Ф. М

Система персонажей в "Братьях Карамазовых" представляет целый веер характеров, находящихся в сложном, но весьма продуманном и четком соотношении друг с другом, начиная от антиподов и вплоть до "двойников". Борьба добра и зла имеет место и между персонажами, и в душе большинства персонажей. Мир "Братьев Карамазовых", как и некоторых других произведений того же автора, - это мир русского хаоса и попыток наметить пути его преодоления. О самих Карамазовых Алеша говорит: "тут земляная карамазовская сила <...> земляная и неистовая, необделанная". "Необделанная" карамазовская сила прямо указывает на хаос, но и одновременно на связь с землей, которая подает надежду на преодоление хаоса. Говоря о "хаосе" в "Братьях Карамазовых", необходимо отличать стихийный хаос на всех уровнях общественной и семейной жизни, вплоть до возможности отцеубийства, от хаоса вследствие сознательного отказа от мировой гармонии и порядка в силу, например, неверия в его возможность. Дмитрий Карамазов на практике крайне "хаотичен", но вместе с тем не любит беспорядка и уповает на спасение мира и человека, в частности за счет союза с "матерью землею", т. е. с национальной почвой, которая вовсе не прямо совпадает с "карамазовской земляной силой". Иван же Карамазов не верит в справедливость мирового устройства и сознательно отвергает мировую гармонию, "возвращает билет" Богу. На гораздо более низком уровне, без всякой теории от "рая" отказывается и Федор Карамазов: "...в скверне моей до конца хочу прожить... в скверне-то слаще" (XIV, 157). "А в рай твой... не хочу", - говорит он Алеше.

Вообще персонажи Достоевского легко впадают в истерику, в экстаз, отдаются всевозможным нервным проявлениям, вступают в противоречия с самими собой. Эти противоречия, столь характерные для героев Достоевского, в том числе и персонажей "Братьев Карамазовых", также проявление хаоса и одновременно борьбы разных эмоций, настроений, психологических тенденций и, в конечном счете, добра и зла в душах людей. В крайней форме это проявляется в поведении женских персонажей. Приведу примеры. О Грушеньке говорится, что она "сама находится в какой-то борьбе". Лиза мечтала садистически насладиться видом распятого мальчика с обрезанными пальчиками, а перед тем предлагала Алеше посвятить себя заботам о несчастных людях. Катерина Ивановна любит Дмитрия, колеблется между тем, чтобы быть "спасительницей" или "губительницей" Дмитрия. И действительно, в своем поведении она меняет эти позиции: спасительница - потом губительница (на суде) - снова спасительница (думает о его побеге). В отношениях с Иваном они - "два влюбленные друг в друга врага". Алеша говорит ей: "...вы мучаете Ивана, потому только, что его любите", а "Дмитрия надрывом любите... внеправду любите". Хохлакова говорит о них: "оба губят себя неизвестно для чего, сами знают про это, и сами наслаждаются этим". Иван Карамазов "любил и в то же время ненавидел Дмитрия". Федор Карамазов после смерти жены одновременно "плакал и смеялся", он был "зол и сентиментален".

О Смердякове говорится, что он, может, "уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит". Ракитин характеризует статью Ивана Карамазова о церковном суде: "с одной стороны, нельзя не признаться, а с другой - нельзя не сознаться". Особенно много говорится в связи с Дмитрием Карамазовым, прежде всего - им самим: "...низость люблю, но я не бесчестен";...я человек хоть и низких желаний, но честный"; "Господи <...> Мерзок сам, а люблю тебя". "Пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын. Господи, и люблю тебя". "Беспутен был, но добро любил". Соответственно и Грушенька ему говорит: "ты хоть и зверь, а благородный". Итак: "и дурно оно было, и хорошо оно было", и Дмитрий Карамазов обсуждает проблему противоречий даже как бы теоретически: "Влюбиться можно и ненавидя"; "Красота - это страшная и ужасная вещь <...> Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут <...> иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским". Дмитрий это отчасти объясняет тем, что "широк человек, даже слишком широк". Эта "широта" как бы является одной из предпосылок русского хаоса. Прокурор на суде говорит, что "добро и зло в удивительном смешении", "натуры широкие, карамазовские <...> способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны". На протяжении романа часто говорится о разных "ужасных противоречиях", "нелепости и путанице" и т. п. . Внутренняя борьба, можно сказать, превалирует над внешней в этом великом "романе-трагедии". Кроме того, даже сугубо положительные или сугубо отрицательные персонажи очень часто таят в себе какие-то потенции прямо противоположного свойства. Как уже упоминалось, даже Алеша Карамазов в какой-то момент способен сказать: "...и сам я Карамазов <...> я в Бога-то, может быть, и не верую", и это парадоксальное высказывание соответствует неосуществленному замыслу Достоевского превратить Алешу во втором томе "Братьев Карамазовых" в революционера или даже преступника, впоследствии, конечно, кающегося.

В связи с проблемой русского хаоса и путей его преодоления следует, кроме противоречий, метаний, истерик и эксцентричности персонажей, обратить также внимание на по-своему, условно говоря, "карнавализованное" изображение чудаков, плутов, юродивых, всякого рода пародирующих элементов в романах Достоевского, в том числе и в "Братьях Карамазовых". Федор Карамазов - "странный тип", "бестолковый сумасброд", "старый шут", "хитрый и упрямый шут", "злой шут" (его так часто называют), "подлейший комедиант", "бегал шутом по чужим столам". Он любит "представляться", "других в шуты рядить" и является на "семейную схватку" для "какой-нибудь шутовской и актерской сцены", и сам о себе говорит: "Вы видите перед собою шута, шута воистину!", "я шут коренной, с рождения, всё равно что юродивый", "шут и представляюсь шутом". Он при этом допускает участие в своем юродстве и "духа ненавистного", т. е. демонического начала. На "семейной сходке" в монастыре он рассказывает оскорбительные для монахов анекдоты, нарочито перетолковывает понятие христианской любви; в какой-то момент, подыгрывая "священному старцу", отцу Зосиме, делает вид, что "играет шута" только от "мнительности", а затем, продолжая кривляться, упрекает монахов в том, что они пытаются "пескариками Бога купить". Специально Федор Карамазов "как обезьяна" передразнивает Миусова, как бы на некоторое время становясь его "двойником", делает вид, что из-за Миусова потерял веру и пр. По-другому чертами юродивой отмечена его вторая жена, "кроткая, незлобивая и безответная" кликуша, "пред образом на коленях рыдающая как в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями", и уж совсем иначе Лизавета Смердящая, у которой "лицо вполне идиотское", но которую весь город опекает именно как юродивую. Алеша, столь резко противостоящий по всем пунктам отцу, впрочем, как говорит Ракитин: "по отцу сладострастник, а по матери юродивый", "тихий мальчик", по мнению своего отца, похожий на мать "кликушу", однако выросший в то же время своеобразным "реалистом", - даже он охарактеризован повествователем как "странный, даже чудак". О нем говорится, что он "из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг... целый капитал, то он не затруднится отдать его", т. е. его "юродивость" выражается в бескорыстии (а также можно добавить - в "дикой, исступленной стыдливости и целомудренности"), и в этом смысле его юродивость прямо противоположна "злому" шутовству и "сладострастию" его отца Федора Карамазова. Заметим также, что, пусть несправедливо, Катерина Ивановна бросит ему слова: "Вы маленький юродивый, вот вы кто".

Ни шутовства, ни юродства (ни, добавим, сладострастия) нет в Иване Карамазове, хотя он, по общему мнению, походил на отца. Но шутовская стихия прорывается в изображении черта, который представляется ему на пороге безумия и как бы оказывается его двойником, сконцентрировавшим некоторые черты его подсознания, его "чувств, только самых гадких и глупых". Черт Ивана оказывается таким же "приживальщиком", каким был отец его в молодости; он пародийно выпячивает мысли, бродящие в голове Ивана.

На ином, социально более низком полюсе юродство и шутовство, проявленные от унижения бедным капитаном Снегиревым. Шутом и паяцем называет его дочь. Он кончает свою речь "злым и юродливым вывертом". Жена его просто сумасшедшая, впавшая в инфантильное состояние и, собственно, тоже не лишенная черт юродства. Алеша так характеризует этих людей: "Шутовство у них вроде злобной иронии на тех, кому в глаза они не смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними".

Дмитрия Карамазова, несмотря на всю эксцентричность его поведения, нельзя назвать юродивым; он прямо и непосредственно выражает стихию хаоса. То же самое в значительной степени относится и к Смердякову с его странностями, надменностью, нелюдимостью, столь отличными от характера Дмитрия; то же - и к Лизе Хохлаковой и другим. Некоторую близость к шутам проявляет и Максимов, "приназойливый старикашка", "скитающийся приживальщик", который нарочно врет, чтоб доставить удовольствие окружающим.

Что касается Зосимы, воплощающего религиозно-нравственную программу Достоевского, то он как раз совершенно лишен юродства, хотя в свое время, когда он отказался от поединка в полку и от обязательных офицерских бытовых норм, его посчитали юродивым. В этом плане отцу Зосиме противостоит юродивый фанатик, "несомненно юродивый" монах-аскет Ферапонт, который всюду усматривает бесов и претендует на общение с Богом и ангелами. Юродство ряда персонажей в романах Достоевского несомненно ассоциируется с русским национальным типом юродивого, но Достоевский рисует и гораздо более разнообразную картину "смеховых" отклонений, которые все вместе как-то увязаны с изображением русского хаоса и охватывают целый веер вариантов - от крайне отрицательных до достаточно положительных

Переходим к системе образов. Начнем с "отца семейства" Федора Карамазова, главного представителя "карамазовщины" (сладострастники, стяжатели, юродивые), отчасти передавшего ее особенности, в разной степени и по-разному, своим сыновьям. Лично Федор Карамазов "дрянной и развратный <...> бестолковый <...> но умеет обделывать свои делишки". "Бестолковость" его "национальная", но обделывать делишки, быть беззастенчивым стяжателем он научился у евреев. Это противоречие свидетельствует отчасти о его деклассации. Действительно, он помещик (т. е. маркирован как аристократ), но самый маленький, не жил в своем поместье и в молодости вел себя как приживальщик, а потом занялся бизнесом, прежде всего ростовщичеством, открывал кабаки, т. е. выбрал самый грязный вариант "обуржуазивания". Но коренная его черта - развратность и сладострастие ("сладострастнейший человек"). Он не признает никаких "дурнушек", и все женщины кажутся ему привлекательными, вплоть до Лизаветы Смердящей, которую он, по-видимому, изнасиловал, вследствие чего появился на свет Смердяков. Сладострастие, доминирующее над всеми другими чувствами, главенствует и в его отношении к Грушеньке, что и приводит к любовному соперничеству с сыном Дмитрием, который в общем унаследовал от него это сладострастие. Не забудем, что сладострастие есть негативная трансформация жизнелюбия, которое в какой-то мере присуще всем его сыновьям (даже Ивану с его "клейкими листочками"). Другой важной чертой Федора Карамазова, как мы знаем, было "злое" шутовство. Кроме того, он был зол, равнодушен к людям, хотя мог проявить и сентиментальность. Отрицательные черты его мироощущения - ненависть к России и атеизм. В качестве злого шута он противостоит невинно-юродивым, преданным Богу или юродивым от униженности. Отсутствие родительских чувств у Федора Карамазова ("одного даже из многих современных отцов"), способствовавшее развалу семьи и семейному хаосу, в общем гармонировало с отсутствием сыновних чувств и даже заменой последних ненавистью (за исключением Алеши). Здесь "карамазовщина" обращается против самого Федора Карамазова, ее главного носителя. Все сыновья заражены "карамазовщиной", но по-разному и в разной степени. Меньше других - Алеша, усвоивший наследие матери и как бы являющийся духовным сыном старца Зосимы. Зосима любил называть Алешу "сынок", а в черновых записях Алеша называет Зосиму и "другом", и "отцом". В известном смысле Федор Карамазов и старец Зосима противостоят друг другу как физический и духовный отцы Алеши.

Смердяков является двойником Ивана Карамазова, что также подчеркивается Достоевским: Иван "понял, что в душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого человека не может вынести душа его". Впоследствии отцеубийца Смердяков говорит ему: «Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был». Иван Карамазов, таким образом, противостоит Смердякову как "мысль" и "дело". Смердяков мечтал об эмиграции во Францию, но чтоб начать там какое-либо "дело", нужны были деньги, и усвоенная им теория Ивана Карамазова о том, что «всё позволено» вдохновила его на отцеубийство. "Практик" Смердяков отчасти выглядит как пародия на "теоретика" Ивана Карамазова.

Иван Карамазов со своим "двойником" Смердяковым резко противостоят Дмитрию Карамазову, который хотя и погружен по уши в хаос, но умеет найти выход из него. Контраст этих двух братьев всячески акцентирован. «Брат Дмитрий был человек в сравнении с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один с другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры, что, может быть, нельзя было и придумать двух человек несходнее между собой». Их противоположность, хотя и в несколько искаженном виде, была еще подчеркнута Федором Карамазовым, когда он их, пусть несправедливо, представлял в качестве шиллеровских Карла и Франца Мооров. В отличие от Ивана, Дмитрий бесконечно далек от всякого рационализма и представляет крайне непосредственную натуру. Он был "легкомыслен, буен, со страстями, нетерпелив". Молодость его, как мы знаем, протекала беспорядочно, он был страшный "кутила". Дмитрий признается сам: "...я Карамазов <...> если уж полечу в бездну, то так-таки прямо... падаю и считаю это для себя красотой". "Любил разврат, любил и срам разврата. Любил жестокость: разве я не клоп, не злое насекомое? Сказано - Карамазов!", "а пока кутеж и погром". Дмитрий в большей мере, чем другие сыновья, унаследовал от отца сладострастие, но, во-первых, сладострастие у него не сочетается со стяжательством ("у меня деньги - аксессуар, жар души, обстановка"), а во-вторых, и жизнелюбие у него гораздо шире ("Я жить хочу, я жизнь люблю" или - "какая жажда существовать") и включает в себя любовь к Божьему миру, к земле, к почве, к русскому Богу, к России (в сочетании с ненавистью к Америке), сострадание к ближнему. Как мы видели, Дмитрий постоянно сознает свою "низость" ("из всех я самый подлый гад") и в то же время выражает желание исправиться, обновиться, пострадать. Дмитрий приводит слова Шиллера о глубоком унижении человека и о необходимости для избавления от унижения вступить в союз с "землей" (почвой). Все время идет разговор о его "жажде воскресения и обновления". На суде он заявляет: "Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!". В отличие от Ивана, он горячо верит в Бога ("Да здравствует Бог и его радость!"), готов признать себя самым виноватым и пострадать за других, даже вместо других. Он представляется именно тем образом кающегося грешника, который так люб Богу и старцу Зосиме. Дмитрий ненавидел отца, о чем потом пожалел; казалось, был близок к отцеубийству ("может быть, не убью, а может, убью") - так сильно мучила его ревность и приводило в отчаяние безденежье, однако глубоко заложенное в его сердце добро помешало ему совершить преступление. Он сам считал, что его спасли Бог и его ангел-хранитель. Младший Карамазов - Алеша - противостоит и отцу, и обоим братьям. Как уже говорилось, родному отцу он противостоит отчасти как духовный сын старца Зосимы. Иван - его полноценный родной брат, но Иван больше впитал наследие отца, а Алеша - матери. Алешу смущало известное равнодушие к нему Ивана: "не было ли тут какого-нибудь презрения к нему, к глупенькому послушнику, от ученого атеиста". Потом, правда, Иван и Алеша сближаются по инициативе Ивана для разговора о вечных вопросах ("Како веруешь?"). Дмитрий же всегда говорил о своей горячей любви к Алеше. Даже и отец относился с любовью к "тихому мальчику". Вообще у него был "дар вызывать к себе особенную любовь". Хотя Алеша осознает в себе Карамазова, но считает, что находится в этом смысле на "низшей ступеньке", и признается в религиозных сомнениях. Но все-таки, хотя он разочарован и отчасти возмущен скорым тлением почившего в бозе Зосимы, в общем он человек глубоко верующий, причем без "фантазий" и "мистики", без психологической "экстазности" и "болезненности". Повествователь, как известно, называет его реалистом и утверждает, что "в реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры". Ему нужны были не чудеса, а лишь "высшая справедливость". Карамазовское "сластолюбие" свойственно ему в минимальной степени, Оно заменено у него естественным и одновременно сознательным возвышенным жизнелюбием. Алеша любит людей, особенно детей (на которых пытается и непосредственно влиять). "Характер любви его был всегда деятельный". Он считает, что "все должны жизнь полюбить", причем "прежде логики", "и тогда только я и смысл пойму". В отличие от рационалиста Ивана, он отдается чувству, "ибо неблагонадежен слишком уж постоянно рассудительный юноша". Он, разумеется, любит Россию, как и брат Дмитрий. Прокурор прав, что он пристал к народным началам, хотя и ошибается, уверяя, что ему грозит мистицизм и шовинизм. В противность сластолюбивому развратнику и денежному стяжателю Федору Карамазову у Алеши - "дикая исступленная стыдливость" и целомудрие (не имеющие ничего общего с сухим скопчеством Смердякова), а также полная беззаботность в отношении денег. Он "не заботился, на чьи средства живет", а попади ему "вдруг целый капитал, то он не затруднится отдать его". Вместе с тем он не "созерцатель" (как, например, Смердяков), а "деятель", хотя еще "неопределенный и непрояснившийся". Алеша выступает своеобразным медиатором и примирителем среди других действующих лиц романа, не только между отцом и братьями, но и по отношению к Катерине Ивановне и Грушеньке, Хохлаковым, бедному капитану Снегиреву и его сыну, школьникам - соученикам последнего и т. д. При этом он и хорошо разбирается в людях, и "не хочет быть судьей людей", и относится ко всем с величайшим сочувствием, сочувствием деятельным. Алеша и в монастырь приходит к старцу Зосиме, потому что это для него "идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его". Алеша как бы лишен недостатков своего отца и братьев и соединяет их достоинства. Он не сластолюбив, как Федор и Дмитрий, не атеист, как Федор и Иван, не равнодушен к людям и не рационалист, как Иван, не сух, как Смердяков. Он любит жизнь и Бога, как Дмитрий, он склонен к мучительным размышлениям, как Иван. Однако известен замысел Достоевского сделать и Алешу тоже грешником (в неосуществленном втором томе "Братьев Карамазовых"), которому в будущем предстоит покаяние. С этим, между прочим, согласуется принадлежащее Зосиме сравнение Алеши со старшим братом старца, давно умершим. Тот хоть и был добрым юношей, но проявлял "насмешливый" и "раздражительный" характер, не верил в Бога, а затем, заболев чахоткой, преобразился совершенно и стал утверждать, что "жизнь есть рай" и что "все должны один другому служить", обратился к Богу. Однако в рамках реально существующего романа "Братья Карамазовы" Алеша очень слабо проявляет возможности будущего грешника и выражает себя как сугубо положительный персонаж.

Переходим к другим женским персонажам. В этой области начнем, как и роман начинается, с противопоставления первой и второй жен Федора Карамазова. Первая, Аделаида Ивановна, - "из довольно богатого и знатного рода дворян Миусовых", "из бойких умниц" - выходит за Федора Карамазова "из капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию"; поступок этот был "отголоском чужих веяний", а узнавши ближе своего супруга, убегает с бедным семинаристом-учителем. Перед нами тип дворянской интеллигентной девушки, воспитанной в западном духе. Вторая жена, Софья Ивановна, как мы знаем, безродная сиротка, жертва старухи-самодурки, безответная "кликуша", вроде юродивой, исступленно молящаяся Богородице. Тип безусловно демократический и сугубо русский. Но обе эти фигуры относятся к предыстории, не фигурируют в основном сюжете. В основном сюжете главную оппозицию составляют образы Катерины Ивановны и Грушеньки, в какой-то мере ведущие борьбу между собой из-за Мити Карамазова. Обе они мечутся в противоречиях, о чем выше уже говорилось. Как буквально все женщины в романе (ср. Лизу и ее мать), они переменчивы и истеричны, "инфернальны", "великого гнева" (Катя) и "неистовства" (Грушенька), но при этом составляют четкую оппозицию, аналогичную противопоставлению Ивана и Дмитрия Карамазовых. Публика на суде воспринимает отношения соперниц как отношения аристократической гордой девушки и "гетеры". Разумеется, Грушенька не гетера, хотя и была некоторое время содержанкой богатого купца и подавала надежды как Дмитрию Карамазову, так (ради забавы) и его отцу. Но социальная разница между ними действительно существует. У Катерины Ивановны "аристократические связи", а Грушенька - "дочь какого-то заштатного дьякона", она была когда-то "обиженной и жалкой сироткой" -безусловно демократического происхождения, не только в прошлом содержанка, но в какой-то мере занимающаяся и "гешефтом", чем напоминает, как это ни парадоксально, Федора Карамазова. Впрочем, в отличие от последнего, она и к деньгам не очень привязана. Катерина Ивановна - "красивая, гордая и властная девушка", "надменная девушка", "институточка", которой свойственны "потребность риска", "вызов судьбе, вызов в беспредельность", казалось бы, подходит Ивану Карамазову, которого она действительно любит, хотя и мучает, но она нарочно, из какой-то игры, из "надрыва", обманывает себя и сама себя мучит напускною любовью своею к Дмитрию из какой-то будто бы благодарности». Известная аналогия между Катериной Ивановной и Иваном Карамазовым заключается в том, что при всем благородстве, порядочности, приличии и возвышенности она, так же как Иван, может стать "роковой". Как и в Иване, в ней меньше стихии русского хаоса. Как Иван исходит из надуманной любви к человечеству (ср. инквизитора, который, не любя людей по-настоящему, хочет их осчастливить), так Катерина Ивановна из надуманной любви, в большой мере основанной на самолюбии, хочет насильно сделать Дмитрия навсегда счастливым. Другое дело Грушенька, "самая фантастическая из фантастических созданий", "яростная" и "неистовая", переменчивая, отчасти из своеволия, она отдается своим чувствам и порывам, не останавливается перед тем, чтобы подразнить и взбесить Катерину Ивановну, завлекает и дразнит влюбленных отца и сына, даже задумала "проглотить" Алешу, но не совершает серьезных дурных поступков. Разумеется, в ее жизни больше "хаоса" и она в этом смысле ближе к Дмитрию Карамазову, И что самое главное, она, так же как и он, готова признать себя самой худшей ("Я сердцем дурная, я своевольная", "зверь я", "я низкая", "я виноватая"), но верит в Бога, хочет молиться, готова к жертвам и страданиям. В ней тоже совершается после ареста Дмитрия "некоторый переворот духовный" - Грушенька хочет теперь "трудиться", "землю пахать". Она отмечена "русской красотой" и, так же как Дмитрий, всячески воплощает русское начало. Не случайно разлаживается любовь с "полячком", с "прежним, бесспорным".. В сущности, в "Братьях Карамазовых" вырисовываются три пары: Иван-Катя ("благородные" мечтатели), Дмитрий-Грушенька (связанные с народной почвой "грешники", способные покаяться и вырастить в себе нового человека), Алеша-Лиза (еще не до конца определившиеся по молодости, особенно она).

Глава семьи Карамазовых Федор Павлович Карамазов — человек сластолюбивый, хитрый и испорченный. Вспомним таких интереснейших персонажей Достоевского, как Ползунков, «человек из подполья», Лебедев («Идиот»)... Все они отличаются острым умом, но выглядят глуповатыми, они заискивают и угождают другим, но на самом деле в глубине души они смеются над людьми. Фёдор Карамазов принадлежит к такому же человеческому типу, но в этой галерее он занимает первое место — по хитрости, подозрительности, расчетливости, отвратительности и омерзительности.

Этот деятельный мужчина не обладает ни верой, ни идеалами, которыми обычно руководствуются в своих поступках. У него отсутствует единый «стиль» поведения, он не придерживается определенного «курса», его образ не имеет жесткого «каркаса». Он просто обожает деньги и женщин, низкопробные шутки, насмешки и издевательства над людьми, которые стоят ниже него. Это крепко стоящий на ногах старик, который не боится показаться глупым, не думает о том, что его тело бренно и что конец его не за горами. Природа наградила его хитростью, эгоизмом и неразборчивостью в средствах, он не имеет никакого понятия о морали, но он хорошо знает, что следует предпринять для обеспечения своего финансового положения.

Федор Карамазов не отличает правду от лжи, позу от правды. Он говорит то, что нужно говорить в данный момент, отпускает отвратительные шутки, зарабатывает деньги, развлекается с женщинами.

Неразличение добра и зла, правды и лжи работает на него, он словно бы обладает волшебной палочкой, которая приносит ему только прибыль. Эта его неразборчивость совершенно не становится для Фёдора предметом для рефлексии. За его выходками не обнаруживается подлинности. У него нет внешней и оборотной стороны, весь он состоит из «внешней стороны», за которой ничего нет. Решать вопрос правды и лжи, внешнего и внутреннего он оставляет другим. Его сыновья чувствуют стыд оттого, что им достался такой чудовищный родитель, но у того нет никакого понятия о том, что это такое — стыд, он смеется и издевается над такими людьми, которые способны на это чувство. Он лишь чувствует превосходство над ними, он, может быть, и не испытывает по отношению к ним ненависти — он только высмеивает их и смешивает с грязью. Этот старик обладает какой-то отвратительной проницательностью, он точно знает, что чувствует в данный момент тот или иной человек, он верно оценивает свойства его души.

Фёдор не обращает внимания на других людей, для него не существует никаких психологических барьеров, он живет, повинуясь своим животным инстинктам. Его бессмысленно спрашивать: «Разве в прошлый раз вы не говорили такого?» Он не помнит про прошлый раз, теперь же наступил совсем другой «раз». Людей, обладающих чувством ответственности, он держит за дураков — таков этот представитель тогдашнего русского «человека реалистического».

Фёдор таков, каков есть — равнодушный, не взращивающий добро, не думающий о благодеянии. Все люди, включая собственных детей, для него чужие. Его природный характер таков, что собственное жестокосердие не представляет для него предмета для сожалений.

Вместе с тем Федор Карамазов — не тот человек, который не остановится перед убийством для достижения своей цели. Удивительным образом он лишен зависти и враждебности. Подобные чувства питает комплекс превосходства, который у него отсутствует. Когда ему не с кем перекинуться шуткой, ему становится как-то не по себе.

Фёдор Карамазов — не поборник скептицизма. Он хочет прожить свою жизнь с удовольствием. Для того чтобы избежать мучений и жить в свое удовольствие, он стремится к удовлетворению своих желаний, он принимает жизнь и действует в ней. В этом отношении он — человек практический.

Придуманные Достоевским герои обладают привлекательностью в том смысле, что они обладают настоящей сложностью и настоящей плотью до такой степени, что у читателя складывается такое впечатление, что именно он живет в каком-то бледном, призрачном и имитационном мире. И уж тем более Федор Карамазов оставляет чувство подлинности, его отвратительность и шутовство — абсолютно реальны. И в этом состоит неизбывное очарование Достоевского.

Федор, этот хитрый и лишенный сострадания шут, для которого нет ничего святого, влюблен по уши в шикарную продажную женщину Грушеньку. Эта страсть выглядит все более подлинным чувством по мере старения Фёдора. Неотразимость Грушеньки стала ясна Федору с самого начала, он по-настоящему пленен ей. Этого русского эпикурейца не останавливают людские пересуды, его не волнует то, что его соперником является его собственный сын — он добивается ее любви и публично поет ей хвалы. Фёдор — человек скупой и жадный, но когда речь заходит о Грушеньке, он не скупится в средствах.

Дмитрий Карамазов тоже влюблен в Грушеньку. Между Фёдором и Дмитрием продолжаются жуткие скандалы, пахнущие смертоубийством. Фёдор опасается Дмитрия, но, как это ни странно, ему не приходит в голову, что они с Дмитрием — совершенно разные люди.

И это при том, что Фёдор тонко оценивает людей. Относительно Ивана он замечает, что «Иван не наш человек, это пыль поднялася... Подует ветер, и пыль пройдет». Иван — человек весьма умный, но все равно для Фёдора Карамазова он — только пыль. Он хорошо видит, что Иван относится к другому человеческому типу. Что до Дмитрия, то он говорит Алёше: «Твой Митька, потому что ты его любишь. Вот ты его любишь, а я не боюсь, что ты его любишь». Дмитрий же говорит о том, что «все Карамазовы — философы», и не исключает из их числа старую лису — Фёдора Карамазова. Да, они враги, но и Фёдор, и Дмитрий ощущают свою похожесть, которая объясняется той почвенной силой, которая заключена в них.

И Федор, и Дмитрий знают, что такое «женщина», при этом они не руководствуются умственными, логическими соображениями — они способны радостно жить и без них. И поэтому они становятся соперниками, несмотря на свои родственные отношения. В конце концов Дмитрий приходит к горькому выводу, что вел неправильную жизнь. Ход мыслей Федора Карамазова не совсем таков, что и у Дмитрия, но и он тоже — не просто прожигатель жизни. Он — «философ», который перед лицом кончины пытается преодолеть страх смерти.

Фёдор, вроде бы, не должен ничего бояться в этой жизни, но он все- таки тайно боится смерти — так же, как и Валковский («Униженные и оскорбленные») и Свидригайлов («Преступление и наказание»).

Федор действительно боится смерти. Он боится смерти от своего сына Дмитрия — этот его страх наивен, но глубок. Когда он совершенно серьезно спрашивает Ивана о том, что случается с человеком после смерти, то есть спрашивает о том, существует ли бессмертие, в его вопросе тоже таится страх перед смертью.

Это известная сцена из главы «За коньячком» (часть 1, книга третья, глава VIII). Опрокидывая рюмку за рюмкой, Федор Карамазов спрашивает своего ученого сына: «Иван, а бессмертие есть, ну там какое-нибудь, ну хоть маленькое, хоть малюсенькое?» Иван — материалист, он придерживается механистического взгляда на природу. Он твердо отвечает, что никакого бессмертия нет. Тогда пьяный Фёдор произносит: «То есть совершеннейший нуль или нечто? Может быть, нечто какое-нибудь есть? Всё же ведь не ничто?» Он как бы просит сына не отвечать так безжалостно, он не хочет смириться с его ответом.

Вопрос о том, существует ли бессмертие, был и огромным вопросом для самого Достоевского. «Главный вопрос, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь — существование божие». (Письмо Достоевского к А. Н. Майкову от 25 марта 1870). Это вопрос о том, существует ли бессмертие и воскресение. Во второй половине XIX века многие русские мыслители и интеллигенты были по-настоящему озабочены этим вопросом. Это и Достоевский, и Николай Фёдоров, и Владимир Соловьев...

Вопросы Фёдора Карамазова о существовании загробного мира и сотворившего мир всемогущего бога могут теперь показаться наивными, но эти вопросы глубоко волновали религиозно-мистических русских людей, которые еще не успели утерять то, что уже в значительной степени потеряла западная теология и философия.

Достоевский не мог не поставить эти вопросы. При каждом эпилептическом припадке его одолевал страх смерти. Вопросы о том, можно ли преодолеть смерть, есть ли жизнь после смерти, — возникали в нем не как следствие теологического диспута — они рождались из его ежедневного опыта. Нельзя забывать и пережитый им опыт гражданской смерти, испытанной им в декабре 1849 года на Семёновском плацу. Бывший каторжник в «Идиоте» вопрошает: кем я стану после смерти? Где я окажусь? Еще не ставшее словом предчувствие решительного смертельного мига мучило Достоевского. Им управляло не богословие, он мучился сам по себе. Он сам и передал Фёдору свои сомнения относительно загробного существования.

Простодушный и мучительный вопрос о бессмертии срывается с губ Фёдора Павловича Карамазова, что придает ему особую значимость. Ведь Федор — вовсе не идеалистический образованный юноша, он — отъявленный реалист. Поэтому его сомнения придают проблеме дополнительную убедительность, главный религиозный вопрос предстает без всяких оболочек и заставляет читателя сопереживать. Свидригайлов тоже вопрошает о посмертной холодной пустоте, где ничего нет. Раскольников с Соней тоже говорят о бессмертии и вопрошают о воскресении. Мы улавливаем здесь страх Достоевского перед смертью, страх телесный, не опосредованный абстрактными соображениями. Таким образом, даже человек, который не имеет никакого отношения к богословию, тоже не смог не задать тех же самых вопросов.

Федор Павлович Карамазов попивает коньячок и вопрошает о смерти. Для Дмитрия сам факт постановки проблем о вечности, которые не имеют отношения к повседневным заботам, служит основанием для того, чтобы назвать Карамазовых философами. Это — философия по-русски. Фёдор Карамазов говорит о тех проблемах, которые Иван называет «вековечными».

«Братья Карамазовы» Достоевского – шедевр мировой литературы. Кроме того, в этом произведении повторились по-новому мотивы и образы предыдущих работ писателя. К созданию романа Достоевский шел всю жизнь. Здесь он поднял важнейшие проблемы человечества: нравственные и духовные основы существования людей, вопрос о смысле жизни.

История романа

Замысел романа сложился у автора задолго до написания – после знакомства Достоевского с Д. Ильинским, отбывавшем наказание за убийство отца. Но этого человека осудили за чужое преступление. Осенью 1874 года Достоевский задумал написать на основе этой трагической истории психологическую драму о преступлении, но постепенно замысел писателя перерос в полновесный роман.

Роман создавался в течение трех лет и печатался в «Русском вестнике». Зарисовки «Братьев Карамазовых» Достоевский начал делать осенью 1878 года, а роман окончил в ноябре 1880 года.

Автор очень серьезно подошел к отображению происходящего в романе, советовался с юристами, чтобы наиболее реалистично описывать судебную процедуру, по поводу болезни персонажа советовался с медиками. Место действия воспроизводит Старую Руссу, где автор трудился над своим романом, и где сохранились и дом писателя (в романе дом Карамазова), и дом Агриппины Меньшовой (дом Грушеньки). Достоевский стремился к реалистичности не только быта и жизни персонажей, но и духовного облика героев.

Цель и основная тема

Достоевский в «Дневнике писателя» подробно изложил свои намерения относительно «Братьев Карамазовых». Автор поставил в произведении многие проблемы: духовное и нравственное развитие России и общества, социальная роль суда, отношение отцов и детей. Размышляя в романе о народной России, не мог обойти вопрос и о православии. Автор наполнил роман наболевшими вопросами того времени – здесь много откликов на события общественной жизни. Но главная составляющая романа – прошлое, настоящее и будущее России.

На примере героев произведения «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевский показал вехи российской истории. Прошлое России - это уходящее поколение: старик Карамазов, Поленов, госпожа Хохлакова, старец Зосима. Автор противопоставляет их представителям «настоящего» времени - братья Карамазовы, Грушенька, Смердяков, Ракитин. Лиза Хохлакова, Смуров, Коля Красоткин – это представители молодого поколения, «будущего» страны.

И, конечно, важную роль в нравственном содержании романа играет Евангелие: обильное цитирование текстов из Библии, постоянные споры и разговоры героев об евангельских текстах, эпиграф, дающий надежду на возрождение России после разложения.

Главные герои

Достоевский в «Братьях Карамазовых» раскрывает читателю взаимоотношения в семье, где отцу нет дела до того, как растут сыновья, что они находят приют в других семьях, пока он гуляет и живет в свое удовольствие. Старший Дмитрий «переезжал» от опекуна к опекуну и познакомился с отцом в восемнадцать лет. Он вырос взбалмошным, создавая видимость благополучной жизни, Дмитрий нещадно занимает деньги.

Средний Иван с детства рос наблюдательным, но замкнутым и нелюдимым. Он хорошо учился, окончил школу и гимназию, сам зарабатывал на жизнь – писал статьи, публиковал их в различных изданиях.

Младший Алеша – добрый, застенчивый человек. Его все любили и относились к нему с уважением. Даже в гимназии, когда его дразнили, он оставался невозмутимым и призывал всех с пониманием относиться к человеческим слабостям и бедам. Алеша хотел всегда служить в церкви, но его благословили на жизнь с отцом и братьями, сказав, что он там намного нужнее.

Персонажи «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского, отец и Дмитрий, влюблены в одну женщину – Грушеньку, но она не отвечала взаимностью ни одному из них. В итоге отец с сыном разругались, и старший сын неоднократно грозился убить отца.

Когда Карамазова-старшего нашли с проломленной головой в собственном доме, ни у кого не было сомнений, что это дело рук старшего сына. Тем более что отвергнутая Екатерина Ивановна, скорее всего, из-за мести, предъявляет письмо, в котором Дмитрий пишет о своем намерении убить отца. Средний брат пытался доказать невиновность брата, так как у него были доказательства, что убийца не кто иной, как внебрачный сын их отца. Ивану никто не поверил, Дмитрия осудили на 12 лет каторги.

Заканчивается произведение тем, что Алеша присутствует на похоронах Ильи Снегирева и призывает всех быть добрыми и заботиться друг о друге – жизнь прекрасна, и это лучшее, что у нас есть.

Выводы

Роман Достоевского «Братья Карамазовы» учит читателя быть терпимее друг к другу, прислушиваться к чужому горю, проявлять сочувствие, любить ближнего. Порой все, чему человек не придает значения - взгляд, вздох, мысли – способно нанести вред. И не только себе, но и тем, кто находится рядом. Человек несет ответственность за свои слова и поступки, потому что рано или поздно придется за них ответить, даже если они были брошены в гневе.

Центральный персонаж романа Достоевского «Братья Карамазовы» (1878-1880), помещик, отец Дмитрия, Ивана, Алеши Карамазовых и незаконнорожденного сына Смердякова. Фамилия Карамазова имеет в своем составе корень «кара», что на тюркско-татарских языках означает «черный» (по мнению исследователей, Достоевский познакомился с тюркско-татарскими словами в Сибири). В черновиках этот герой не имеет еще имени, которое появилось лишь в окончательной редакции, а называется просто помещиком.

В романе - истории прошедшего, настоящего и будущего России - Фёдор Павлович представляет «отцов» как тип, уходящий в прошлое. Сущность «отцов», воплощенная в образе Фёдор Павлович - безличная природная стихия жизни, страшная сила земли и пола. В старике Карамазове «карамазовская земляная сила» представлена как биологическая данность. Ф.П. брызгает слюной, когда говорит, и имеет «отвратительно-сладострастный вид». Сладострастие Фёдор Павлович выражается двумя «внешними знаками»: римским носом и длинным кадыком. В его натуре явно видны черты фавна и 427 сатира. Вожделение его ненасытно, его отношения с женщинами - это страсть, жажда, похоть. «Старый шут» - так именует Ф.П. писатель. Добровольное шутовство, которое принял на себя Ф.П., является отличительной чертой его натуры. Однако состав этого шутовства достаточно сложен: стыд, мнительность, уязвленное достоинство, мстительность и упоение собственным позором.

Существует мнение, ничем, однако, не доказанное, об отце Достоевского как прототипе Фёдор Павлович (оно высказано дочерью писателя Л.Ф.Достоевской). В творчестве писателя у Ф.П. есть предшественники: Ежевикин, Фома Фомич Опискин, Лебедев («Идиот»). В самом романе присутствует своего рода двойник Ф.П. - купец Самсонов, на содержании которого живет Грушенька.

«Что такое Карамазов - это не человек, а оборотень; это нечистое животное, которому горькая случайность дала возможность восхитить человеческий образ» (Щедрин). В критике и литературоведении получило широкое распространение сравнение Ф.П. с Иудушкой Голавлевым М.Е.Салтыкова-Щедрина (см. работы В.Я. Кирпотина, А.С. Бушмина, Е.И. П-кусаева и др.). Л.Н.Толстой в письме к И.Е.Репину сравнил образ Ф.П. с образом Ивана Грозного в картине художника: «У нас была геморроидальная полоумная приживалка старуха, а еще есть Карамазов-отец - и Иоанн ваш - это для меня соединение этой приживалки и Карамазова, и он самый плюгавый и жалкий, жалкий убийца, какими они и должны быть…» Ф.Кафка записал в своем дневнике о Фёдор Павлович «…отец братьев Карамазовых отнюдь не дурак, он очень умный, почти равный по уму Ивану, но злой человек».

«сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы истину, и в этих поисках, естественно, стал бы революционером…». История семейства Карамазовых - отца, Федора Павловича, трех его законных сыновей, Ивана,...

«Последний, самый грандиозный по замыслу роман Достоевского «Братья Карамазовы» был задуман как широкая социально-философская эпопея о прошлом, настоящем и будущем России, преломленных сквозь призму «истории одной семейки» и судьбы нескольких ее представителей....

C образом Федора Карамазова - эгоиста, развратника и циника - связано представление о карамазовщине как типическом явлении, характерном для мира, где господствуют обман, ложь и насилие. Черты карамазовщины в разных вариантах и модификациях проявляются...

Смердяков слуга помещика Федора Павловича Карамазова, его незаконнорожденный сын от городской юродивой Лизаветы Смердящей (отсюда происходит и фамилия, определившая в какой-то степени главные нравственные черты этого персонажа). Исследователи творчества...

Заключительный роман Достоевского. «Братья Карамазовы» — шедевр русской и мировой литературы и итоговое произведение писателя, в котором по-новому повторились многие мотивы, сюжеты, образы его предыдущих сочинений. К созданию этого романа писатель шел всю жизнь. В нем поставлены коренные проблемы человеческого бытия: вопрос о смысле жизни каждого человека и всей человеческой истории, вопрос о нравственных основах и духовных опорах существования людей. Эта книга созрела на национальной ниве, сложилась на почве общих исканий русской философско-религиозной и художественно-гуманистической мысли и знаменует новый этап в ее развитии: стремление сблизить, свести воедино философию и веру, науку и религию, ярко проявившееся в те же годы в деятельности Вл.С. Соловьева, в его «Чтениях о Богочеловечестве», послуживших одним из стимулов к работе Достоевского над его последним романом. Вместе с тем «Братья Карамазовы» опираются на длительную европейскую литературную традицию в осмыслении названных вопросов, вступают в диалог с произведениями Шекспира, Шиллера, Гете, Гюго, включены в широчайший культурный контекст эпохи.

В творческой лаборатории писателя истоки романа восходят к его масштабным замыслам — (1868—1869) и (1869—1870). Весной 1878 г. возникает замысел романа в двух-трех томах о нравственных мытарствах Алексея Карамазова и его братьев, один из которых — тип Атеиста, а сам герой — монастырский выученик, уходящий в мир.

Фабула романа сложилась по впечатлениям от знакомства писателя с , обвиненным в отцеубийстве и отбывавшим наказание в Омском остроге. Достоевскому уже через несколько лет после выхода из острога стало известно, что Ильинский был осужден за чужое преступление; история его изложена дважды в , в главе I первой части и в главе VII второй части. Осенью 1874 г. писатель задумал на основе этой истории написать психологическую «драму» о преступлении и нравственном перерождении двух братьев («Драма. В Тобольске...»), но затем этот замысел существенно трансформировался и перерос в грандиозный эпический роман, создаваемый с оглядкой на эпопею Л.Н. Толстого «Война и мир».

Позиции героев романа — братьев Карамазовых — предельно обобщены: в их судьбах представлена вся современная интеллигенция в отношении к России и к человечеству в целом, будущее России и человечество поставлено в зависимость от нравственно-этического развития личности. По одному из планов «один брат — атеист. Отчаяние. Другой — весь фанатик. Третий — будущее поколение, живая сила, новые люди». В романе представлены три поколения: отцы, дети и будущие «бродящие силы» — мальчики. Но целью писателя было дать не исторический роман, а картины и лица текущей жизни, он обратился к недавнему прошлому, к событиям тринадцатилетней давности, которые должны были стать введением к современной деятельности Алексея Карамазова.

Своеобразной лабораторией романа стал и за 1876—1877 гг.: в нем поставлены многие проблемы, ставшие предметом художественного анализа в романе: «русская идея» — концепция самобытного духовного развития России, нравственное разложение общества — всеобщее обособление, социальная роль русского суда, отношения отцов и детей и др.

Осуществление замысла потребовало «каторжной работы»: роман создавался в течение почти трех лет и — срок необычайно большой для Достоевского.

Достоевский писал роман книгами, представлявшими «нечто целое и законченное» — и не раз случалось, что половина книги уже находилась в печати, а другая ее половина еще только складывалась под пером писателя. Особенно трудоемкой оказалась для него работа над книгой V «Pro и contra» и VI «Русский инок», которые сам писатель определил как кульминационные в романе. В процессе работы Достоевский придавал большое значение реалистической достоверности изображения, советовался с юристами и относительно описания судебной процедуры, с медиками по поводу болезни Ивана Карамазова. Место действия — город Скотопригоньевск — воспроизводит топографию , где Достоевский писал свой роман и где сохранились дорогие достопримечательности: и дом самого писателя (в романе это дом старика Карамазова), и дом Грушеньки (мещанки ), и другие места, так что современный читатель, оказавшийся в Руссе, может пройти по маршрутам Дмитрия Карамазова. Но писатель стремился к «полному реализму» не только в изображении подробностей быта и душевной жизни персонажей, но также и при воссоздании духовного облика героев. В письме К.П. Победоносцеву от 19 мая 1879 г. он отмечал, что его Иван, как все «теперешние деловые социалисты», уже не отвергает бытие Божие, а отрицает изо всех сил «создание Божие, мир Божий и смысл его <...>. Таким образом, льщу себя надеждой, что даже и в такой отвлеченной теме не изменил реализму».

Одной из задач романиста было представить новые образцы положительно-прекрасных людей — подвижников, истинных героев русской жизни — и доказать подлинность и старца Зосимы, и Алеши Карамазова. По поводу Зосимы автор писал соредактору журнала «Русский вестник» Н.А. Любимову: «Заставлю сознаться, что чистый, идеальный христианин — дело не отвлеченное, а образно-реальное, возможное, воочию предстоящее, и что христианство есть единственное убежище Русской Земли от всех зол». Достоевский признавался, что прототип старца Зосимы «взят из некоторых поучений Тихона Задонского, а наивность изложения — из книги странствий инока Парфения».

Как убедительно показала В.Е. Ветловская, образ Алеши Карамазова несет в себе черты житийного героя и обнаруживает сходство с «Житием Алексея человека Божия». Впрочем, главный герой назван и по имени , умершего 16 мая 1878 г. в возрасте трех лет. Смерть его потрясла писателя. Вскоре по совету жены он вместе с отправился в Оптину пустынь, где пробыл 25—27 июня, имел встречи со знаменитым , ставшим одним из прототипов образа Зосимы.

В современной писателю критике роман не получил должной оценки. Демократическая и народническая критика с ходу осудила его. в «Записках современника» увидел в новом романе Достоевского проявление «жестокого таланта»; мысль о жестокости писателя он затем разовьет в специальной статье, посвященной всему его творчеству (Жестокий талант // Отечественные записки. 1882. № 9, 10). в статье «Мистико-аскетический роман» усмотрел в религиозной проповеди Достоевского отход от гуманизма, от защиты духовной свободы человека: по мысли критика, и Инквизитор, и Зосима проповедуют порабощение воли, подчинение личности авторитету; Антонович упрекал автора за «совершенную неестественность его лиц и их действий».

Истинную масштабность романа из критиков 1880-х гг. подметил лишь , усмотревший в нем постановку общеевропейских проблем, связь с бунтарством Байрона и пессимизмом Шопенгауэра и вместе с тем «русское решение вопроса» — генетическую связь Ивана Карамазова с тургеневским Базаровым.

Но настоящее изучение романа началось лишь на рубеже XIX—XX вв. с фундаментальной работы В.В. Розанова , опубликованной в 1891 г. Розанов в одной из центральных глав романа нашел ключ к пониманию всего творчества Достоевского как художественно-философского, мистического и символического, обратившегося к коренным загадкам бытия и человеческого духа. Вслед за В. Розановым другие критики религиозно-философского направления — С. Булгаков, Д. Мережковский, Вяч. Иванов, Н. Бердяев, Л. Карсавин, С. Гессен, Н. Лосский, С. Франк и другие — интерпретировали страницы романа как открытие трансцендентной природы человека и трагедию религиозного сознания, стоящего перед выбором между «бытием в Боге» и «бегством от Бога».

В 1920—1940-х гг. литературоведы провели большую работу по изучению истории романа, его истоков (Гроссман, Долинин, Реизов), в 1980-е гг. эту работу продолжил американский славист Р.Л. Бэлнеп. В 1950—1980-х гг. роман исследуется в аспекте социологических (Ермилов, Кирпотин), философско-этических (Чирков, Белкин, Кантор), поэтическо-мифологических (Ветловская, Мелетинский и др.), в аспекте литературных традиций и национального самосознания (Вильмонт, Щенников).

Одно из исходных ключевых понятий романа — «карамазовщина», термин, характеризующий психологический комплекс, присущий карамазовскому семейству, и, прежде всего, его главе Федору Павловичу Карамазову, и ставший таким же нарицательным словом, как «обломовщина» или «хлестаковщина». Карамазовщина — это безудерж страстей, душевный хаос, «распад души». Это явление отражает и социально-нравственную деградацию русского барства (точка зрения В. Ермилова, А. Белкина), и биологический, космический и онтологический распад (точка зрения Н. Чиркова, Е. Мелетинского), мысль о том, что «жизнь в своей экспансии порождает отрицание самой себя» (Чирков).

М. Горький увидел в карамазовщине гениальное обобщение «отрицательных свойств русского национального характера». На наш взгляд, карамазовщина — это проявление массового духовного нигилизма, это «проникновение безбожия в самый образ жизни русского человека, поражение всего строя сущего» («порча духа»); ярче всего это проявляется в отце Федоре Павловиче, показное сладострастие которого — это вызов нравственному идеалу, скрытое богоборчество во имя ложно понятых истин: «естественности» и «человеческого права».

Эпидемия безверия, в изображении Достоевского, весьма опасная болезнь, вызывающая эскалацию низменных инстинктов «толпы» (хищничества, хамства, распущенности), а главное — полное освобождение от внутренних запретов и утверждение крайнего эгоизма: «Гори хоть весь свет огнем, было бы одному мне хорошо». Карамазовский безудерж трактуется как сила саморазрушительная. Склонность же русского человека к отречению от святого представлена как следствие вечной неуспокоенности русского человека — «забвения всякой мерки во всем», «способности хватить через край» — и все это вызвано глубокой потребностью внутреннего якоря — ощущения прочности социально-нравственных устоев. Возникают такие разрушительные порывы в моменты резкого слома устойчивого национального быта.

Но русская страстность представлена в романе силой не только разрушительной, но и созидательной. Все события в романе совершаются в промежутке между двумя судилищами — судом монастырским, творимым старцем, и судебным процессом над Дмитрием Карамазовым — сценой тяжбы старика Карамазова с сыном Дмитрием в келье старика Зосимы и судебным процессом по обвинению Дмитрия в отцеубийстве. И в речах Зосимы, и в заключительном процессе осуществляется суд над русским человеком вообще и раскрываются глубокие причины его неустроенности, проблематичности его судьбы. Русский человек страдает оттого, что часто оказывается в плену ложных ценностных ориентиров, мнимо гуманистических идей, рядящихся в одежды правды и справедливости. Старец Зосима улавливает в душах посетителей глубокую раздвоенность, потребность религиозной веры, жажду жизни по «закону Христа» и вместе с тем постоянную склонность ко лжи, которая защищает эгоистические притязания человека. Судьба каждого персонажа определяется характером этих противоречий, нравственно-этических позиций человека. Искусно построенная композиция романа служит системному сопоставлению и противопоставлению этих позиций.

Роман состоит из 12 книг. После первых двух книг — экспозиционной «Истории одной семейки» и завязочной «Неуместное собрание» — в книге 3-й «Сладострастники» представлены исповедники и защитники примитивного безверия и демонстративного безбожия (Федор Павлович и его непризнанный сын Павел Федорович Смердяков), в 4-й книге «Надрывы» собраны персонажи (Катерина Верховцева, о. Ферапонт, г-жа Хохлакова, Снегиревы), стремящиеся поступать благородно и нравственно, но чья добродетель натужна, построена на закоренелой и суетной гордыне либо болезненной амбиции, чье поведение эгоцентрично: у них нет ощущения внутренней связи с миром в целом. В книгах 5-й «Pro и contra» и б-й «Русский инок» на авансцену выступают главные герои: Иван, Зосима, Алеша (еще раньше Дмитрий); они ставят свое credo в связь с общемировыми законами, осмысляют в свете определенной онтологии. Затем позиции каждого из братьев подвергаются испытанию в критической ситуации: сначала испытывается вера Алексея (книга 7-я «Алеша»), потом — человеческий потенциал Дмитрия (книга 8-я «Митя» и книга 9-я «Предварительное следствие») и наконец — Ивана (книга 11-я «Брат Иван Федорович»). Особняком стоит книга 10-я «Мальчики», посвященная теме будущего поколения. Наконец, в заключительной 12-й книге «Судебная ошибка» снова собраны все герои и все позиции подвергаются публичному суду.

С образом Дмитрия Карамазова связана проблема нравственно-религиозного возрождения человека — основного в романе. Это личность неуемная, ни в чем не знающая меры, социально опасная. Вместе с тем это трепещущая русская душа, пораженная собственным распадом, жаждущая «собрать» себя как человека. Дмитрий видит в своем падении проявление общего закона жизни — этическую раздвоенность современного человека, мечущегося между и . Это сознание не утешает его, как подпольного человека, а вызывает боль и отчаяние. Митя — это «широкая русская натура», тип, неоднократно варьируемый писателем. В нем живет глубокое религиозное чувство: в Бога он верует истово, но нравственное сознание у него зачастую не предваряет поступков, а является постфактум как угрызение совести. Он избивает отца и грозит ему расправой, но в «подходящий момент» не в силах поднять на него руки — и объясняет это спасительным заступничеством Бога. Перерождение его началось еще до ареста — с изменения отношения к Грушеньке, но исключительно важным моментом нравственного воскресения Дмитрия является его сон о мужиках-погорельцах, о плачущем ребенке на руках иссохшей матери — подспудно возникающая мысль об ответственности перед народом. Митя возрождается через душевные мытарства, через муки и страдания — это страдательный путь познания законов человеческого духа и самого себя, отвечающий программе самоспасения человека, завещанной старцем Зосимой. Как личность духовно ищущая, Митя не вписывается в привычную типологию русских правдоискателей-интеллигентов — героев Тургенева и Л. Толстого, озабоченных поиском истины, жизненной цели. Его вера не нуждается в испытании, его задача другая — религиозное очищение души, раскаяние в содеянном, обретение цельности. Дмитрий ближе к героям из народной среды вроде Любима Торцова или Ивана Северьяновича Флягина. В финале выясняется, что нравственная гармония пока лишь мечта героя, что он вряд ли способен нести свой каторжный крест всю жизнь и оттого готовится к побегу в Америку; впрочем, он считает, что убежит не на радость, а на «другую каторгу, не хуже, может быть, этой». Он не представляет своего существования вне родной земли, помимо ее почвы, без «русского Бога». Судьбой Дмитрия Достоевский выражает свою заветную мысль, что неискоренимая потребность жить по совести — самый важный русский безудерж.

Интуитивизму Дмитрия противопоставлен рационализм брата Ивана. Иван — наследник просветительской идеологии, утвердившей культ разума как высшего критерия истины, законности, правды. Вместе с тем история Ивана, как и других идеологов Достоевского, отражает трагедию разума — его громадную разрушительную силу и неспособность быть единственно прочной опорой для человека. Впервые художественный анализ «горя от ума» дал В. Шекспир в трагедии «Гамлет». Судьбой своего Гамлета Шекспир показал, что власть над человеческой душой беспредельно испытующего разума, одностороннего критицизма тяжела, мучительна: она превращает человека в заложника собственной рефлексии, она ведет его к признанию бессмыслицы, тщеты человеческой жизни. В «Братьях Карамазовых» ссылки на Гамлета неоднократны и шекспировский герой всегда припоминается в контексте, провоцирующем сопоставление русского человека с европейцами: «Там Гамлеты, а у нас пока еще Карамазовы». Иван Карамазов ставит вопрос о бессмыслице бытия в иной плоскости, чем Гамлет: его волнует неоправданность не индивидуального существования, а всей человеческой истории с точки зрения высших и «конечных» целей человечества. Он утверждает бессмыслицу Божьего мира, в котором существуют ничем не оправданные и не искупленные страдания детей. Если Гамлет был потрясен повсеместностью зла, то Иван Карамазов постоянно декларирует другое — укорененность зла в природе человека. Трудно определить, чего больше в бунте Ивана: сострадания ли к человеку или негодования на него. Но логика его бунта приводит к выводу о том, что существование зла в мире доказывает отсутствие Бога, а атеизм ведет к допущению зла, к принципу «всё позволено». Иван понимает, что христианство привлекательно как великое, объединяющее вероучение, и пытается дискредитировать его объединяющую силу в своей поэме «Великий инквизитор». Христианство представляется Ивану недостаточно мудрым: иной путь интеграции людей, предложенный «могучим и умным» духом, дьяволом, искушавшим Христа, представляется ему реальным, отвечающим природе человека — путь не совестного, а насильственного единения — силою меча, тайны и авторитета — орудиями тоталитарно-церковного государства.

Достоевский отразил в поэме Ивана свойственный русской интеллигенции прошлого столетия эсхатологизм — устремленность к «граду грядущему». О чем любили порассуждать «русские мальчики»? «О мировых вопросах, — говорит Иван, — не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме или об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца». Не только интеллигенция, но и масса людей XX столетия прожила жизнь с верой в переделку «всего человечества по новому штату». Фантазии Ивана явились предсказанием грандиозных социальных мистификаций XX в.: идеологии национал-социализма, теории победившего социализма и наступающего коммунизма, идеи маоизма и т.п.

Тезис Ивана «всё позволено» — это философский постулат, предполагающий новый статус свободного человека, сбросившего с себя оковы религии. Об этом Иван писал в другой поэме — «Геологический переворот», о которой ему напомнил черт, явившийся в кошмаре; в ней Иван Карамазов мечтает об обществе людей, поголовно отрекшихся от Бога: «Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости и явится человекобог».

Идея «всё позволено», попав на улицу, в среду примитивных людей, оказывается смертоносным орудием. Смердяков действует по этой теории, убивая отца вопреки сознательной воле Ивана, но угадав его тайное желание, чтобы «один гад съел другую гадину». Достоевский показал слабость атеистического рассудка Ивана, обнаруживающего удивительную слепоту и беспомощность в столкновении с кознями Смердякова, подчиняющего его своим желаниям. Иван лишь к концу романа осознает свой величайший промах, узнав из исповеди Смердякова, что в его глазах он, Иван, был главным убийцей, а сам Смердяков сознавал себя лишь его приспешником.

В «Братьях Карамазовых» так же, как в трагедии Гете «Фауст», изображен союз мыслителя с чертом. В романе Достоевского черт выступает в двух лицах: это и реальный, живой двойник Ивана Смердяков — воплощение всего дьявольского в душе Ивана, и черт, являющийся ему в кошмаре, в момент приступа белой горячки, — плод его больного воображения. Черт-«приживальщик» из кошмара такой же казуист, крючкотвор и парадоксалист, как Смердяков и Федор Павлович. Рядом внешних примет, слов и поступков черт Достоевского напоминает Мефистофеля Гете и стремится сам вызвать ассоциацию с ним. Мефистофель в «Фаусте» выступает как искуситель человека. Черт в кошмаре Ивана и искуситель, отговаривающий его от явки с повинной в суд, и вместе с тем провокатор, подвигающий Ивана к вере в Бога. Яростный спор Ивана с чертом — свидетельство мучительной борьбы веры и неверия в душе героя-идеолога. Стало быть, и здесь, как в «Фаусте», черт послан человеку Провидением, чтобы будить в нем человеческое.

Но союз Фауста с Мефистофелем — это символ устремленности немецкого духа к безграничному знанию и широкой деятельности, находящимся по ту сторону добра и зла; как трагический национальный дар он будет отмечен К.Г. Юнгом и раскрыт в романе Т. Манна «Доктор Фаустус». Иванов же союз с чертом — знак борьбы за безграничную свободу, которая на деле оборачивается защитой «безграничного деспотизма» и личного рабства. И самым страшным следствием такого союза для русского человека оказывается неспособность к вере при страстной жажде ее, что убедительно показано в финале романа.

Трагическая судьба Ивана Карамазова является предостережением и сильной личности, и целому народу, рискующему ради утверждения своего могущества и широких жизненных задач переступить законы человечности, совести и правды. В утверждении идеала высшей ответственности, национальной и общечеловеческой (всяк «за всех и за вся виноват»), проявилась национально-культурная специфика Русского Фауста.

Образ третьего брата — Алеши — является последним опытом писателя в решении проблемы «положительно прекрасного человека». Это тип нового русского подвижника, религиозного правдоискателя. Впервые в новой русской литературе положительный герой выступает в рясе монастырского послушника. Достоевский первым показал принципиальное отличие патриота-подвижника от борца-атеиста, представил антитезу Подвижника и Героя. Обоснование характера Алексея Карамазова в первых же главах романа дано по принципу «от противного»; он совсем не такой, каковы Герои. У передовых героев русской литературы их сознательная жизнь начиналась с резко критического отношения к близкому окружению и внутреннего отделения от него — у Алеши жизнь начинается с осознания себя мирским человеком: он открыт миру, легко сходится с людьми, безусловно доверяет всем. Он способен уживаться с развратным отцом при остром неприятии разврата, потому что умеет видеть в любом человеке носителя лика Божьего. По мысли писателя, вера Алексея сродни вере русского народа, и в своего монастырского наставника старца Зосиму он уверовал безусловно, оттого что увидел в нем хранителя народной веры.

Склад характера Алексея соотносим с личностями христианских подвижников — героев житийной литературы. По мнению В.Е. Ветловской, в Алексее преобладают свойства подвижника, преодолевающего мирские искушения, — и именно в этом плане судьба его сопоставима с каноническим сюжетом «Жития об Алексии — Божьем человеке» и с духовными стихами о нем. Однако Алеша наделен способностью к неизбирательной любви с самого начала — и в этом он сродни русским святым Феодосию Печерскому, Стефану Пермскому, Сергию Радонежскому. Уже благословением матери, отдавшей его под покровительство Богородицы, он был увлечен «на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу» — и вовсе не случайно встретился на ней с необыкновенным старцем Зосимой. И Зосима отправляет его в мир не как испытуемого послушника, для аскетического воспитания, а как борца Христовой рати, уже готового примирять и соединять людей, преображать их, предостерегать их от злых помыслов и преступных деяний. Алеша переживает и греховные искушения, особенно когда бунтует против Бога из-за того, что тело его старца стало отдавать тлением. Но его искушения ничтожны в сравнении с самоистязаниями христианских подвижников: он не истязает себя ни постом, ни молитвой, ни веригами. А главное, он совсем не боится мира, не страдает от его соблазнов. В нем Достоевский изображает монастырского выученика нового типа, не стремившегося скрыться в святых стенах от мирских страстей. Его поведение отвечает учению об аскезе внутренней, направленной не к личному, а к общему спасению, к праведности в миру. Это учение сложилось в недрах русского монастыря, Оптиной пустыни, и последовательно развивалось его старцами — Леонидом, Макарием и Амвросием. Оптина пустынь сыграла заметную роль в духовной жизни русских писателей: Н.В. Гоголя, И.В. Киреевского, Достоевского, Л.Н. Толстого, К.Н. Леонтьева и др. Даже заявление Алеши, будто и в нем таятся карамазовские страсти, — это, по существу, не признание в пороках, не характеристика собственного состояния, а жест внутреннего сближения себя с миром, принципиально важный для русского инока. Чувство единения праведника с миром имеет христианско-онтологическую основу, идет от особого переживания мира как некоей целостности, красоты и радости, ощущения себя частицей божественной вселенной. В черновых набросках к роману автор пишет об Алексее: «Мистик ли? Никогда! Фанатик? Отнюдь!». В окончательном тексте эта мысль снабжена оговорками. Современный исследователь усматривает в этих заявлениях защиту от шаблонных нападок либералов «в эпоху, когда к мистицизму относились с подозрением, а фанатизм признавался лишь в политике» (Бэлнеп). Алеша испытывает сильное мистическое переживание в главе «Кана Галилейская», после того как во сне ему пригрезился умерший возлюбленный старец, сидящий рядом с Христом. Уже в минуту пробуждения он почувствовал соприкосновение души с миром иным, и как будто нити от всех этих миров Божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, соприкасаясь с миром иным. Этот момент божественного откровения стал решающим в его судьбе: «Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом и сознал и почувствовал это вдруг...». С этого момента к христианской мягкости и смирению Алексея добавилось нечто «твердое и незыблемое», сходившее в душу его и необходимое в деле духовного исцеления людей.

Алексей в отношениях с братьями выступает непросто в роли доверительного слушателя — «конфидента», но и в функции духовного лекаря, совестного судьи, а в некоторых случаях и наставника. Примечательно, что в этом качестве Алексей нередко сознает себя исполнителем воли Божьей, посланцем Бога; например, когда убеждает Ивана поверить в то, что он, Иван, не убийца: «Меня Бог послал сказать тебе это <...>. И это Бог положил мне на душу тебе это сказать».

Достоевский считал Алексея Карамазова первым героем своего романа, но главная книга о нем должна была составить второй том его (см. предисловие «От автора»), а она так и осталась ненаписанной. Известно свидетельство об одном из намерений писателя: «Он хотел его [Алешу] провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду, и в этих поисках, естественно, стал бы революционером» (Суворин А.С. Дневник. М., 1992. С. 16). Некоторые исследователи воспринимают это свидетельство в качестве реального плана <...>. Известно, однако, как часто и быстро менялись замыслы писателя. Осуществление же такого «плана» вызывает большие сомнения: слишком уж далек Алексей от революционера, более того, решительно ему противопоставлен. Он мог бы совершить лишь один убийственный акт — принести себя самого в жертву, подобно Христу. В романе намечается другая перспектива деятельности Алеши: здесь он, как Христос, напутствует своих учеников — двенадцать мальчиков-подростков (по ассоциации с двенадцатью Христовыми апостолами) — на жизнь, верную идеалам христианской любви и братолюбия.

Выразителем авторской программы в романе является и старец Зосима — главный идейный оппонент Ивана. Проповедник христианского братства, Зосима выступает и как обличитель идеалов эпохи — цивилизации, для которой определяющими оказываются личностные права и потребности и «хлебные вопросы»: «...мир говорит: "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей..." <...> Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства». Зосима больше всего обеспокоен тем, что «в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей». Период человеческого разъединения может завершиться, по его мнению, лишь тогда, когда люди перестанут искать улучшения жизни на путях достижения новых прав и пользования благами, а повернут усилия свои в сторону личного самоусовершенствования: «Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую сторону. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства».

Роман «Братья Карамазовы» весьма близок эпопее В. Гюго «Отверженные» (1862) по выражению «основной мысли искусства XIX века», провозвестником которой Достоевский считал В. Гюго: «Это восстановление погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков». Оба романа утверждают мысль о неизбежном национальном и всемирном единении человечества, о восстановлении духовно-нравственных связей, утраченных людьми на заре буржуазной цивилизации. И выразителем этих идей в обоих романах оказываются герои-праведники: Мириэль и Жан Вальжан в «Отверженных», старец Зосима и Алексей в «Братьях Карамазовых».

В Мириэле предстали идеальные традиции европейского христианского рыцарства и вместе с тем новейшие устремления социального христианства XIX в. В Зосиме же воплотились черты т.н. российского, неуставного, неофициального монашества, к которому принадлежали сотни, если не тысячи подвижников, старцев, юродивых, странников (Зандер). Служение людям ориентировано у них на разные цели: у Мириэля это желание смягчить социальные контрасты, устранить зависть, корпоративную и личную, злобу, зажечь в душах падших любовь к миру и волю к миру; у Зосимы — намерение пробудить в людях потребность личного преображения и готовность любить ближнего.

Очень существенно для Гюго и Достоевского столкновение христианской праведности, и шире — абсолютных, божественных нравственных норм с гражданским правом, общественным законодательством и негласной общественной моралью. В романе Гюго отразилось европейское почитание юридического закона как святыни и вера писателя в совершенствование права на основе науки и разума. Достоевский последовательно проводит мысль, что закон нравственности, закон совести, закон религиозности неизмеримо выше закона юридического. Поэтому Достоевский верит в нравственно организующее начало Церкви, даже высказывает мысль о неизбежном преображении гражданского общества в единую вселенскую Церковь. Гюго же полагает Церковь и монастырь архаическими началами сурового средневековья, хотя предлагает использовать социальные принципы монастыря: социальное уравнение людей, отречение от кровной семьи ради братской общины духовной. Словом, Гюго в трактовке религиозного подвижничества следует традициям утопического социализма, а Достоевский — концепции русского религиозного обновления — одному из вариантов «русской идеи».

Завершающий роман процесс по делу Дмитрия Карамазова (и одновременно нравственный суд над его братьями) осознается и участниками прений, и всеми присутствующими как явление всероссийского масштаба. Здесь выносятся итоговые оценки нравственной зрелости и русского образованного общества, и русского простонародья. В суде над Россией, совершающемся в Скотопригоньевске, следует различать два момента: критику нравственного распада, воспроизводящую подлинную картину общественной жизни, и оценку этой картины прокурором Ипполитом Кирилловичем и адвокатом Фетюковичем. В речи прокурора много справедливого: главное зло он полагает в невиданном выбросе индивидуалистической энергии. Но прокурор, вслед за Инквизитором в поэме Ивана, утверждает, что единственной преградой для русского безудержа может стать лишь жестокая узда, строгая кара, беспощадное наказание преступников. При этом прокурор взывает к национальным традициям, уверяя, что индивидуализм — это следствие раннего растления от европейского просвещения. Адвокат Фетюкович также апеллирует к национальным корням, «к нашей сердечности», но предлагает и искушение, весьма опасное для русского человека: принять за правду идею морального релятивизма, мысль об относительности понятий добра и зла; согласиться с тем, что Дмитрий убил отца, но не признать такое преступление отцеубийством, поскольку Федор Павлович был плохим отцом и человеком. Опасность такого искушения не надумана: его не раз придется испытать русскому человеку в гражданских войнах XX в. Повествователь фиксирует тот факт, что ложный пафос речи адвоката был воспринят публикой «как святыня». Призыв Фетюковича принять его заключение: «Убил, но не виновен» — был встречен с восторгом: «Женщины плакали, плакали и многие из мужчин, даже два сановника пролили слезы».

Другой вариант ложного смешения права и правды представляет решение присяжных заседателей. Они (мелкие чиновники, купцы и крестьяне) являют здесь «почвенную Русь». Их подчеркнутое многозначительное молчание, противопоставленное словоохотливости состязающихся сторон, — это как будто «знак» подлинной честности и правды. Однако присяжные тоже допускают «судебную ошибку», вынося обвинительный вердикт Дмитрию Карамазову. Решением своим они лишь подтверждают незыблемость народных понятий нравственности: то, что отцеубийство всегда есть преступление. И в жертву этой правде они приносят судьбу невинного Дмитрия. В итоговой оценке их приговора, которая дается в завершающем многоголосии толпы, слышится ирония:

« — Да-с, мужички наши за себя постояли.

— И покончили нашего Митеньку!»

Нравственная правда в заключительной книге романа по-настоящему проявляется лишь в позиции Дмитрия Карамазова, в том, что он — вопреки выводу адвоката: «убил, но не виновен» — отстаивает прямо противоположную мысль: «Не убил, но виновен». Митино самоосуждение утверждает приоритет не права, а правды, как понимал ее Достоевский, — неумолимой жажды религиозного преображения, живущей в русском народе, которая выведет его на путь национального спасения.

Достоевский понимал, что исполнение этой заветной мечты наступит не скоро, его не обеспечат никакие экономические предпосылки — необходимо рождение Нового Человека: «Людей ни на каком рынке не купишь и никакими деньгами, потому что они не продаются и не покупаются, а <...> только веками выделываются <...> долгою самостоятельною жизнию нации, великим многострадальным трудом ее...».

Щенников Г.К. Братья Карамазовы // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 34—45.

8 ноября 1880 г., отсылая в эпилог «Братьев Карамазовых», Достоевский писал редактору журнала Н.А. Любимову: «Ну, вот и кончен мой роман! Работал его три года, печатал два — знаменательная для меня минута».

Таким образом, по свидетельству самого писателя, начало работы над одним из величайших романов мировой литературы восходит к концу 1877 г. Но три года продолжалась лишь заключительная стадия — художественное воплощение образов и идей. Вынашивал же эти образы и идеи Достоевский всю жизнь. Все пережитое, передуманное и созданное писателем находит свое место в этом сочинении.

Сложный человеческий мир его вбирает в себя многие философские и художественные элементы предшествующих произведений Достоевского: линия старика Покровского из самого первого произведения писателя переходит в линию штабс-капитана Снегирева в «Братьях Карамазовых», мотив раздвоения личности (Иван Карамазов и черт) восходит к юношеской , основная идея «Легенды о Великом Инквизиторе» вырастает из , старцу Зосиме предшествует святитель Тихон в , Алеше — князь Мышкин в , Ивану — Раскольников в , Смердякову — лакей Видоплясов в повести , Грушеньке и Катерине Ивановне — Настасья Филипповна и Аглая в «Идиоте».

Непосредственным предшественником «Братьев Карамазовых», можно даже сказать — творческой лабораторией, явился , в нем Достоевский копил и анализировал факты, наблюдения, размышления и заметки для своего последнего творения. Но только когда замысел «Братьев Карамазовых» уже безраздельно завладевает творческим воображением, он сообщает читателям в октябрьском номере «Дневника писателя» за 1877 г. свое решение прекратить издание на год или на два, а в последнем, декабрьском выпуске признается, что хочет заняться одной «художественной работой». 16 марта 1878 г. Достоевский писал педагогу В.В. Михайлову: «...я замыслил и скоро начну большой роман, в котором, между другими, будут много участвовать дети и именно малолетние, с 7 до 15 лет примерно. Детей будет выведено много. Я их изучаю и всю жизнь изучал, и очень люблю и сам их имею. Но наблюдения такого человека, как Вы, для меня (я понимаю это) будут драгоценны. Итак, напишите мне об детях то, что сами знаете...»

В апреле 1878 г. заносятся в черновую тетрадь первые записи о романе. «Memento [помнить — лат. ] (о романе)» — так озаглавлена одна страница записей к «Братьям Карамазовым», относящаяся приблизительно к тому же времени, что и письмо к В.В. Михайлову, и в основном касающаяся той же темы — о детях.

«Узнать, можно ли пролежать между рельсами под вагоном, — продолжает Достоевский свои записи в черновую тетрадь, — когда он пройдет во весь карьер? Справиться: жена осужденного в каторгу тотчас ли может выйти замуж за другого? Имеет ли право Идиот держать такую ораву приемных детей, иметь школу и проч.? Справиться о детской работе на фабриках. О гимназиях, быть в гимназии. Справиться о том: может ли юноша, дворянин и помещик, на много лет заключиться в монастырь (хоть у дяди) послушником? (NВ. По поводу провонявшего Филарета.) В детском приюте. У Быкова. У Александра Николаевича. У Михаила Николаевича. (Воспит<ательный> дом). С. Бергман. О Песталоцци, о Фребеле. Статью Льва Толстого о школьном современном обучении в «От<ечест- венных> зап<исках>» (75 или 74). Ходит по Невскому с костылями. Если выбить костыль, то каким процессом пойдет суд и где и как? Участвовать в фребелевской прогулке. См. "Новое время", среда, 12 апреля, № 762...»

Первые наброски романа связаны с «детской темой». Достоевский внимательно изучает новейшие педагогические сочинения, знакомится с последователями в России немецкого педагога, создателя «детских садов» Фридриха Фрёбеля, узнает из газеты «Новое время» (1878, 12 апреля) о намерении петербургских сторонников Фрёбеля устроить «образовательные частные прогулки» для маленьких детей, внимательно изучает труды знаменитого швейцарского педагога Иоганна Песталоцци.

Возникает и образ Алеши Карамазова, правда, как и князь Мышкин, он еще назван «идиотом». Достоевский задумывает «заключить» его на много лет послушником в монастыре. Заметка о «провонявшем Филарете» относится к замыслу главы «Тлетворный дух». Задуман уже и Коля Красоткин, и рассказ о том, как он пролежал между рельсами под вагоном.

Достоевский намеревается посетить детский приют и воспитательный дом, где работал врачом-педиатром двоюродный брат его жены А.Г. Достоевской , хочет посоветоваться по детскому вопросу с другим ее двоюродным братом, преподавателем гимназии , думает навести, очевидно, справки по истории монастырей у археолога и историка , собирается поговорить со знакомой А.Г. Достоевской , у которой был очень болезненный ребенок.

Писатель прочитывает статью Л.Н. Толстого «О народном образовании» (Отечественные записки. 1874. № 9), где Л.Н. Толстой отстаивает те методики первоначального обучения, которые не требуют больших затрат и могут быть введены в народных школах. Достоевский интересуется также юридическими последствиями возможной шалости «мальчиков»: «если выбить костыль», а «с костылями» — это, возможно, первый набросок больной Лизы Хохлаковой в романе.

И хотя не все намеченные темы и эпизоды вошли в окончательный текст романа (например, не получила развития тема фабричного труда малолетних, нет и эпизода «с костылями»), но в целом намеченная Достоевским программа реализовалась в романе.

В первых же заметках появляется образ осужденного на каторгу Мити Карамазова. Дмитрий Карамазов в черновых записях носит имя . Так звали отцеубийцу, история которого дважды излагается в . «Особенно не выходит у меня из памяти один отцеубийца», — пишет Достоевский в «Записках из Мертвого дома». «На днях издатель "Записок из Мертвого дома" получил уведомление из Сибири, что преступник был действительно прав и десять лет страдал в каторжной работе напрасно; что невинность его обнаружена по суду, официально», — свидетельствует писатель.

Достоевский был потрясен судьбой мнимого отцеубийцы. Двадцать пять лет это страшное воспоминание жило в его памяти и «отозвалось» в «Братьях Карамазовых».

Но работа над «Братьями Карамазовыми» была неожиданно прервана трагическим событием в личной жизни писателя: 16 мая 1878 г. в трехлетием возрасте от припадка эпилепсии умирает его младший ребенок, . Жена писателя А.Г. Достоевская описывает горе писателя: «Федор Михайлович пошел провожать доктора, вернулся страшно бледный и стал на колени у дивана, на который мы переложили малютку, чтоб было удобнее смотреть его доктору. Я тоже стала на колени рядом с мужем, хотела его спросить, что именно сказал доктор (а он, как я узнала потом, сказал Федору Михайловичу, что уже началась агония), но он знаком запретил мне говорить.

И каково же было мое отчаяние, когда вдруг дыхание младенца прекратилось и наступила смерть. Федор Михайлович поцеловал младенца, три раза его перекрестил и навзрыд заплакал. Я тоже рыдала, горько плакали и наши детки, так любившие нашего милого Лешу».

Сильно опасаясь, что смерть Алеши отразится на и без того пошатнувшемся здоровье Достоевского, А.Г. Достоевская принимает единственно верное решение, чтобы спасти мужа для творчества, чтобы дать ему спокойно создавать «Братьев Карамазовых». Она просит философа , очаровавшего писателя и своим личным обаянием, и своими лекциями в СПб., уговорить Достоевского поехать вместе с ним в Оптину пустынь — монастырь под Калугой (по преданию, его основал покаявшийся разбойник Опта); о старце Амвросии из этого монастыря в народе слагались легенды как о подвижнике, чудотворце и исцелителе.

Расчет А.Г. Достоевской оказался абсолютно точным: после поездки в Оптину пустынь в июне 1878 г. и встреч со старцем Амвросием Достоевский вернулся утешенный и с необычайным вдохновением приступил к работе над своим последним произведением. Достоевскому и его жене суждено было пережить это страшное горе — смерть сына Алеши, чтобы «Братья Карамазовы» сделали бессмертными их любовь и муку. А.Г. Достоевская сообщает, что в главе «Верующие бабы» Достоевский запечатлел «многие ее сомнения, мысли и даже слова», а в жалобах женщины из народа, потерявшей сына и пришедшей искать утешение у Зосимы (в нем нетрудно найти многие черты Амвросия), слышатся собственные голоса Достоевского и А.Г. Достоевской: «Сыночка жаль, батюшка, трехлеточек был, без трех только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку... И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет во дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: "Мамка, где ты?" Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!»

Материнская любовь как бы воскрешает умершего мальчика, а описание смерти Илюшечки и скорби его отца, отставного штабс-капитана Снегирева в «Братьях Карамазовых», в которых чувствуется личная мука Достоевского и А.Г. Достоевской, настолько пронзает сердце непреходящей болью, что, кажется, не было в мировой литературе более потрясающего изображения семейного горя.

В дни посещения Оптиной пустыни, по преданию, существующему среди жителей города Козельска, Достоевский встретился с товарищем юности, петрашевцем в его имении в деревне Нижние Прыски, которое находилось между Козельском и монастырем.

В атеистических суждениях Ивана Карамазова можно найти и отголоски атеизма Н.С. Кашкина 1840-х гг. На одном из вечеров, как следует из следственного дела петрашевцев, Н.С. Кашкиным была прочитана «речь преступного содержания против Бога и общественного устройства, доказывавшая, что страдания человечества гораздо больше провозглашают злобу Божию, нежели славу Его».

Первые две книги «Братьев Карамазовых» были окончательно готовы в конце октября 1878 г. В январе 1879 г. . В ноябрьском номере журнала за 1880 г. было закончено печатание последних глав.

«Братья Карамазовы» не только синтез всего творчества Достоевского, но и завершение всей его жизни. Даже в самой топографии романа воспоминания детства соединяются с впечатлениями последних лет: город, в котором происходит действие романа, отражает облик Старой Руссы, а окружающие его деревни (Чермашня, Мокрое) связаны с имением отца писателя Даровое в Тульской губернии.

Дмитрий, Иван и Алеша Карамазовы — три этапа биографического и духовного пути самого Достоевского. утверждает, что Иван Карамазов, «согласно нашему семейному преданию, — это Достоевский в его ранней молодости. Есть также известное сходство между моим отцом, каким он был, веррятно, во второй период жизни, между каторгой и длительным пребыванием в Европе после второй женитьбы, и Дмитрием Карамазовым. Дмитрий напоминает моего отца шиллеровским сентиментализмом и романтическим характером, наивностью в отношениях с женщинами. <...> Но больше всего это сходство проявляется в сценах ареста, допроса и суда над Дмитрием Карамазовым. Очевидно, сцена суда занимает так много места в романе потому, что Достоевскому хотелось описать страдания, пережитые им во время процесса Петрашевского и никогда им не забываемые.

Некоторое сходство существует также между Достоевским и старцем Зосимой. Его автобиография, по сути, является биографией моего отца, по крайней мере в той части, которая касается детства. Отец помещает Зосиму в провинцию, в среду более скромную, чем его. Автобиография Зосимы написана своеобразным, несколько старомодным языком, которым говорят наши священнослужители и монахи. Несмотря на это, там есть все существенные факты из детства Достоевского: любовь к матери и старшему брату, впечатление, произведенное на него церковными службами, на которых он присутствовал в детстве <...> его отъезд в военную школу в столице, где его, по рассказу старца Зосимы, учили французскому и искусству вести себя в обществе, а заодно и столь многим ложным понятиям. <...> Так, вероятно, отец оценил воспитание, полученное им в Инженерном замке».

Роман «Братья Карамазовы» — это духовная биография Достоевского, его идейный и жизненный путь от атеизма в кружке петрашевцев (Иван Карамазов) до верующего человека (Алеша Карамазов). Но, как и всегда у Достоевского, его творческая и жизненная биография становится историей человеческой личности вообще, вселенской и всечеловеческой судьбой. Дмитрий, Иван и Алеша имеют не только один родовой корень (общий отец Федор Павлович Карамазов), но у них и духовное единство: одна трагедия и общая вина за нее. Все они несут ответственность за убийство Смердяковым их отца.

Однако Достоевский связывает разложение феодально-крепостнической России и рост революционного движения с безверием и атеизмом. Вот почему, считает писатель, главный виновник убийства отца — Иван Карамазов. Это он проповедовал, что Бога нет, а Смердяков отсюда сделал вывод: если Бога нет, то все позволено. Но и Дмитрий со своими безудержными страстями, и даже «человек Божий» Алеша тоже виноваты в смерти отца: Иван и Дмитрий виноваты активно, Алеша полусознательно, пассивно. Алеша знал, что готовится преступление, и допустил все же его, мог спасти отца и не спас. Общее преступление братьев влечет за собой и общее наказание: Дмитрий искупает свою вину ссылкой на каторгу, Иван — распадом личности, Алеша — тяжелейшим нравственным кризисом. В итоге все три брата через страдание возрождаются к новой жизни.

Но нравственная идея романа, борьба веры с неверием («дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей», — говорит Дмитрий Карамазов), Ивана и Алеши (на вопрос Федора Павловича Карамазова «Есть Бог или нет?» Иван отвечает: «Нет, нету Бога», а Алеша: «Есть Бог») выходит за пределы семейства Карамазовых. Отрицание Иваном Бога порождает зловещую фигуру Инквизитора. В романе «Братья Карамазовы» органически появляется «Легенда о Великом Инквизиторе» Ивана Карамазова — величайшее создание Достоевского, вершина его творчества, его гимн Христу и Его делу.

Христос снова приходит на землю. На этот раз он появляется в Севилье, в самое страшное время инквизиции. «Легенда о Великом Инквизиторе» имеет антикатолический характер (см.: Евнин Ф. Достоевский и воинствующий католицизм 1860—1870-х годов (К генезису «Легенды о Великом Инквизиторе») // Русская литература. 1967. № 1. С. 29—42). В западной теократической идее писатель видел торжество «римской идеи» языческой империи, идеи, стремящейся к всемирному объединению людей насилием. Эту же «римскую идею» Достоевский усматривал в атеистическом социализме и видел в ней порок гордого западного духа.

Христос появляется среди толпы, и народ узнает Его. Он весь излучает свет, простирает руки, благословляет, творит чудеса. Великий Инквизитор, «девяностолетний старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом и впалыми глазами», велит страже заключить его в тюрьму. Ночью он приходит к своему пленнику, «останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо его». Потом начинает говорить. «Легенда» — монолог Великого Инквизитора, а Христос в продолжение всего монолога остается безмолвным. Весь длинный монолог Великого Инквизитора направлен против Христа и Его учения, но, обвиняя Его, он тем самым оправдывает свою измену Христу.

Великий Инквизитор кончил свой монолог, но его пленник по-прежнему молчит. «Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные, девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его: он идет к двери, отворяет ее и говорит ему слова, которые страшнее даже голгофских гвоздей: "Ступай, ступай и не приходи более. Не приходи вовсе... Никогда! никогда!"»

Иван кончил рассказывать Алеше легенду о Великом Инквизиторе, и Алеша разгадал, понял «тайну» Великого Инквизитора: «Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет». Великий Инквизитор не понимал, что молчание Христа и есть лучшее опровержение всех его аргументов. Ему не надо оправдываться, так как все доводы Великого Инквизитора опровергнуты одним Его присутствием, самим фактом Его появления.

Но в поцелуе Христом Великого Инквизитора есть правда и есть ложь. В нем — Достоевский и в нем — Иван Карамазов. В чем смысл этого поцелуя Христа? В этом поцелуе есть правда, ибо в нем — сам Достоевский, но и неправда, ибо в нем — также Иван Карамазов. Правда этого поцелуя в том, что Христос любит любого человека, в том числе и того, кто не любит Его и не хочет любить. Христос грешников пришел спасти. И человечество нуждается для своего спасения именно в такой высшей любви, как самый большой ребенок нуждается в самой большой материнской любви. Поцелуй Христа и есть такой призыв к высочайшей любви, последний призыв грешников к покаянию! В этом идея самого Достоевского. Однако поцелуй является также и произведением Ивана Карамазова: он заставил истину поцеловать ложь.

Никогда во всей мировой литературе не было такого поразительного гимна Христу и духовной свободе, как в «Легенде о Великом Инквизиторе» в последнем гениальном романе Достоевского «Братья Карамазовы».

Белов С.В. Ф.М. Достоевский. Энциклопедия. М.: Просвещение, 2010. С. 119—127.

Прижизненные публикации (издания):

1879—1880 — М.: В Университетской тип. (М. Катков).

1879: Январь. С. 103—207. Февраль. С. 602—684. Апрель. С. 678—738. Май. С. 369—409. Июнь. С. 736—779. Август. С. 649—699. Сентябрь. С. 310—353. Октябрь. С. 674—711. Ноябрь. С. 276—332.

1880: Январь. С. 179—255. Апрель. С. 566—623. Июль. С. 174—221. Август. С. 691—753. Сентябрь. С. 248—292. Октябрь. С. 477—551. Ноябрь. С. 50—73.

1881 — СПб.: Тип. бр. Пантелеевых, 1881. Т. I. 509 с. Т. II. 699 с.