нравов прошлого, он выражает лишь свое неодобрение. Единственное отличие «В исправительной колонии» от «Процесса» состоит в том, что религия здесь не изношенная и больная, а жестокая, бесчеловечная, неприемлемая. Ни один здравомыслящий свидетель не может более отстаивать этот кодекс безжалостного правосудия, эти нравы, эти наказания. Он не может осуждать нового коменданта, который ввел на острове гуманную практику; хотели смягчить страдания, облегчить пытки заключенным. Но эти новые нравы привели только к алчности, к скотским аппетитам. Известно, что происходит с машиной для пыток: когда ее запускают, она разлетается вдребезги; это свидетельство прошлого, одновременно скандальное и чудесное, исчезает навсегда. Путешественник спешит покинуть каторжный остров, такой ужас внушало ему зрелище, на котором ему пришлось присутствовать, - смерть офицера, последнего приверженца былой строгости. Но, когда он хочет сесть в лодку, осужденный и солдат цепляются за ее борта. Для них этот мир без веры и закона стал необитаемым.

Путешественник из рассказа «В исправительной колонии», находящийся между старым и новым комендантами, напоминает Йозефа К. между Гульдом и Титорелли, исполненного чувства отчуждения к первому и полного отвращения и презрения ко второму. Новое измерение, которое следует назвать религиозным, проникло в творчество Кафки. Если хорошо присмотреться, оно заявляло о себе уже в ранних произведениях: так, в одном из домов, где останавливается Карл Росман из «Пропавшего без вести», была замурована старая часовня, и порыв холодного ветра обдавал каждого, кто проходил мимо нее: холодная американская эффективность смогла взять верх, лишь обложив стеной духовные потребности прошлого. Но то, что было только случайной темой во время написания «Процесса», «В исправительной колонии» стало главным мотивом. К медитации именно такого рода приступает Кафка после того, как ему удается освободиться наконец от своей фальшивой любви.

Если бы в «Процессе» были только две антагонистические темы Титорелли и Гульда, роман превратился бы в мрачный ряд гротесков. Надо было, чтобы появился давно подготавливаемый, мы это видели, привратник. И он появляется, как известно, в притче, которую священник рассказывает и комментирует Йозефу К. в городском кафедральном соборе. Эта глава смущала и портила настроение некоторым читателям, которые плохо приспосабливались к такому внезапному вторжению религиозной темы, они предлагали изобразить раньше, и не в форме заключения эти события в романе, значение которых стремились приуменьшить. Но Макс Брод при издании «Процесса» не предал намерения Кафки: глава с кафедральным собором является ключевым сводом всего сооружения, с первой страницы все течет к ней. И не потому, что парабола о Двери - единственный отрывок из «Процесса», который Кафка разрешил опубликовать при жизни, - содержит уверенность или надежду; наоборот, притча еще более сгущает тени; вместо того чтобы обнадежить, как это пытался делать своими пустыми обещаниями Гульд, она вскрывает обескураживающую истину: сельский житель так до конца и остается чужд Закону, он тратит свою жизнь на просьбы и ожидания. Доступ к истине, которая сияет по ту сторону двери, для него остается закрытым; его парализует страх; он не осмеливается преодолеть немую угрозу ее стражей; он умирает, не зная Закона, который его касается и который дал бы ему смысл жизни. Кафка в дальнейшем на этом не остановится: он изобразит пути, способные, может быть, дать доступ к святая святых. Но в рамках «Процесса» медитация обрывается; она заканчивается констатацией бессилия, позором существования, лишенного своего смысла.

Эти религиозные размышления, по правде говоря, не вызывают удивления. Еще в феврале 1913 года они появлялись в письме к Фелице. «Какой природы твоя набожность? - спрашивал он. - Ты ходишь в храм, но последнее время, очевидно, ты туда не ходила. И что тебя поддерживает, идея иудаизма или идея Бога? Ощущаешь ли ты - самое главное - непрерывные связи между тобой и очень возвышенной или очень глубокой инстанцией, внушающей доверие, поскольку она далеко и, возможно, бесконечна? Всякому, кто испытывает это постоянно, нет необходимости метаться во все стороны, словно потерянная собака, и бросать вокруг себя просящие, но немые взгляды, у него нет желания спускаться в могилу, словно она теплый спальный мешок, а жизнь - холодная зимняя ночь. И, когда он поднимается по лестнице, ведущей в его контору, ему не надо видеть себя бросающимся в лестничный пролет, словно пятно света в сумерки, вращающимся вокруг собственной оси в увлекающем его вниз движении и качающим головой от нетерпения». Тот, кто пишет такие строки, явно находится на стороне нечестивцев и брошенных собак. И тем не менее эта ностальгия по вере, в данный момент не имеющей содержания, не так уж далека от веры в Бога, подобие которой она может принимать.

В августе 1914 года началась фаза интенсивной творческой активности, которая прослеживается в этой главе. В октябре Кафка берет две недели отпуска, чтобы довести до конца начатые рассказы. Ему это не удалось, только «В исправительной колонии» может быть закончен (хотя Кафка и недоволен последними страницами, которые несколько лет спустя, в 1917 году, он попытается, впрочем, безуспешно, изменить). Когда листаешь дневник 1914 года, видишь, что день за днем его охватывают усталость и сомнения. 13 декабря он сочиняет «экзегезу притчи», то есть диалог между священником и Йозефом К. о параболе с привратником и замечает: «Вместо того чтобы работать - я написал только одну страницу (толкования легенды), перечитывал готовые главы и нашел их отчасти удачными. Меня постоянно преследует мысль, что чувство удовлетворения и счастья, которое дает мне, например, легенда, должно быть оплачено, причем - чтобы никогда не знать передышки - оно должно быть оплачено тут же». 14 декабря: «Жалкая попытка ползти вперед - а ведь это возможно, самое важное место в работе, где так необходима была бы одна хорошая ночь». 31 декабря: «С августа работал, в общем - немало и неплохо, но и в первом и во втором отношении не в полную силу своих возможностей, как следовало бы, особенно если учесть, что по всем признакам (бессонница, головная боль, сердечная слабость) возможности мои скоро иссякнут». 20 января 1915 года: «Конец писанию. Когда я снова примусь за него?» 29-го: «Снова пытался писать, почти безрезультатно». 7 февраля: «Полнейший застой. Бесконечные мучения», 16-го: «Не нахожу себе места. Словно все, чем я владел, покинуло меня, а вернись оно - я едва ли был бы рад». Таким образом, начинается новый и долгий период творческого бесплодия.

Тем не менее в контрапункте его основных произведений довольно длинные наброски в то же самое время развивают другие темы. В одном из них речь идет о железнодорожной линии, затерянной в русской степи: она никуда не ведет, ни для чего не служит, изредка по ней движется одинокий путник. Служащий маленькой станции, снедаемый одиночеством, каждый день все глубже погружается в скуку, болезнь, садизм. И чтобы не было никаких недоразумений, связанных со смыслом этого рассказа, Кафка дает железнодорожной линии имя, скалькированное с его собственного, - железная дорога Кальда, такая же бесполезная и такая же лишенная смысла, как он сам. В другом отрывке дается история деревенского учителя - это заголовок рассказа, - который нашел у себя в саду громаднейшего крота, самого крупного, как ему кажется, из всех известных. Это открытие составляет его гордость и вскоре смысл существования. Он пытается заинтересовать ученый мир, он пишет трактат за трактатом, но никто не обращает внимание на его сочинения. Даже друзья, которые более всего желают ему добра, отговаривают его упорствовать; в итоге он остается единственным, кто верит в то, что он делает. Кафка затрагивает здесь не только свою личность и свою жизнь, он иронизирует также и над смыслом своего творчества - кто может его понять? кто вообще будет когда-либо читать его произведения? стоит ли говорить то, что он говорит? Он делает на шаг больше, чем учитель школы: случается, что он абсолютно не верит в литературу, которая ему представлялась предназначенной компенсировать все его неудачи и слабости.